заставила его пойти на большие уступки хорошо организованной баронской оппозиции. Только популярность Эдуарда I и его политические таланты спасли его от крайнего унижения. Несмотря на это, оставшееся десятилетие его правления было омрачено недовольством и подозрительностью большей части знати, а также военным тупиком в Шотландии и нарастающими общественными беспорядками в Англии. Основная тяжесть недовольства баронов легла на плечи его сына.
Эдуард II, который не обладал достоинствами своего отца, едва успел короноваться, как баронство официально заявило, что восстание — это его конституционное право, а не признак анархии. Их аргументация была очень похожа на аргументацию их предшественников во времена Генриха III. Акт верности, по их словам, связывал их с короной, а не с личностью какого-либо конкретного короля. "Таким образом, если при ведении дел короны король не руководствуется разумом, его подданные обязаны вернуть его к разуму". Поскольку решения короля не могло быть оспорено в его собственных судах, было бы правильным оспорить их силой. В 1311 году, через три года после этого заявления, большая часть баронства силой навязала Эдуарду II сорок один указ о том, как он должен управлять своим королевством, включая тот, который требовал согласия баронства на назначение всех главных государственных чиновников. Несомненно, были и те, кто хотел бы, чтобы эти меры навсегда закрепились в конституции. Но единство цели, которое привело к их появлению, было недолговечным. Конечный результат правления Эдуарда II был таким же, как и при Генрихе III: гражданская война и победа короля в полевом сражении. Граф Ланкастер, главный противник Эдуарда II, после своей насильственной смерти, как и Симон де Монфор до него, стал популярным чудотворцем, и на его могиле пришлось поставить стражу, чтобы отгонять паломников[73]. Лондон не восстал в 1322 году, как это случилось с Симоном, но в последние недели 1326 года он взорвался в жестоком неповиновении, которое уничтожила правительство Эдуарда II. Отголоски идей, оправдавших восстание Ланкастера и низложение Эдуарда II, можно было услышать в 1341 году и снова, с обновленной жестокостью и горечью, во время безвременья Эдуарда III и в правление его злополучного внука Ричарда II.
Победа Эдуарда II над своими врагами в битве при Боробридже в 1322 году дала ему и его друзьям контроль над правительством, но не сделала его власть эффективной по всей стране. Правительство, ослабленное частыми войнами в течении тридцати лет, не могло навязать свою волю в графствах. Аристократия, разделенная политикой и стремлением к самосохранению, мало что могла сделать для наведения порядка. В центре формальности правосудия соблюдались должным образом, и великолепная система гражданских и уголовных судов по-прежнему функционировала. Но нарастающий беспорядок превратил их в насмешку. Угли гражданской войны все еще тлели в графствах спустя несколько лет после того, как армии были распущены. Диспенсеры и другие фавориты короля покровительствовали бандам разбойников, которые охотились за остатками партии графа Ланкастера. А те в ответ прибегали к бандитизму, нападая на поместья Диспенсеров и их друзей и убивая королевских слуг, таких как сэр Роджер Белерс, главный барон казначейства, который был зарублен бандой из пятидесяти человек недалеко от Лестера в январе 1326 года. В центральной и восточной Англии крупные, хорошо организованные преступные группировки, возглавляемые в основном лишенными собственности или обедневшими мелкими дворянами, занимались грабежами на дорогах, похищениями, вымогательствами и убийствами в политических целях или в интересах тех, кто хотел нанять их для преследования своих частных интересов. О том, до какой степени насилие запятнало поколение английских дворян, говорит тот факт, что из тех, кто представлял Бедфордшир в Парламенте в первое десятилетие правления Эдуарда III, по крайней мере, треть была ранее осуждена за насильственные преступления, начиная от взлома дома и заканчивая убийством. Бедфордшир, конечно, не был исключением. Таково было состояние Англии всего за десять лет до того, как она вступила в крупную войну с главной европейской державой[74].
Иностранным наблюдателям, таким как Жан Лебель и Фруассар, которые посещали Англию, было трудно разобраться в этих событиях и еще труднее объяснить, как анархическая Англия Эдуарда II стала завоевателем Франции при Эдуарде III. Их объяснение, что причиной тому были рыцарские качества и высокая слава Эдуарда III, звучат очень поверхностно. Но по существу оно верно. Эдуард III был первым английским королем за полтора столетия, который установил тесную и прочную связь между короной и дворянством и личные качества короля сыграли в этом немалую роль.
Поскольку баронство отнюдь не было единым организмом прирожденных бунтарей, оно имело различные интересы, как и любая группа умных и влиятельных людей. Лишь немногие из них жаждали политической власти или хотели участвовать в повседневных делах центрального правительства. Они были заинтересованы в нем главным образом как в источнике покровительства. Все они в той или иной степени зависели от богатых запасов милостей короны: не только от денежных, земельных и доходных даров, но и от привилегий и льгот, опеки, выгодных браков, займов на льготных условиях и многих других ценных благ. Они нуждались в этих вещах не только для себя, но и для своих приближенных, иждивенцев и клиентов. Это делало их естественными союзниками короны. Они вырывали власть из рук короля только тогда, когда правительство явно разваливалось, как это произошло в последние годы правления Генриха III, или когда они считали, что власть уже вырвана из его рук другими людьми, которые монополизировали благосклонность короля в своих собственных интересах, что было сутью преступления Гавестона[75] в правление Эдуарда II. Эдуард II был свергнут не потому, что был тираном, а потому, что, по словам обвинительных статей против него, был "некомпетентен управлять лично", его "контролировали и управляли другие". Высшее дворянство было удивительно последовательно в этом вопросе. Главным источником политической нестабильности Англии было не баронство, а монархия, которая в Англии чаще, чем во Франции, попадала в руки людей, неспособных контролировать сложный и всепроникающий механизм управления таким образом, чтобы внушать доверие тем, кто зависел от него и, в значительной степени, управлял им в провинциях. Эдуард III и другой великий образец средневековой королевской власти, Генрих V, были людьми с ограниченной властью, которые добились успеха, потому что были самими собой, и потому что они знали пределы своей власти и понимали, что за этими пределами управление государством было делом дружбы и покровительства, зависело от репутации короля и его умения убеждать и уговаривать.
* * *
Проблемой для правителя была не столько опасность восстания, сколько грозная сила дворянства, способного по инерции противостоять любому великому предприятию короны. "Баронство — это главная сила монархии без нее король не может сделать ничего важного", — писал недружелюбный современный биограф Эдуарда