Костя сообщил, что его полк может быть переброшен на усиление в Афганистан. Также, написал мне Бардин и про Краснову, и про Галю Капустину с большими… «капустами». Она всё такая же задавала, только теперь вышла замуж за какого-то партийного работника.
— Ну, и молодец, — спокойно сказал я, продолжая читать письмо.
Про стариков моих тоже написал. Бабушка волнуется, что меня могут в Афганистан отправить, но дед её отдёргивает постоянно.
«Владимир Петрович понимает всё и догадывается где ты», — написал Костян.
Дед — фронтовик, его сложно провести. Но судя по написанному, он горд за внука и ждёт, когда я приеду.
В заключении, Костян попросил меня беречь себя и никуда не лезть без нужды. Вот только… и почему вечно кто-то мусор бросает на аэродроме?
У скамейки стояла стеклянная бутылка. Вроде из-под ацетона. Я поднял её и повертел в руках. Ацетоном в ней и не пахло.
— Столичная. Даже этикетку не сорвали, — сказал я, унюхав запах водки в бутылке.
Нельзя рядом с капонирами такое держать.
С этой мыслью, я швырнул за спину бутылку. Вот только падения не было, а был глухой звук и чей-то резкий выдох. И дальше всё закрутилось…
Развернувшись назад, я успел только упасть на спину, чтобы не получить удар ножом сзади.
— Тревога! Духи! — выкрикнул я.
Глава 10
Молниеносно меня сверху придавил человек в чёрном одеянии всем своим весом. Пропустил я и мощный удар локтем в район губы, но не отключился.
Не было у меня уверенности, что мой крик был услышан. Хотел повторно прокричать и предупредить всех, что у нас прорыв, но теперь это было тяжело сделать.
Душман сильно давил на мою трахею, пытаясь не дать мне, блокировать его нож. Одну руку освободить никак не получалось, а вторая — последнее препятствие между мной и ножом.
Он с силой приближал кончик лезвия к моему лицу. Я попытался ещё раз выкрикнуть, дабы предупредить остальных, но его локоть не давал мне произнести и слова. Звук был похож на захлёбывание.
Нож всё ближе. Несколько раз бью его коленом, но он терпит и не сдаётся, шепча какие-то слова на дари.
Лезвие ножа касается моей щёки, и сил уже не остаётся, чтобы сбросить с себя духа.
Смерть близко, но так не хочется снова в её владения. Я не видел никаких способов выкрутиться, пока не почувствовал, как моя левая рука зашевелилась у бедра противника. Из последних сил, смог скинуть с себя душмана, словно куклу. А ведь этот кабан немного больше меня.
— Ду… и… кхм! — попробовал произнести я, но закашлялся и не смог громко выкрикнуть фразу.
Хотя этого уже не требовалось. Аэродром начал просыпаться. Послышались несколько взрывов, стрельба и громкие крики из нашего домика.
Нужно помочь своим, да только у меня свой противник. Душман потерял нож, и искать его не собирался. Он потянулся за пистолетом к своей кобуре, но я был быстрее и повалил его на пыльную поверхность.
В глазах саднит от попавшего в них песка. Диверсант снова тянется к кобуре, но я хватаю его руку и резко перевожу на излом. Сильный хруст в районе его плеча, и душман кричит от боли. Несколько ударов в голову, чтобы совсем отключить противника, и я достаю, пистолет из его кобуры.
Наш Стечкин! Возможно, трофейный и снят с какого-нибудь погибшего лётчика.
Мне стоит застрелить это чудовище. Ведь он хотел всадить мне нож в спину. Такие, как он, постоянно нападают на наши заставы, и режут молодых пацанов.
Ещё хуже, когда берут в плен, а там с ребятами происходит всё что угодно. Им дают ровно столько, чтобы они могли существовать. И сейчас, хоть с одним из них я могу поквитаться.
— Конец тебе, — громко говорю я, но палец не хочет нажимать на спуск.
Что-то внутри говорит мне нельзя. А если душман расскажет о предателях, которые впустили их сюда? Ценные сведения для следствия. Рукояткой пистолета сильно бью ему по затылку, чтобы полностью лишить его сознания.
