Читать интересную книгу Атомный век - Михаил Белозёров

Сэр облизнулся от уха до уха, но притронуться к хлебу не посмел.

— Я… — произнёс Кец и шмыгнул носом, — мы…

Не лез ему, видно, кусок в горло после таких вопросов. А кому полезет? — подумал Берзалов, когда ты, считай, четверть жизни прожил самостоятельно, без папы и без мамы. Я бы лично так не смог.

— Ешь, ешь и рассказывай, — велел он бодрым голосом. — Расскажешь, я тебе шоколадку дам, — пообещал он.

— Ванька… Габелый… — хлюпнул носом Кец. — Мы… мы с ним в одном доме жили.

Только сейчас Берзалов уловил его запах. Был он, как у месячного щенка — молочный и едва уловимый.

— Где жили? — не понял Гаврилов.

— В Липецке… — совсем раскис Кец.

— Стало быть, он твой друг?

— Ага…

— Ты воду‑то не разводи, — приободрил его Берзалов. — Скажи по сути.

— А чего говорить? — взглянул на них Кец так, что они все поняли, хлебнул парнишка, так хлебнул, что им, воякам со стажем и при званиях такого не видать до конца дней своих. — Ушёл… — на лице Кеца заходили желваки, — он в этот самый коридор…

У Берзалова от этих слов что‑то щёлкнуло в голове. «Вашу — у-у Машу — у-у!..» — он едва не выругался. И ему стало стыдно: вроде как пришли к единому мнению, а теперь снова здорово, наша песня хороша, начинай сначала. Он даже снова стал злиться, прежде всего, на самого себя, за ту самонадеянную глупость которую нёс перед бойцам и перед прапорщиком Гавриловым. Красовался павлином, ходил гоголем. Дурак дураком, летеха несчастный! А правда, она совсем иная, очевидная и лежит на поверхности.

— В какой коридор?! — невольно воскликнул он, чтобы скрыть замешательство, он даже украдкой взглянул на собеседников, проверяя их реакцию, но вроде никто из них не обратил внимания, что он покраснел и оконфузился. Мало того, Архипов многозначительно с ним переглянулся и покачал головой. Вот это да! — кажется, подумал он. Значит, глаза нас не обманули. Значит, мы действительно видели этот самый коридор, то бишь квантор, и баста! Значит, мы правы!!!

— Я ему говорил, не ходи… — у Кеца на лице заходили желваки. Он снова переживал случившееся. — А он… хочу, и всё! Хотя бы одним глазом глянуть, что там такое. Интересно ведь…

— Ну и что?.. — жалостливо и с придыханием спросил Юпитин и поморщился так болезненно, что стало ясно: если бы не война, не глубокая разведка и не очерствевшие души, он бы пошёл и нашёл бы друга Кеца, лишь бы Кец был счастлив. А уж какие там функции и производные от них, в жизни не имеет никакого значения, потому что жизнь — это не высшая математика.

— Ушёл… Ванька… — Кец степенно, как столетний дед, не глядя ни на кого, взял с пенька хлеб и снова принялся есть.

Сэр голодными глазами следил за каждым его движением. У него, как у собаки Павлова, слюни текли аж до самой земли.

Берзалова поразила взрослая реакция ребёнка, которая не всякому мужику свойственна — обречённость перед таким великим понятием, как жизнь, со всей её жестокостью и непредсказуемостью. Маленький, а понимает, подумал он с благодарностью. Я так не смогу. Я всё ещё фантазирую и витаю в облаках. Варю вот вспоминаю каждый день. Ему захотелось отойти в сторону, повыть на луну или сунуть голову в радиоактивную лужу, встряхнуться и дать себе слово быть твердым, всепонимающим и целеустремленным, как полёт пули.

— Я его, дяденьки, три дня ждал… — доверительно поведал Кец, и, казалось, всхлипнул, но на самом деле не всхлипнул.

И всем ещё яснее стало, что Кец настоящий друг. Таких теперь нет. Все продались, и все купились, а о настоящих чувствах забыли. А настоящие чувства присущи только малым детям, потому что дети чисты и ясны, как утреннее солнце.

— Ну а бревна кто притащил? — не поверил Архипов.

— Бревна в школе давно лежали. Там вначале люди прятались.

— А где твои родители?

— Родителей я плохо помню, — вздохнул Кец. — Батя в армии служил. А мама — учительницей была.

— Ну, а где мама?

Хотя и так было ясно, что мамы у него нет.

— Мы ведь, дяденьки, на даче были, когда война началась. Это нас и спасло. А мама потом пропала, ушла за едой и не вернулась. Я дома долго сидел, а потом ходил, искал её, но так и не нашёл.

— Как же ты выжил?

— Да я уже привык. Мне, дяденьки военные, всегда везло. Вначале в магазине жил, потом, когда магазин сгорел, в подвал переехал. А летом мы собирались на море податься.

— Молодец, пацан, — похвалил его Архипов. — А кто, по — твоему, так страшно скрипел зубами?

— Я думаю, что это из того коридора, в который Ванька подался. Скрипеем зовут.

