Читать интересную книгу Обитель - Дмитрий Леонтьев

Примечание 1. Тем не менее, по прибытии в места базирования, средним и младшим офицерам из постоянного состава штрафбата рекомендуется незамедлительно довести до сведения контингента данное положение. Как показывает практика, оно резко повышает желание контингента принимать участие в боевых действиях. Также, во избежание эксцессов, рекомендуется не доводить до сведения осужденных, что офицерам из постоянного состава штрафных частей в зачет идет весь срок прохождения службы, вне зависимости от ее местопрохождения…

Неизвестная планета.

По слухам — планета Сахара. Место базирования

штрафного батальона «Мститель».

За месяц и двадцать восемь дней

до высадки на Казачок

— Ну вот, а мне Диц и говорит: что у тебя за имя такое — Цезарь? — рассказывал он. — Древнее имя, отвечаю, господин офицер-воспитатель, сэр, папа с мамой меня так назвали, я его не сам выбирал. А он улыбается, как змея, одними глазами и говорит — было у тебя имя Цезарь, будет у тебя теперь кличка Цезарь, мне, мол, нравится, как это звучит: Цезарь, говно качать — шагом марш!

— Авторитетно звучит, — подтвердил я.

— Не то слово… — вздохнул Цезарь.

— А мне дали кличку Кир, — поделился я.

— Тоже — царское имя…

— В смысле — говна качнуть?

— И в этом…

— Не думаю, чтобы они помнили персидского царя Кира. Скорее всего, просто сократили фамилию Киреев, чтобы не забивать мозги… А почему командиры допускают, что уголовные в казарме всю власть забрали? — продолжал я расспросы.

Цезарь отвечал охотно, толково, и, вообще, он мне сразу понравился.

— Да что командиры? Командиры в казарме редко шляются… пардон, изволят почтить присутствием. Их такой порядок устраивает: уголовные — на одном конце казармы, солдаты — на другом, а между ними, как положено интеллигентской прослойке, политические. Все на своих местах, все по полочкам, каждому — по ранжиру, как поленом по морде. И полный порядок! Тишь, благодать и всеобщая штрафная идиллия, — пояснил Цезарь.

Зацепились языками мы с ним в ротном умывальнике, где я курил, примостившись с ногами на подоконнике, а Цезарь, как дневальный, драил медные краны при помощи куска войлока и зубной пасты. Как и в любой воинской части, каждая рота штрафбата «Мститель» занимала отдельное помещение со своим выходом, гигиеническими удобствами и длинным залом самой казармы с рядами сетчатых двухъярусных коек. Словом, варилась в собственном соку. Наша первая рота считалась самой «блатной» из всего батальона. Не в смысле привилегий, конечно, просто здесь уголовные «держали масть».

Этот парень… Нет, не парень, скорее, мужик, мужчина… Просто моложавый с виду, подтянутый, сухощавый, с сеткой веселых мимических морщинок на подвижном лице и умными синими глазами… Даже в таком заторканном виде в нем ощущалось некое чувство собственного достоинства, неистребимая врожденная интеллигентность, которую я всегда считал плюсом в характере человека. Хотя здесь, понимаю, считается совсем по-другому. То-то его все время — то в наряд, то на уборку, то драить сортиры с умывальниками. Командиры взводов, естественно, сплошь были из уголовных, а эти всегда поддерживают порядок по-своему. «Подохни ты сегодня, я — завтра, а сегодня я полюбуюсь, как ты подыхаешь…»

Теперь поговаривали о том, что взводы и отделения будут переформировывать, наше пополнение из солдат-ветеранов изменило раскладку сил в казарме роты, и уголовные заранее щелкали зубами. В общем, наверное, как и в любом штрафбате — противостояние солдат и уголовных с прослойкой из политических. Нас, солдат, урки пока что почти не тревожили, присматривались с настороженностью, как это они умеют, а вот прослойке доставалось по полной программе. На них отыгрывались…

— А «политиков» много в батальоне? — спросил я.

— Хватает…

— Никогда не видел живых террористов…

— И не увидишь! Откуда здесь взяться террористам? В основном, все по линии УОС — религиозные выступления, национальные идеи и все такое… Спаситель, например, сел за пропаганду неадаптированных текстов «Евангелия», Пузо — за буддизм, Расист — за арийскую идею, у нас каждой твари по паре… Пока вы тут, в армии, воюете с дальними, «осы» там, на гражданке, тоже объявили войну своего рода. Любая независимая мысль выкорчевывается на корню еще на стадии прорастания, вот такая у нас свобода слова…

— Понятно.