Стрельба в модуле продолжается. Сняв с духа винтовку, я рванул к входу в домик дежурного звена. Хорошо был оснащён этот диверсант, раз у него винтовка G3!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Стреляй! Не дай уйти! — слышу я крик из-за модуля.
В темноте появляются две фигуры, явно одетые никак советские солдаты. Не раздумывая, я прицелился и пустил очередь по ногам. Раздались крики боли и слова на арабском. На земле остались лежать ворочающиеся два тела рядом с дежурным домиком.
— Лежат! Попали! — вновь послышался крик со стороны входа и к раненным духам подбежал боец, забрав у них оружие.
По аэродрому начал ездить транспорт. Отовсюду громкие голоса, топот и мат-перемат. Одно изменилось — перестали стрелять.
— Руки поднял! — крикнул мне на арабском кто-то со спины.
Медленно выпрямившись, я увидел перед собой в разгрузке высокого солдата. Хотя вряд ли это был рядовой. Слишком уж взросло выглядит этот боец и экипирован хорошо.
— Свои. Лейтенант Родин, истребительный полк, — представился я, бросая винтовку вперёд.
Боец вышел на свет, а за ним появилось ещё несколько человек с большими фонарями. Тут же принялись хватать душманов, осматривая их целостность.
— Сам уложил? — спросил у меня один из них, убрав автомат и протянув руку, в знак благодарности.
— Повезло просто. Там, около лавочки ещё один живой, — сказал я.
— Сразу троих живыми взяли. Забираем и к нам понесли, — распорядился стоявший передо мной боец, закидывая за спину автомат. — Мы всё прочешем, а ты давай помоги в домике.
После этих слов стало понятно, что бесследно атака не прошла. Я побрёл к входу в дежурный домик, нарушая законы приличия и заглядывая в окна. Все комнаты были пусты. Практически нигде не горел свет, а стены были пробиты насквозь.
На входе лежали два тела техников, изрезанных ножами. Их уже отнесли в сторону, поскольку неприлично будет переступать через погибших ребят.
Внутри всё было ещё страшнее. Духи успели закинуть в открытые окна несколько гранат, несколько человек погибло сразу.
В узком коридоре много посечённых осколками и получивших тяжёлые ранения военных. Из комнат тоже раздаются голоса, крики и просьбы о помощи. Пара перегородок обрушилась, погрузив некоторые помещения в пылевую завесу.
Я кинулся к одному парню, который получил ранение в плечо, чтобы помочь ему зажать рану. Главный цвет здесь красный. Всё в крови, и её становится всё больше.
Прибывают медики, наш врач Коля Немцов и несколько фельдшеров. Машины подъезжают одна за другой к входу, чтобы вывезти раненых.
Не верю, чтобы вот так можно было пропустить отряд диверсантов. Просто так невозможно пройти через охрану аэродрома.
Пока ребятам оказывали помощь, я нашёл на улице Валеру. И сразу в голове не самые радужные мысли.
— Где остальные? — спросил я.
— Не знаю, — ответил Валера, оттряхивая рукава от пыли. — Чего ты так переживаешь? Сейчас появятся. В модуле их нет.
— Духи могли бегать по всей базе, — сказал я, осматриваясь по сторонам. — Куда они могли уйти?
— Слушай, ты сам-то как себя чувствуешь? Посмотри на себя — поцарапанный, руки в крови, весь в земле. Ты так сильно кувыркался? — поинтересовался Гаврюк, сбивая с меня песок.
Издевается, похоже, Валера! Его товарищи пропали, а он меня чистит, стоит.
— Где Марик и Паша?
— Вот пристал! Марик так и не пришёл со свиданки, а Паша прям перед взрывами в сортир пошёл, — сказал Валера, указав на приближающегося Менделя. — И одному, и второму повезло, что тут не оказались.
Паша молча подошёл к нам, не сводя глаз с погибших и раненых, которых грузили в санитарки и машины. Барсова на горизонте так и не было видно, пока из дверей домика не показалась знакомая широкая спина и белобрысая шевелюра.
— Аккуратнее. Чтобы не уронить, — говорил Марик, помогая тащить носилки, где лежало окровавленное тело того самого солдата, что бегал за ним.
— Товарищ старший лейтенант, мы сами. Зачем вам… — шёл рядом с ним боец, которому он не давал подойти и выполнять свои обязанности по переноске погибшего.