Читать интересную книгу Поездка в Пемполь - Дороте Летессье

В Бинике мы растянулись рядышком на песке. Солнце проникло во все поры моего тела. Мы совсем отупели от жары. Купальные трусы не могли скрыть его чувственного возбуждения. К радостному чувству свободы примешивалось наслаждение от прикосновения песка, сыпавшегося сквозь наши пальцы.

Назавтра в цехе, заметив наш загар, все хмурились.

Обещаю себе как можно больше подобных радостей!

Сидя на дорожном километровом столбике, я принимаю прекрасные решения. Отныне становлюсь решительной.

На заводе необходимо развернуть кампанию за сокращение рабочего дня. Если мы добьемся тридцатипятичасовой рабочей недели, это будет большая победа. И то чересчур много. Много усталости, много шума, много унижений.

Подниму крик, чтобы прибавили умывальников. Тут нет мелочей — мы не хотим безропотно гнуть спину.

Займусь спортом, установлю режим и подправлю свою внешность. Для самообразования буду читать исторические книги. Ум мой прояснится, вместо блужданий в несбыточных мечтах и чувствах я познаю нечто полезное. Едва проснувшись, выберу тему для размышлений и посвящу ей целый день, спокойно занимаясь своим делом.

На профсоюзных собраниях постараюсь быть сосредоточеннее и активнее. Слишком уж часто я испытываю боязнь плохо сформулировать мысль, быть неправильно понятой, сказать не то, что следует. Иногда мне начинает казаться, что у меня вообще нет мыслей. Даже если я совсем не согласна с оратором, ловко жонглирующим громкими фразами, я позволяю ему убаюкать себя. Позволяю задурить мне мозги, унизить.

Надо также позаботиться и о том, чтобы не страдать от одиночества. Я скажу: сегодня вечером меня не будет дома. Не буду больше надрываться. Перестану злиться и мучиться из-за невпопад сказанного слова. Стану примерной и счастливой.

Возможно ли это? Смогу ли я стать хозяйкой своей жизни?

Напишу Жану Франсуа. Прекрасное письмо, где будет и анализ конкретной ситуации, и прежде всего много человеческой теплоты. Письмо пусть отчасти и заигрывающее, но, по существу, искреннее. Ему захочется снова меня повидать. Он сделает первые шаги.

В один из полдней, когда из душных помещений так и тянет на улицу и когда особенно тяжко возвращаться в цех, он встретит меня у входа. Я издали запримечу его тонкую фигуру и зеленые глаза, но и виду не подам, что узнала. Как ни в чем не бывало проследую к заводу. Из кокетства начну шутить с подружками, чтобы он увидел меня смеющейся. Вид у меня станет беспечный, веселый и, возможно, привлекательный. В последний момент, не выразив удивления, я подойду к нему. Он увлечет меня в сторону, подальше от решеток, от заводской зоны, и скажет: «Едем в Никарагуа, ты мне необходима!»

Возьму с собой крошечный чемоданчик и словарь испанского языка. В тот же день мы вылетим. Он — прекрасный, безмятежный, я — ослепленная, но спокойная. Мы увидим разнообразные пейзажи, самых разных людей. Будем спать вместе, не прикасаясь друг к другу, чтобы не погасить желания. Он будет любить меня, и я стану страстной героиней… Ну и наплела чепухи!

Не напишу я ему. Подумает, что навязываюсь. Это он должен написать. Но я уже не бастую и вполне заурядна. Я пригодна только для бесплатной болтовни — для его газетных статей. Он пишет, а я возвращаюсь к своей машине. Я завинчиваю, а он пропагандирует свои великие благородные принципы. Земля — крестьянам, университет — студентам, а заводы — рабочим. Но я-то не жажду получить во владение этот прогнивший завод. Мне тоже нужны книги и перья, социалистические болты мне ни к чему.

Весь мир следит за нами. Весь мир меня подкарауливает. Чего это они все взъелись на меня? Они мне застят свет. Никого не хочу видеть. Никому не хочу приноситьпользу.

Все мне опостылело.

— Маривон, куда ты дела мои штаны?

— Мама, я хочу есть.

— Маривон, можешь перепечатать этот доклад на машинке?

— Маривон, в десять часов вы смените мадам Д. на конвейере.

— Маривон, начальник цеха упирается, не дает мне отпуска в августе — пойдешь со мной к нему?

— Маривон, я ошибся размером — поменяешь мне ботинки в кооперативе?

— Маривон, скажи своему мужу, чтобы зашел ко мне на днях.

— Маривон, ты картошку жаришь на масле или на маргарине?

— Маривон, что с тобой? Вид совсем ненормальный, сдрейфила, что ли?

— Маривон, я сыта по горло. Как удрать с завода?

