«Да как же так можно было… Как же можно было так?» — корил себя Илья, глядя в окно автобуса по дороге домой. За стеклом в темноте проносились огни фар, вывесок, окон — и разбивались о слякотную рябь, и таяли в тумане. Добрынин впервые испытывал сложности с тем, чтобы смотреть в глаза своему студенту на занятии — и не потому, что студент был из таких, на кого не хочется смотреть, а потому что Добрынин стыдился. Он нарушил правила, нарушил личный принцип — он в конце концов чувствовал себя тем, кто Серегу попросту использовал. Да мало, что ли, кто влюблялся в своих преподавателей?.. Но разве это повод отвечать взаимностью и, что хуже, плотским желанием, да еще прямо в стенах университета?
«Прости. Этого не должно было произойти», — очень хотелось сказать Зайцеву. И тем самым обидеть его чувства. Разве объяснишь такому парню, почему нельзя было? Это себе Илья четко представлял: потому что если кто узнает — можно потерять работу; потому что не получается чувствовать себя уверенно рядом с любовником, который больше в женихи дочери годится; потому что до сих пор не верится, что это не было просто прихотью любопытного мальчишки с характером завоевателя; потому что Добрынин старался относиться к студентам одинаково мягко, а как не выделять того, к кому слабо сердце; потому что это все только в сказках бывает… Потому что Илья от самого себя всегда ожидал более зрелых, более обдуманных поступков. А показал он себя — животным. Он хотел трахаться. Не вытерпел. Из-за этого ранее на несколько лет лишил дочь нормальной семьи, потому что не всякая женщина вытерпит в мужьях гея, который каждую неделю ходил «долбиться в горшочки», и далеко не всякая женщина сочтет такого отца надежным и адекватным в воспитательных методах.
И ведь хотелось с Серегой общаться… Хотелось помочь ему раскрыть новые таланты, позволить самовыразиться. Хотелось сдружиться с ним. Да какая теперь дружба? Они впервые поговорили лично, наедине — и закончилось все так, как закончилось. На таком дружбу не делают. Да и любовь, в общем-то, тоже…
Тут в кармане завибрировал телефон. Добрынин моментально переключился. Имя контакта заставило сердце согреться.
— Привет, Зоряна, — разулыбался Илья. Спасла его, спасла от злых мыслей.
«Папа! Декабрь наступил. И знаешь что? Я на все новогодние каникулы собираюсь к тебе!»
— Так это же здорово! — Добрынин смеялся. На секунду он почти забыл про Серегу. Нет — вспомнил. — Что, оставила в этом году свою мать, чтобы утонуть в грязи моего холостяцкого жилища? Делаешь такие же спорные решения, как я в твои годы…
«Холостяцкое жилище — лучше, чем сидеть с мамиными подругами. А у тебя редко гости надолго бывают!»
— Звучит так, как будто у меня нет друзей…
«Я не это имела в виду», — на том конце послышался звонкий смех. Добрынин вздохнул.
— Зоря, а как ты отнесешься, если твой отец на старости лет сойдет с ума и сделает себе татуировку? — перевел он тему. И тут же уточнил: — Большую татуировку.
«Ну… поверю, что он вовсе не старикан?»
— Тогда точно надо решаться. Вдруг это и мне поможет не верить, что я старикан? Хорошо, а как бы ты отнеслась к тому, если бы твой отец совсем сошел с ума и…
Он замолчал. Нет, такого точно не стоило говорить. На его счастье, рядом с воем пронеслась скорая, и окончание фразы как будто бы заглушило.
«Что ты говорил?» — громче спросила Зоряна.
— Да ничего, глупости. Лучше приезжай в эти выходные тоже. Соскучился уже…
Перед тем как пуститься в омут попыток добиться невероятного человека, Серый решился расплатиться со всеми своими долгами. «Чтобы ничего не тяготило и назад не тянуло», — уверял себя Зайцев, надрываясь с ящиками, полными коньяком. Втащил он их в общагу с большим трудом, чуть не разбив. Народ сбежался — шуму-то было, — но Зайцев неуклонно пер к Вите в комнату. Там сегодня собрались все по его просьбе.
— Ребят, проиграл я. Мужик точно нормальный. Держите, как и обещал, — Серый указал широким движением руки на три ящика спиртного. — А я только зря до него доебывался.
Витя встретил алкоголь радостным визгом.
