— Штучки Никона! — сказал Володя. — Патриарх, несомненно, боялся измены.
Анкудинов утвердительно закивал.
— Монахи терпели. Им куда деваться, кому жаловаться? А нам ихний телефон ни к чему. Ткачи, как перебрались сюда, сразу стали затыкать слуховые отверстия. Да и с топливом тогда было трудновато, поставили в кельях «буржуйки», вывели в окна железные трубы. Потом настоящие печи появились. Старую систему теперь вряд ли восстановишь, да и незачем. То же и с водопроводом, — продолжал старик, наслаждаясь вниманием слушателей. — При монахах воду из реки качали по подземным трубам в колодец посреди двора. В случае вражеской осады монастырь бы без воды не остался. Когда монастырь упразднили, монахи вредительски разрушили всю систему. Нам пришлось возить воду с реки в бочках, пока горкомхоз не раскошелился на новый водопровод. А старинные трубы в земле лежали-полеживали. Чистый свинец. В войну их выкопали — и на переплавку, на пули… — Старик остановился перед последней дверью и постучал.
— Нельзя! — отозвался изнутри внук. — Я заряжаю!
— Там у нас с Женей фотолаборатория и мастерская, — похвастался старик. — Верстачок, токарный станочек… Все сами, своими руками…
— И пчел по-прежнему держите? — полюбопытствовал Фомин.
— И пчелки есть, пять ульев. Без меду не сидим. У нас чистый, натуральный…
Получилось, что они сами напросились на угощение. За чаем с медом семи сортов дед Анкудинов и Фомин перебрали всех, кто еще жил в монастыре. В их оживленном разговоре Володя участия не принимал. Его удивляло, что Фомин забыл о рыбалке, сидит и слушает кухонные сплетни про своих бывших соседей. И Анкудинов тоже хорош! Ну ладно рассказывал он Фоме про Петуховых, про то, что Алька вернулся из заключения, а Колька с Юркой еще сидят… Но как не стыдно старику болтать про дочку соседей Каразеевых! Почему она школу бросила, кто ее провожает по вечерам, — все старик выложил Фоме. Потом принялся стучать внуку в фотолабораторию, требовать фотографию Каразеевой. «Превосходный снимок. Ты, Коляня, сам убедишься». Очкарик долго упрямился, но старик продолжал стучать, и наконец из-под дубовой двери скользнула цветная глянцевая фотография.
Фомин глянул мельком и протянул снимок Володе. Смуглая черноволосая девушка в простеньком домашнем платье стояла на паперти Успенского собора. Очевидно, она не хотела фотографироваться: сердито махнула рукой как раз в тот момент, когда щелкнул затвор фотоаппарата.
Чем больше всматривался Володя в довольно удачный для любительского снимок, тем яснее становилось ему, какой он осел и простофиля. Но не он один. На удочку Фомы попался и Анкудинов. Старик вовсе не сплетник, а доверчивый добряк. Во всем виноват Фома: он бессовестно выуживает у старика нужные сведения. Кто-то из живущих в монастыре интересует Фому, но для маскировки он расспрашивает про всех. А ведь прикидывался перед Володей таким милым простаком! Я, мол, давно не был на рыбалке. Володю возмутил бессовестный обман. И неприятно чувствовать себя дураком, которого обвели вокруг пальца, использовали как прикрытие.
Анкудинов, ничего не подозревая, на прощанье вручил Фомину баночку липового меда.
— Не стыдно? — весь кипя от злости, спросил Володя, когда они вышли на крыльцо. — Не стыдно тебе, черная душа, брать мед из рук доверчивого старика?
Фомин несколько смутился:
— Стыдно. Даже очень. Но пришлось. Не к кому обратиться, кроме него. Если хочешь знать, я своему деду честно сказал, куда иду и зачем. Имею его разрешение.
Некоторое время шли молча. Потом Фомин спросил:
— В подземелья хочешь заглянуть?
— Я тебе нужен опять для прикрытия?
Фомин засмеялся:
— Нет, только для компании. Там темно и жутковато.
В подземелья вел пологий каменный спуск, туда когда-то заезжали на телегах. С детства Володя помнил ближнюю небольшую часть монастырских хранилищ. Теперь они с Фоминым прошли через все каменные коридоры и отсеки. Здесь действительно можно было держать запас продовольствия на год вражеской осады. Путятинский мужской монастырь, как и все русские монастыри, имел оборонное значение. Но ему посчастливилось не испытать ни одного нападения.
«Впрочем, — подумал Володя, — с исторической точки зрения это приходится считать недостатком Путятинского монастыря: подвергнись он хоть раз вражеской осаде, было бы больше оснований хлопотать о реставрации, о создании в монастыре филиала городского музея».