— Скрипеем?

— Ага…

— А зачем Иван ушёл?

— Да звал его Скрипей туда. Шёпотом, иди, мол, ко мне, иди. Изводил он нас и днём, и ночью. Только я почти что не слышал. А Ванька слышал, вот он и не выдержал. Я бы ещё подождал день или два и ушёл бы восвояси на море.

— Странно… — сказал Архипов, — а нас пугал…

— Может, он только детей привечает? — предположил Берзалов и внимательно посмотрел на Кеца.

— Нет, — убеждённо сказал Кец, и глаза у него были честные — честные, — он всех пугает.

— Ладно… — потрепал его по голове Берзалов. — Нечего тебе на море делать. Он теперь зараженное. Держи свою шоколадку, доедай и в машину, сейчас поедем.

— Хорошо, дяденька, я быстро.

— Не называй меня дяденька, говори, товарищ старший лейтенант или Роман.

— Хорошо, дядя Роман.

— Ну и договорились.

Берзалов вдруг понял, почему испытывает симпатию к Кецу — уж очень он походил на него самого в то время, когда он с родителями жил на севере. Был я таким же белокурым и таким же лохматым, вспомнил Берзалов, потому что стригся два раза в года — когда ездили на море, и когда возвращались. А стриг меня прапорщик по фамилии Круг.

Глава 4. «Дубы» и рабы

До Усмани они, конечно, не дошли. Не тот вариант, не при таких раскладах атомного века, когда тебе выпадает самая никчёмная карта. Только ты не знаешь, что проиграл, пока противник не выложит каре или стрит флеш, а то и роял флеш. Вот тебе и кажется, что всё гладко получалось — как на бумаге. А Берзалов этого не любил, не любил он случайностей, как не любил советов Спаса, хотя, разумеется, к ним прислушивался. Как всегда, он начал злиться на себя за вечное везение, за этот фетиш, который вечно таскал за собой, как собака — хвост. «Всё не как у людей» — ворчал он сам на себя, и тоска овладевала им. Иногда у него возникало желании отречься от Спаса. Пожить простым смертным, без надежды на будущее, вкусить все прелести неудач и падений, может быть, даже смерти. О последнем, он, конечно, даже не заикался, боясь, как и все, сглазить судьбу.

Интуиция ничего не подсказывала, а Спас словно воды в рот набрал, должно быть, у него кончился запас сарказма. Где эти самые границы таинственной области? Когда начнутся? И как они выглядят? Гадать было бессмысленно. Зря я перестраховался, думал он, безрезультатно вглядываясь в экран СУО, на котором луч вычерчивал контуры местности. Ну не может всегда всё быть хорошо. Не может! Двести километров без сучка и задоринки, не считая Скрипея и Кеца. Будем надеяться, что чистая случайность. А если не случайность, если закономерность, только мы пока об этом мне знаем? Тогда пиши пропало. Тогда надо брать простыню и ползти на ближайшее кладбище. Что‑то здесь не то, чего‑то мы недопонимаем, что‑то пропустили, а что — не пойму.

Деревни и посёлки они старательно объезжали, те из них, конечно, которые хоть как‑то сохранились. Кое — где уцелели лишь руины и печные трубы — нет, не от ядерных бомбежек и не от ударных волн, а от повсеместных пожаров. Задонск на всякий случай обошли севернее — там, где от лесов осталась одна равнина c чёрными пнями, поросшая радиоактивным кипреем. Колюшка Рябцев, который всё знал, поведал, что вместо Задонска — одна большая, рыжая воронка. Государственную же трассу Москва — Анапа осторожно пересекли около Воробьевки, где непуганные коровы шарахнулись в кусты. Гаврилов хихикнул в микрофон:

— Давно я живность не видел…

— Погоди, — остудил его пыл Берзалов. — Слишком тихо вокруг… Не нравится мне это.

— Думаю, они за рекой, — бодро предположил Гаврилов, словно его вовсе не волновала сама ситуация, а была важна констатация факта. Хотя, с другой стороны, решил Берзалов, если бы Гаврилов не обладал способностью к подобным умозаключениям, он бы не дошёл из Дагестана до Серпухова.

Берзалов даже не стал спрашивать, кто «они»? И так было ясно — американцы, «дубы» и все прочие, которые попадутся на пути. Только в эти «они» не вписывался ни Скрипей, ни коридор, то бишь квантор. Логически не выходило. А если выходило, то получалось, что американцы достигли таких технологий, при которых войну могли выиграть одним махом. Но почему‑то не выиграли. Вот Берзалов и ломал голову над этой головоломкой. Не сходились у него концы с концами. Получалось, что если Скрипей и квантор явления не такие уж опасные, то и бояться нечего, а с другой стороны, зачем они тогда придуманы, если от них толка, как от козла молока. Значит, есть ещё, как минимум, одно объяснение. Будем считать, что мы столкнёмся с продвинутыми американцами, думал он, которые сами не знают, что они продвинуты. Парадокс парадоксов. Однако вопросов от этого меньше не стало.