— Бухлишко мое! У-у-у-у, Серый… — захохотал он, вынимая пару бутылок и прижимая к жирному брюху. Одна из них через минуту прилетела в Руслана. Тот чуть не поймал подачку стеной, от которой с перепугу отшатнулся, но голод и жадность победили в последний момент. — На, это тебе, доходяга. Будешь знать, на кого ставить.
— Говорили ж тебе, Серый, — усмехнулся Олег. — Не до ручки ты его довел хоть, а? Хотя если б довел, мы бы тебя по частям собирали…
— Нет, — задумчиво отозвался Зайцев, почесав бритый затылок. — Не до ручки… Да вообще он просто хороший мужик. Меня совесть замучила. Решил, вон, вас порадовать. К Новому году… Подарков, к слову, от меня не ждите теперь, — усмехнулся он.
— Ах ты… пидор! Вот это даже доказывать не надо! — зашипел Самойлов.
— Слушай, Серый, я что-то не первый раз слышу от тебя, что совесть заела, что мужик хороший… — задумался вдруг Олег. — А у тебя она есть-то, совесть? Остальных ты как-то не жалел.
Игонин обидеть не хотел. Но была у него дурная привычка — рассуждать вслух. Витя и Руслан тут же вперили глаза в Зайцева, навострились, принюхались. Перемены в Серегином проведении для них были даже интереснее, чем бесплатное бухло. Зайцев смерил Олега осуждающим взглядом, и вновь потянулась рука к затылку. Нервное.
— Да… Я всех жалею. Просто об этом вслух не говорил. А тут реально чувака дергать не хочется. Так что совесть есть. Бухло же вам подогнал? Подогнал! А значит, с ней-то все в порядке. И на вашем месте, — Серега указал на парней пальцем. — Я бы заткнулся и радовался этому прискорбному факту. Ибо с совестью жизнь — дерьмо.
— Ой-ой, заговорил-то как! — наигранно причитал Витя. Голос его стал совсем визгливым. — Ладно, Серый, ладно, как скажешь. А только меня не проведешь… Может, глиномес твой вовсе и не глиномес оказался, но ты-то перед ним — аки скромная барышня. Ниче, Серый… любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь! — развылся Самойлов. Руслан тихо хихикал в своем углу, убаюкивая в объятиях бутылку.
— Ну… — Зайцев улыбнулся, сжав в кулак лишь правую руку. Кости хрустнули, а у Сереги нервно дернулся уголок рта. Но он улыбался. — Я бы тебе серьезно посоветовал заткнуться. Иначе я оборжу тебя и твое жирное брюхо. И тебя, задохлик, — кивнул на Руслана Серый.
— А че, до этого мало ржал, что ли? — хмыкнул Самойлов. Улыбка его угасла, но оттого только отчетливее стал виден злой огонек в глазах. — Этим-то — не удивишь как раз. Да ладно. Спасибо за гостинчик, в общем, приятно с вами иметь дело. Не кипишуй, Сереня…
— Серый, пойдем-ка к себе, — положил Зайцеву руку на плечо Олег.
И они пошли. Серый не оглянулся и не попрощался, словно полностью отдавая себе отчет в безболезненном и необходимом разрыве старых да ядовитых отношений. Он был уверен, что больше общаться не захочется. Но сердце его отчего-то было не на месте. И тогда, когда дверь в комнату закрылась за спиной. И тогда, когда он уронил себя на любимый подоконник и с большим удовольствием закрутил ногу под шарф. Все оставалось мутным и болезненным в душе. Серый устало опрокинул горячую голову на холодное стекло. Послышался стук.
— Серег… — окликнул его вдруг со своей кровати Олег. Соседство с Игониным было хорошо тем, что он никогда не лез — даже вернувшись в общагу одновременно, друзья могли разбежаться по своим углам и заниматься каждый своим делом. Идеальный расклад! Ценнее прочего было то, что Олег обычно не стремился поговорить по душам. Но тут он до странного пристально всмотрелся в Зайцева. Да и вообще всегда находился настороже с того самого момента, как тот впервые заговорил про Добрынина. Увы, сложно лишить наблюдательности человека, с которым ты несколько лет подряд делишь одну площадь, не будь вы даже как-то по-особенному близки.
— Чего? — Серега не двинулся, на Олега не посмотрел и даже не шевельнул ни одним из пальцев.