Читать интересную книгу "Крепость - Лотар-Гюнтер Буххайм"

Медленно подкрадывается вечер. Рабочий шум уже смолк.

От воды поднимается туман. Он так легок, что не может задушить желтые огни, а делает их даже ярче. Мои шаги звенят одиноко и слишком громко. Притом, что у меня уже давно нет подковок на каблуках. Вот бы сейчас грохот стоял!

Где-то стучит одинокий ставень. Кроме этого слышу глухое громыхание, в котором безуспешно пытаюсь найти хоть какой-то смысл. От этого необъяснимого шума я даже съеживаюсь. Что же это: Кто же там так тяжело ступает? Не подкрадываются ли там, чтобы схватить меня? Напрягаю слух и очень медленно поворачиваю голову слева направо. Но все, что я улавливаю в этих шумах, является лишь повторяющимися с почти регулярными интервалами ахами и стонами. Где-то трется древесина по кранцам: движение воды переводится в звук.

На завтраке Старик снова жалуется на «компетенцию путаницы ».

- Скоро больше никто не поймет, кто, за что отвечает и кто, что должен определять. Нельзя даже понять, кто сегодня играет здесь важную роль!

Никто не осмеливается произнести хоть слово. В конце концов, молчание за столом становится гнетущим. Но вот откашливается зубной врач и, сделав внезапно хитрое лицо, и дождавшись, когда несколько пар глаз устремили на него взгляд полный надежды, объявляет свою находку:

- Это всего лишь маневр, – сказала лисица, когда с нее стягивали шкуру через уши – чисто по приколу!

Несколько человек за столом решаются на ухмылку, адъютант напускает глупо- вопросительное выражение на свою кислую рожу. Очевидно, он не может представить себе какой-либо прикол над этой лисицей.

Старик сидевший опустив голову, теперь поднимает ее и гремит:

- Скоро сюда придут танки, господа! И тогда дело быстро примет другой оборот.

Дантист задерживает чашку на полпути ко рту.

- Или Вы, например, в этом сомневаетесь? – Старик спрашивает его так резко, что я не могу даже сразу понять, звучит ли его голос цинично или зловеще и коварно. Дантист сильно сжимает губы, рот его из-за этого становится таким широким, что он напоминает жабу.

Хоть бы он сказал, какую-либо, пусть незначительную пустую фразу, но нет: Он сидит со своей широкой лягушачьей пастью и только становится красным как свекла и лишь стреляет негодующим взглядом вокруг себя. Неужто дантист до сих пор не изучил своего командира флотилии?

- Любительский театр! – бормочу, когда сразу после этого выхожу из столовой за Стариком. Старик должен был услышать мои слова, однако, не реагирует.

- А кому мы действительно подчиняемся? – спрашиваю Старика, когда приходим в его кабинет.

- Начальнику военно-морского района! Я уже говорил об этом однажды! Ему также подчинена гавань, артиллерия береговой обороны и береговые зенитные батареи. И, кроме того, вся полоса обеспечения.

Повторяю для себя: военно-морские силы во Франции и Бельгии подчиняются командованию группой военно-морских сил «Вест », то есть, адмиралу Кранке . А за оборону побережья все еще отвечает Роммель? думаю тут же. Но он же ранен... Вся оборона лежит на главнокомандующем группы «Вест»: генерал-фельдмаршале Рундштедте .

Старик встряхивает головой, словно желая продемонстрировать свое неудовольствие, и продолжает:

- Собственно мы подчиняемся Начальнику военно-морского района только в вопросах гарнизонного значения – но не в дисциплинарном порядке. Для этого у нас есть наш КПФ. Он является также и нашим Верховным Судьей.

Старик вновь замолкает и морщины на его лбу становятся глубже. Но затем внезапно насмешливо улыбается и говорит:

- А если ты снова хочешь – и абсолютно точно – все знать: У нас есть еще и 2-ой адмирал, вице-адмирал Ширмер . Он опять отвечает за военно-морской арсенал и верфь, и хорошо в этом разбирается. Однако в гавани имеется еще и собственная командная власть – это начальник порта. Все, что касается обеспечения и безопасности гавани, подразделений охраны, противолодочных сетевых и боновых заграждений, наконец, это относится к его компетенции: все это головная боль начальника порта.

Мне остается только удивляться, как Старик во всем этом разбирается. На секунду остановившись, он делает глубокий вдох и продолжает:

- Но вместе с тем этого еще недостаточно: Мы имеем над нами еще также кучу господ от армии. Господин плацмайор , например, или по-другому штандорткомендант. Ему подчиняется Глава гражданской администрации. Канцелярия бургомистра также является областью его компетенции, так сказать. И он должен к тому же заботиться еще и о французских рабочих!

