При слове «келья» Хор дружно показал на альков на сцене, чей занавес немедленно поднялся и публика увидела немецкого учёного мужа, который с неимоверной гордыней восседал на стуле и посматривал свысока в зал, то и дело вздёргивая голову. Затем немец начал творить магические заклинания, при вспышках молнии и грохоте грома, сопровождаемыми клубами едкого серного дыма. Всё это было результатом искусной работы за сценой – с порохом, жестяными листами и серой – но публика замерла от страха; «Господи Иисусе!» – послышался чей-то отчаянный возглас. Страх ещё более увеличился, когда на подмостки выскочили, завывая и дико вопя, мерзкие демоны. В партере кому-то сделалось дурно и даже в галереях послышались нервные смешки.
В самый драматический момент из адской бездны явился Мефистофель; он был одёт во всё чёрное, густо вымазан сажей, а вокруг глаз ему нанесли фосфорическую краску, издающую мертвенный свет. Люди в ужасе отшатнулись от сцены и готовы были броситься из театра вон, если бы на подиум не выскочил шут, который, кривляясь, смеясь и отпуская забавные замечания насчёт немцев и чертей, смягчил впечатление от адского кошмара.
Далее спектакль шёл без осложнений. Доктор выдумывал всё новые развлечения для себя и охотно поддавался искушениям Мефистофеля, не внимая скорбным увещеваниям светлого ангела и слушая ангела тёмного, – при этом светлый ангел был одет в цвета Елизаветы, а тёмный – в цвета испанского короля Филиппа. Попав в Рим, доктор невидимым образом присутствовал при папском дворе, где воочию узрел семь смертных грехов: Гордыню, Алчность, Гнев, Зависть, Чревоугодие, Леность и Сластолюбие. Шут, вновь выскочивший на сцену, и здесь не преминул отпустить свои замечания.
Одержимый гордыней, учёный, но неразумный немец уже мечтал, подобно испанцам, о мировом господстве:
Наш опыт, эти книгиМолиться нам заставят все народы!Как дикари индейские испанцам,Так будут нам покорствовать все силы.
Огромные тяжёлые судаПригонят из Венеции нам духи,Возьмут руно в Америке златое,Что каждый год доныне притекалоВ сокровищницу старого Филиппа.
Однако время, отпущенное доктору нечистой силой, закончилось; из адских глубин поднялся Люцифер, ещё раз заставив публику содрогнуться от ужаса, и забрал грешную душу немца.
В заключение на сцене опять появился Хор и пропел назидательные стихи:
Обломана жестоко эта ветвь.Которая расти могла б так пышно.Сожжён побег лавровый Аполлона,Что некогда в сём муже мудром цвёл.
Его конец ужасныйПускай вас всех заставит убедиться,Как смелый ум бывает побеждён,Когда небес преступит он закон.
Зрители захлопали в ладоши, но смотрели при этом не в сторону актёров, вышедших на поклон, а на Елизавету. Она поднялась со своего места и приветствовала их; тогда театр взорвался от бурных криков радости и неистовых рукоплесканий.
– Вы счастливы вдвойне, ваше величество, – сказал сэр Роберт с улыбкой. – Вас торжественно встречают и с любовью провожают.
– Главное теперь, не обмануть мой народ, – отвечала королева, и, мельком взглянув на Роберта, прибавила: – Знаете ли, милорд, мне не нравится лесть, а тем более от близкого друга. Как женщину вы можете осыпать меня комплиментами и каждый из них достигнет цели, но что касается политики, вы в ней – сущее дитя. Ваши замечания кажутся мне в лучшем случае наивными, а в худшем… Не буду вас огорчать.
– Вы и обращаетесь со мною как с ребенком, – с обидой возразил он, – шагу не даете ступить без наставления.