Остальных я пока не знал, а со Спасителем уже познакомился. Удостоился благословения. Их он раздавал всем подряд с невозмутимым достоинством архипастыря. Огромный мужичина, широкий в кости и сухой телом, с напряженными глазами фанатика. Колоритный тип… Действительно, каждой твари по паре…

Цезарь оторвался от третьего надраенного крана, отошел на шаг в сторону, критически оглядел его с одной стороны, потом — с другой.

— Нормально, — одобрил я с подоконника. — Если тебе было сказано, чтоб блестели, будто у кота яйца, то сойдет.

— Откуда ты знаешь, как мне было сказано?

— Живу долго, знаю много, — пояснил я. — А служу, мне кажется, еще дольше…

Цезарь еще раз критически оглядел кран с разных ракурсов:

— Думаешь, у кота яйца так блестят?

— Примерно. Кто его знает, как там они блестят, кто их когда разглядывал?

— Логично…

Цезарь принялся за четвертый кран, щедро намазывая его зубной пастой.

— Нет, формально у нас, конечно, политических заключенных нет, мы ведь живем не в диком двадцатом, а в просвещенном двадцать втором веке, — неторопливо рассуждал он, язвительно усмехаясь собственным словам. — В конце концов, нарушение политкорректности — тоже уголовно наказуемое деяние. Так что никакой политики, всего лишь социально-опасные элементы, как и те, что подделывают кредитные карточки или сливают компенсаторную жидкость со звездолетов. В двадцатом веке у нас, русских, был такой правитель, товарищ Сталин, отец всех народов и друг всех детей… — Цезарь на мгновение задумался, — или наоборот — отец всех детей и друг всех народов… — определил он. — Не важно, словом. Так вот друг и отец просто взял и разделил всю страну на политических и уголовных. Так и правил: кесарю — кесарево, блатным — Уголовный кодекс, а остальным, в порядке предупреждения и профилактики, — осиновый кол, как потенциальным врагам народа. По крайней мере, все ясно как белый день… А вот современные продвинутые политики никак не хотят сознаваться, что единомыслие в нашем обществе случается только в сладких снах господ из сенатских комиссий. Это, по моему скромному разумению, термин «единомыслие» происходит в первую очередь от слова мысль, а вот уважаемое правительство выводит его из принципа «равнение на середину»… Так и валим всех в одну кучу: и террористов, и религиозных проповедников, и сетевых мошенников, и торговцев «кваком» и марихуаной… Впрочем, тебе это, наверное, неинтересно?

— Ты забываешь, что я тоже русский, так что немного слышал про всеобщего товарища Сталина, — напомнил я. — Так же, как и про партайгеноссе Гитлера, и гражданина Муссолини, и прочих преобразователей XX века, послуживших отправной базой для нынешней звездной демократии. Когда-то я учился на историка…

— Историка? — Цезарь удивленно вскинул аккуратные брови. — А говорили, что ты был офицером, и в немалых чинах… Я слышал — десантник, герой, весь из себя, заслуженный, как медный котелок в шкафу у старого дедушки…

Я усмехнулся. Всего день в расположении части, а все, оказывается, уже всё знают. У хатасов на Усть-Ордынке подобный способ передачи информации назывался «кадыл ханук», что в приближенном переводе означает — «длинное ухо, которое ловит слухи, распространяющиеся, словно огонь по сухой траве». Совершенно неконтролируемый способ распространения, пожалуй, только их великий предок Чингис успешно боролся с длинными ушами радикальным методом укорачивания языков…

— Офицером я тоже был. Офицером, пожалуй, дольше, — уточнил я. — Тебе сколько намотали, если не секрет?

— Не секрет. Даже не военная тайна. Десятку строгого, — без стеснения сознался он.

— Мне — восемь.

— Тоже немало, — сказал Цезарь.

— Еще бы! Если учесть, что я сегодня узнал — срок наказания нам засчитывается только во время проведения боевых операций, то, скажу откровенно, шансов выбраться отсюда у нас немного. Восемь или десять месяцев на боевых — это куда больше среднестатистического выживания.

— Ранить могут, — с надеждой подсказал Цезарь. — Тогда срок списывается.

— Ты видел, что остается от человека, когда в него попадает плазменно-разрывная пуля? Если это можно назвать ранением, то меня, с тем же успехом, императором Млечного Пути.

— А бронекостюмы? Они же, говорят, выдерживают прямое попадание пулеметной очереди?