Ничего интересного ни Володя, ни Фомин, за которым он незаметно наблюдал, в подземельях не обнаружили. Сырость, паутина, выброшенный за ненадобностью скарб.
— Ну и как? Доволен осмотром? — не без иронии спросил Володя, когда они выбрались наружу, на солнышко.
— Вполне, — благодушно отозвался Фомин.
— На самом деле пойдешь ловить рыбу?
— А почему же нет? Кстати, у меня две удочки. Приглашаю составить компанию.
— Вопросы задавать будешь?
— Ни в коем случае! Пойдем, а? Посидим в лодке, помолчим. Милое дело рыбалка — покой, тишина…
Фомин уговаривал слишком настойчиво. Володя заподозрил обратное. «Фома хочет меня спровадить. Использовал в своих целях и теперь намерен отделаться. Назло ему пойду!»
Фомин повел Володю через задичалый монастырский сад. Отсюда можно было спуститься к реке в нескольких местах. Через небольшие воротца, некогда запиравшиеся на бронированный щит, через угловую башню и через лаз, который мало-помалу образовался на месте небольшого отверстия, устроенного древними строителями, очевидно, для стока талой и дождевой воды. Фома направился к лазу и пропустил вперед Володю. Пришлось становиться на карачки и нырять в лаз. Следом за Володей этот путь проделал Фомин.
Отсюда город был совершенно не виден. Внизу река делала крутую петлю, надежно охватывая подножие холма. Сама природа назначила стоять тут, за естественной преградой, белокаменным крепостным стенам. Берег реки со стороны монастыря лет триста назад был обсажен тонкими прутиками. Теперь там склонились над водой могучие старые ивы. Под самой старой могучей и, быть может, самой мудрой ивой покачивалась щегольская лодочка.
— Твоя?
— У Витьки еле выпросил.
Витька был старший брат Фомина, работавший начальником ткацкого цеха, заядлый рыболов-любитель.
«Возможно, и удочки Витькины, — подумал Володя, соединяя легкие трубки из какого-то коричневого синтетического материала. — Отличные удочки и наверняка дорогие». Володя устроился на носу лодки Фомин оттолкнулся от мягкого травянистого берега и отгреб метров на десять. Якорем служил камень. Фомин осторожно, без плеска спустил камень на дно.
— Сейчас и у самого берега могут брать, и на глубине. — Фомин насадил червя, поплевал и забросил поплавок к берегу, в светлое местечко среди зарослей камыша.
Володя нарочно передвинул поплавок подальше от крючка и закинул удочку с противоположной стороны, на глубину. Теперь он и Фомин сидели спиной друг к другу.
— Есть! — Фомин подсек и вытащил окунишку, умещающегося поперек ладони. Бережно, чтобы не порвать губу, снял окунишку с крючка и бросил в камыши. — Иди, пришли своего старшего брата! — Сыскал в банке червя подлинней, насадил и старательно поплевал. — Слушай, Киселев, ты вообще-то не трепач. Тебе можно сказать. — Он привстал, напружил удилище и послал червя точнехонько на прежнее место меж камышинок. — К тому же и нет никакого секрета…
Фомин сделал паузу, но Володя безучастно помалкивал. Фомин достал пачку сигарет, перебросил Володе.
— Ах да, ты не куришь! — спохватился он. — Давай сигареты обратно. Так вот, могу поделиться, почему расспрашивал Анкудинова. Веду сейчас абсолютно пустяковое, скучнейшее дело. Это тебе не похищение из музея. Никаких тайн, никакой психологии, никаких экскурсов в историю. Просто-напросто из нашего клуба украдены четыре фотоаппарата. Новенькие, только что купленные. Рассказать?
— Валяй, — равнодушно согласился Володя, не сводя глаз с задрожавшего поплавка.
Какая-то мелкая кража в клубе его совершенно не интересовала. Володя горел одним лишь желанием — наловить больше, чем Фома!
II
Клуб Путятинской фабрики был построен в конце двадцатых годов по проекту архитектора-модерниста. Согласно смелому замыслу, здание имело форму веретена, поставленного торчком. Веретено пронизывали насквозь витки стальной винтовой лестницы. Первого этажа не было — голое пространство и посредине виток лестницы. Поднявшись по ней, посетитель попадал на второй этаж, разделенный пополам. В одной половине предположительно могли устраиваться массовые праздники, а в другой помещался зрительный зал, куда можно было попасть по двум закругляющимся коридорам, охватывающим зал с обеих сторон. Подъем на третий и на четвертый этажи был тоже по винтовой центральной лестнице.