– Возможно, вы пробудили во мне материнские чувства, – на что же тут обижаться? Вы слишком молоды и не знаете, что женская любовь настолько сложна, что разобраться в ней не по силам даже мудрецам. Спросите у любящей женщины, что такое для неё любимый мужчина, и если она будет откровенна с вами, она скажет: он мой муж, мой отец и мой сын. У некоторых больше одно, у других – второе или третье, но все эти чувства тесно переплетены. А вы так молоды, что мне трудно относиться к вам как к отцу или мужу, – на что же обижаться? – повторила Елизавета.
– Вот и опять вы со своими поучениями! – воскликнул Роберт. – Кто я при вас: паж, мальчик для забавы? Я люблю вас всем сердцем, а вы будто играете со мною!
– Тише, милорд, вы привлекаете внимание, – одёрнула его Елизавета. – К тому же, ваши слова об игре забавно звучат в театре. И разве я не говорила вам, что мы все играем?
– Вам игра, а мне погибель! – не унимался Роберт. – Не об этом я мечтал, когда надеялся стать вам ближе.
– О чём же вы мечтали – занять пост лорд-канцлера? – насмешливо спросила Елизавета, выходя из ложи. – Я бы с удовольствием подписала это назначение, но боюсь, что вскоре мне пришлось бы спасать вас от моих разгневанных подданных. Кто знает, может быть со временем…
– А пока я останусь пажом при вашей особе. Славную роль вы мне уготовили, – горько произнёс Роберт.
– Вы мне нравитесь в качестве пажа, и моего желания должно быть достаточно для вас, если вы любите меня как женщину и как королеву, – сухо возразила Елизавета. – А вот что мне совсем не нравится, так это ваше глупое тщеславие и пустая обидчивость. Прощайте, я не желаю вас больше сегодня видеть, несносный мальчишка.
Елизавета отвернулась от него и подала знак своим гвардейцам, чтобы они помогли ей добраться до кареты сквозь восторженную толпу народа.
* * *
Вернувшись из театра в пятом часу пополудни, Елизавета застала в зале Совета сэра Уильяма и сэра Френсиса: они терпеливо дожидались её, дабы поговорить о неотложных государственных делах.
Елизавета, не успевшая переодеться после театра и удручённая размолвкой с Робертом, была раздражена.
– Добрый день господа, – бросила она, усаживаясь в своих широких фижмах на самый край бархатного табурета. – Зачем вы меня ждали?
– Ваше величество… – начал сэр Уильям, но королева перебила его:
– Театр, театр, – всюду театр!..
– Ваше величество? – удивился сэр Уильям.
– Я говорю, что театр – наше любимое национальное развлечение. Итальянский театр чересчур напыщенный, французский слишком легкомысленный, немецкий, наоборот, тяжеловесный, но наш английский театр отражает жизнь, не опускаясь, однако, до простого копирования. Мы отстаем от Европы в живописи, однако то, что фламандцы или итальянцы изображают на своих полотнах, у нас показывают живыми картинами. Вы замечали, как наше простонародье любит театральные зрелища? По пути из театра я наблюдала интересное представление. Два пьяных подмастерья осыпали друг друга ругательствами на углу улицы. Вокруг собралась большая толпа, так что даже моя карета не могла проехать. Люди слушали, как ругаются подмастерья, и поощряли наиболее удачные обороты речи свистом, криками и дружными аплодисментами. Мои гвардейцы хотели разогнать народ, но я не позволила, – я не могла лишать моих подданных такого удовольствия! В конце концов, подмастерья подрались, а в толпе стали заключать пари, кто из них победит. Когда же один из этих драчунов рухнул наземь и не смог подняться, все были разочарованы столь быстрой развязкой, – включая и тех, кто оказался в выигрыше… Да, никто так не любит театр, как мы, – предсказываю вам, что в театре мы достигнем необыкновенных высот, – после этой тирады Елизавета уже в обычном тоне спросила: – Так зачем же вы хотели меня видеть?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});