Оставьте меня в покое. Дайте мне помолчать! Сами разбирайтесь в своих бедах! Прежде всего зарубите себе на носу — с завода не выберешься, приходят на два месяца и жарятся сорок лет.

Первое время все еще пытаются подыскать что-нибудь получше. Женщины хотели бы стать продавщицами или конторскими служащими — это более чистые профессии. Иногда предаются мечтам вовсе перестать работать. Может быть, если я изо всех сил напрягу волю, в ближайшем тираже лотереи номера 3, 15, 19, 21, 32, 37 выиграют, и я огребу такие миллионы, что не буду знать, куда их девать. Маловероятно: если бы я была удачливой, я уже давно знала бы об этом.

Можно пойти на содержание. Развожусь со своим низко оплачиваемым рабочим, этим ничтожеством, и выхожу замуж за директора неизвестно чего, но при больших деньгах.

«Молодая француженка, с ребенком, приятной внешности. Покладистая. Любящая досуг. Ищет мужчину 45–50 лет (можно и старше), с хорошим заработком для прочного союза». Живу по-своему. У меня шикарная вилла, она стильно обставлена и с прекрасным видом на море. Могу себе позволить поваляться утром в постели и заказать изысканные туалеты. Участвую в общественной деятельности вроде Союза потребителей или Кружка любителей планирования семейной жизни. Это — для поддержания связи с реальностью и для пользы дела. Записываюсь на вечерние курсы для поднятия своего культурного уровня. Путешествую. Моего типа быстро хватит инфаркт, и он подохнет, оставив мне ту сумму, на которую застраховал свою жизнь. Я никогда не забывала доброе старое время, своих рабочих увлечений и потому беру прежнего мужа в любовники и принимаю его с шампанским. И так далее и тому подобное, пока не надоест.

К пятидесяти годам, находясь еще в хорошей форме, я возвращаюсь на завод, чтобы вновь встретиться с друзьями и повеселиться, пока не состарилась. Я несколько цинична, но, кроме шуток, мне действительно нужен отпуск длиною в четверть века.

На двери одной из заводских уборных написано фломастером: «Бывают годы, когда не хочется ровно ничего делать!» И все делают. И работу, и все прочее. И как-то эти годы проходят — немного хуже или немного лучше. Вкалывают, думая о другом.

Уж и не знаю, о чем мечтать. Я не способна стать на иной путь. Не знаю даже, что предпочитаю: город или деревню. Делаю вид, что колеблюсь между кругосветным путешествием и отшельничеством. Хотела бы стать свободной, но не могу жить без мужа и друзей. Воображаю себя авантюристкой и схожу с ума из-за потерянного портмоне. Мне нравятся красивые дамы, но я их презираю за паразитическую жизнь, а сама провожу жизнь в отвратительных запятнанных блузах.

Задаю себе глупые вопросы, выворачиваю ум наизнанку, ища выхода из безвыходного отчаяния. Внушая всем омерзение из-за отвратительного своего характера, я жажду, чтобы передо мной преклонялись как перед святой. Прихожу в исступление от завода, работая там год за годом, но ничего не предпринимаю, чтобы уйти. Приобрести профессию? Каким образом? Какую? Машинистки? Медицинской сестры? Ничего меня не интересует. Я восторгаюсь только абсолютно недостижимым. Думаю, что все мое несчастье коренится в руках: я не люблю работать руками.

Мне остается лишь, постепенно заменяя принуждение самооправданием, химеры — бреднями, ждать приближения старости. Даже не старости. Скорее приконченности, изношенности до мозга костей и уже полной неспособности внятно рассказать о своей печальной жизни. Успокоение наступит с исчезновением воспоминаний. Голова моя будет отсчитывать только минуты молчания, а сердце, которое всего лишь мышца, будет жаждать одного лишь покоя. Я умру скрюченной. Так и должно быть. Никто в этом не виноват.

Но до этого еще не дошло. Передо мной дни и годы жизни. Буду продолжать жить и любить, любовью-подпоркой, человека, который находится в моем доме.

Прохожу мимо доски с надписью «Сен-Бриё». Сен-Бриё, его собор, его знаменитая бухта, его борьба рабочих. Бретонские рабочие посылают к черту хозяев! Бр…

Заворачиваю за угол, и передо мной — мой дом, он не велик и не мал — средний. В кухне горит свет.

Шаги мои убыстряются. Как-никак привязываешься к своему, нашему, моему, не имея ничего другого взамен. Все горести и надежды сконцентрированы именно там. Отчаявшаяся любовь всегда чересчур пресна — варится в суповой кастрюле. Но мои кастрюли принадлежат именно мне. Я ведь тоже слегка собственница. Когда идет дождь, запрятавшись к себе в постель, чувствуешь себя в безопасности.