Судя по его тону, Старик все еще не добрался до конца всей этой канители.

- Кроме того, еще имеется Управление военно-морской базы гарнизона, – продолжает он, – со своей сворой маркитантов и интендантов, более или менее исключительно для придирок к нашим людям. И затем мы имеем, конечно же, еще и коменданта Крепости, пехотного полковника Мозеля, который был раньше командиром полка.

- Мне кажется, все же, что именно комендант Крепости должен был бы отвечать за всю полосу обеспечения, а не Начальник военно-морского района. Это, наверное, скорее подходит для пехоты – или нет?

- Вот в этом-то и весь вопрос – отвечает Старик.

Дни нанизываются на ось времени без особенных событий: временная прострация. Я почти страдаю по отсутствию спешки последних месяцев. Только не эта стагнацию...

Сообщения вермахта мы не только регулярно слушаем, но и получаем в письменном виде, они лежат распечатками – для ознакомления всего личного состава, но едва ли хоть кто-нибудь берет их с собой. Безразличие? Время от времени наблюдаю, как кто-нибудь берет листок и так долго держит его в руках, будто хочет заучить текст наизусть – и это всегда после того, как по радио передадут о так называемом «террористическом налете» и перечисляют города, над которыми прошел дождь из бомб. Кажется, что единственное, что люди хотят знать: был ли их город в этом списке.

Теперь извращенный образ жизни становится нормой – и давно уже больше не является ужасным исключением. Когда я размышляю об этом, то с трудом могу представить себе жизнь без войны. Эта война стала полностью нашим существованием.

Лежу у бассейна под огромной маскировочной сетью на тонком полотенце. Маскировочная сеть рисует на моем теле невообразимые пятна. Когда я как раз обдумываю, скольких процентов солнечного облучения лишает меня эта сеть, различаю далекие раскаты разрывов. Однако господа не позволяют расслабиться! Какой-либо придурковатый разведчик в небе, и тут же какой-нибудь зенитный расчет с важностью заявляет о себе. При этом летают братишки так высоко, что зенитки вовсе не могут нанести им какой-либо ущерб. Спустя некоторое время коллеги этой тяжелой зенитной пушки смолкают: снова царит тишина. Браво!

Вытягиваюсь во всю длину и расслабляюсь. Рассматриваю травинки, прилипшие мне на живот, затем делаю отжимы в упоре лежа и приседания, и наконец, вытягиваюсь снова и погружаюсь в дремоту. В полусне улетаю мыслями прочь из Бреста...

Глухие хлопки будят меня. Сразу же устремляю взгляд в небо. Но как ни напряжено ищу серебряные молнии самолетов и облака разрывов зенитных снарядов – ничего! И вдруг глухой взрыв раздается снова – сильнее, чем прежде.

Проклятье! Теперь он раздается высоко под крышей. Как-то не очень охота схлопотать пару-тройку осколков на неприкрытое тело. Против падающих осколков эта придурошная сеть не поможет. Но только не показывать никакой спешки, просто небрежно смахнуть руками полотенце: упорядоченный отход. Уходя, я опять рыскаю глазами по небу, разыскивая привычные глазу серые облачка разрывов. Поскольку не нахожу ни одного, то останавливаюсь: Следует более внимательно осмотреться. И правда, я слышу новые выстрелы – но вновь не нахожу облака взрывов. Хотя должен был бы увидеть их незадолго до взрывов. Это как при молнии и громе: сначала оптические феномены, и только после этого акустические – установленная последовательность. Но сейчас иное?

Внезапно посреди окружающей местности за бассейном замечаю взметнувшиеся ввысь два фонтана земли и сразу понимаю: снаряды! Неудивительно, что не было слышно самолетов! Ясно: Янки прорвались! Передовой отряд танковых частей с запада!

Необходимо срочно предупредить Старика. Насколько я понимаю, нам никто не сообщил о прорыве американцев.

Три моряка в плавках лежат у меня на пути. Я кричу им полуобернувшись:

- Я бы оделся – и побыстрее!

- Что там еще такое? – блеет один из них.

- Война! – кричу через плечо.

Старика нахожу на телефоне. Он рвет и мечет. Очевидно, он уже получил сведения о том, что произошло. Через кабинетное окно звук с территории, на которой разрываются снаряды, разумеется, не проникает. Бассейн тоже нельзя увидеть, только крыши города. Непосредственно подо мной во дворе, могу еще различить следы седельного тягача, привезшего шноркели. Темные следы – это странный изломанный символ нашего положения. Запутанный, переплетенный, похожий на скрипичный ключ. С трудом соображаю, как толстые шины смогли изобразить такой след.