золотистое немецкое и рубиновое болгарское…
Немало выпито было за победу и за князя Ростислава. В память павших в той войне. В память славного Мстислава Основателя. За славу белозерского оружия. Снова за ласкового князя Ростислава — щедрого хозяина пира. За Ростислава — героя той войны и за каждого из героев поименно.
* * *
Собранные по всему княжеству лучшие гусляры пели славу белозерским воинам. Одна за другой звучали былины — и старины о деяниях пращуров, и новые песни о тех, кто слушал сейчас певца. Гости выходили плясать — не беспечные хороводы, священную боевую пляску, древнюю пляску победы. И не было на том мужском пиру ни взаимных обид, ни похвальбы, ни соперничества за взгляд пригожей соседки, что так часто губит радость светлого праздника. Было чувство мужского братства, чувство спокойной гордости… чувство сопричастности.
И вод пред пирующими явилась прекрасная женщина. Алое платье, затканное серебром, пылало, как заря. Серебряное ожерелье лежало на груди; высокий серебряные венец блистал над челом, а распущенные волосы струились по плечам светлым водопадом. Женщина вскинула руки… взмахнули, как крылья, широкие рукава; зазвенели тяжкие обручья. Она запела. Песнь о Мстиславе.
Седые израненные в сражениях воины и зрелые мужи, отроки той войны, в молчании внимали ее словам.
Небо синее, Сварог Благодатный!
Будь же свидетелем клятвы моей:
Не знать мне сна, покоя и отдыха,
Пока хищник Глеб по земле гуляет!
Отзвучал в тишине последний звук. Плеснув, опали алые рукава-крылья. И спустя миг словно бы волна прокатилась вдоль пиршественных столов: гордые витязи, и перед князьями порой не ломавшие шапки, поднимались и кланялись в пояс рабыне, подарившей им Песню…
* * *
А пока на широком дворе шумел веселый пир, на заднем крылечке сидели рядком отрок Вадим да стремянный Некрас, и уплетали жареного куренка, предусмотрительно изъятого Некрасом с поварни. За пиршественный стол их, как в войне не участвовавших, конечно не пустили.
— Дядя Некрас, — молвил отрок, стряхивая обглоданные косточки на землю, где их давно сожидал косматый дворовый пес, — может, я, конечно, и ошибаюсь, так скажи мне, чтобы я не ошибался: это у тебя, часом, не дружинный ли пояс?
— А то! — возмутился Некрас. — Что я, холоп, что ли? Я, между прочим, у князя Ростислава в отроках ходил!
— А чего же ты ушел из дружины?
— Дабы толстым пузом своим не нарушать стройности рядов! — выпалил Некрас, критически оглядел наличные запасы и отправился добывать следующую партию.
Глава 10
Если ты склонен к добру, заведи себе дом.
Египетская мудрость.
На землю спустилась прозрачная майская ночь. Ростислав в одиночестве сидел на ступенях высокого крыльца; прохладный ветерок прогонял хмель, шевелил волосы, казавшиеся в лунном свете совсем темными. Тихо было…
— Княже… — позвал чей-то негромкий голос. Ростислав обернулся. Данюшка стояла рядом с ним, уже в обычной своей сряде[65].
— Холодно, княже, оделся бы.
Ростислав покачал головой, но Даня все же заботливо накинула ему на плечи принесенный мятель. Звякнул металл; Ростислав заметил на руке ее серебряный обруч. Данька — заметила тоже; даже в сумраке было видно, как вспыхнули ее щеки; она неловко начала стягивать браслет, но Ростислав удержал ее за руку.
— Оставь себе, Данюша.
Остатки хмеля все еще бродили в его голове, нашептывая, как изящна эта ручка, которую держит он в своей ладони, и как подчеркивает тяжкое серебро красоту хрупкого женского запястья…
— Весь убор оставь себе… хозяюшка. И то мало будет. Не знаю, как и отблагодарить, если бы не ты, и праздника не было бы.
Женщина рассмеялась, словно рассыпая серебро.
— А раз так… награди, княже!
— Как же?
— Скажи, о чем ты думал, глядя на звезды?
— О чем? Что не правы те, кто говорит, будто звезды влияют на наши людские дела. Там, в небе, они ходят, светят, иногда падают, живут сами по себе, а мы — сами по себе, и нет им до нас никакого дела.
— Почему же нет, княже?
— Смотри, вот стоят они в своем подобающем порядке. И одиннадцать лет назад они стояли точно так же, и тогда они предсказывали славную победу…
— Возможно, и теперь предсказывают то же?
— Не будет в этой войне славных побед. Победы, надеюсь, будут, а вот славы — не будет, Данюша. Нет славы в неправом деле. Но все равно придется участвовать в несправедливой войне, мне придется вести людей в бой. Потому что только так я обеспечу безопасность нашей земли. Вот так, Данюша. Надо. Только от этого не веселее.
— Побеждать можно не только на брани, княже мой, — тихо проговорила женщина. Ростислав все еще держал ее руку. Женщина взглянула ему в лицо, и больше уже не подымала глаз. Расстегнутый ворот сорочки открывал взору нежную гибкую шею и ямочку у ее основания; бархатистая кожа казалась теплой и манящей…
— Данюша, — неожиданно спросил Ростислав, — отчего ты не носишь перстень?
— Ношу, княже. Только, не обессудь, не на руке.
Он и сам разглядел уже; сам не зная для чего, тронул шнурок, вытянул его из-под сорочки, из той, угадывающейся под тонкой тканью ложбинки… Золото тускло блеснуло в лунном свете. Ростислав поцеловал девушку в губы. Та дернулась, пытаясь высвободиться, не разомкнула губ. Удивленный Ростислав отпустил ее, но Данюшка сама бросилась ему на шею. Ростислав целовал ее… снова и снова целовал упругие, маняще-свежие губы, и шею, и нежную ямочку между ключицами, и девушка как будто отвечала на его поцелуи. Но, едва от оторвался на миг, тотчас же поднялась, мягко отстранила мужские руки.
— Покойной ночи тебе, княже.
Повернувшись, ушла в дом, слишком быстро, чтобы ее остановить, слишком быстро, чтобы догнать. И Ростислав не остановил, не стал догонять, только посмотрел вслед.
— Две седьмицы, князь, — сказал он сам себе, кажется, вслух. — Две седьмицы у тебя. И если за это время ничего не изменится — реши так, как действительно хочешь.
* * *
Стояла дивная предлетняя пора, когда зелень еще свежа, когда пробуждается белопенный цвет деревьев, когда короткие грозы веселы и яры. Князь короткими наездами проведывал села и веси, следя, дабы не было нигде в княжеских землях непорядка или упущения. Он любил такие вот поездки, ночевки то в просторном доме, то в черной избе, вид вспаханных полей, щедро обещавших