— Будьте свидетелями на суде! — обратился он к зрителям. — Разве Додди оглушена?! Кто видел, чтобы я тронул ее хотя бы пальцем? Выходи! Я утверждаю: она спит! А вы можете проверить правоту моих слов. Спящая, она не любит громких аплодисментов. Они ее будят. Похлопайте!..
Все, конечно, приняли эти слова за приглашение участвовать в новой сцене, и по всем ярусам огромного цирка с прекрасной акустикой зааплодировали — и что же? — Додди действительно стала подниматься на ноги!
Но вставала она не потому, что ее разбудили оглушающие волны звуков, и не потому, что сыплющиеся аплодисменты представились ей армией банок с соками, сгущенкой и медом или гирляндами конфет и фруктов. Она поднималась на ноги потому, что вновь — может быть, ненадолго — ощутила себя здоровой и сильной, и сердце ее билось почти такими же мощными толчками, как в те минуты, когда она была особенно в ударе.
Тысячи лиц и тысячи плещущих рук в этот миг стали для нее тем же, чем для боевого коня, ослабевшего от старости или ран, становится звук боевой трубы.
Додди сначала двинулась вслед за уходившим с арены дрессировщиком, но тут же поняла, что он уводит ее от плещущего и сверкающего зала, и преградила ему дорогу. Угрожающе затрубив, она стала наступать на клоуна.
Тогда только дрессировщик понял, что представление будет продолжено. Делая вид, что испуган, а сам ужасно обрадованный, он спрятался в чемодан, лежавший на арене, и посмотрел в замочную щель на слониху.
Додди уже сидела, как требовалось, с большими очками на голове, поставив перед собой фанерную книгу с надписью «Как дрессировать человека», и листала страницы хоботом.
— Кнут… — бормотала она, — …пряник… поощрение… теплое местечко… выговор с занесением…
«Ай молодчина! Вот так больная! — Дрессировщик был в восхищении. — Ай да артистка!»
Всю вторую половину сцены Додди провела под непрерывный смех и рукоплескания цирка. Слониха была в ударе. Ей еще не приходилось выступать перед такой шумной, громогласной, впечатлительной публикой — и каждый новый трюк, так горячо встречаемый зрителями, давался ей все легче и легче. Пусть Додди была всего лишь животным, но животное понимает, когда им довольны, и любит, чтобы им восторгались. Под конец представления грузная Додди погналась за клоуном по кругу манежа, грозя зажатым в хоботе шамберьером, щелкая этим кнутом и ревя своим громкоговорителем:
— Лезь на пирамиду! А ну! Ап!
Высокая пирамида, сложенная из больших, разного размера кубов пенопласта, казалась неустойчивым сооружением, и клоун делал вид, что старается увильнуть от этого трюка. Но Додди все же поймала его хоботом и, поднявшись на задние ноги, чтобы дотянуться до верхнего куба, осторожно поставила человека на вершину пирамиды.
— Теперь прыгай! — сказала слониха и щелкнула шамберьером.
Высокая пирамида чуть покачивалась и грозила рассыпаться.
— Ап! — крикнула Додди.
— Разобьюсь! — взмолился клоун.
Тогда Додди выкатила на арену пушку петровских времен, навела ее на пирамиду и выстрелила.
Резиновое ядро ударило в шаткую постройку, пирамида рухнула, а непослушный дрессировщик повис над ареной, ухватившись за висевший над его головой прозрачный канат и, как положено клоуну, задрыгал ногами. На этом обычно под бурное одобрение зала номер заканчивался, и слониха покидала манеж, посадив клоуна себе на спину. Однако в тот вечер ее охватило, видимо, такое веселье, смешанное с раздражением, какое бывает у расшалившегося, но уже заболевшего ребенка — оно легко сменяется у малыша плачем, а у слонихи гневом.
Додди подошла к повисшему клоуну и легонько толкнула его хоботом. Клоун еще отчаянней закачался на канате под новый взрыв смеха. Додди почувствовала себя поощренной. Она решила еще сильней раскачать клоуна. Однако импровизация слонихи могла выглядеть потешной только со стороны. Вы знаете, что такое легкий удар слоновьего хобота? Если хотите остаться без нескольких ребер, то попробуйте! И если бы наш товарищ не был в прошлом акробатом, он бы не смог изловчиться и прыгнуть на спину Додди. Неизвестно, так ли уж весело окончилось бы тогда представление!..
Цирк опустел. Додди выпила свое заработанное ведро спирта. Вместе с ней выпил и дрессировщик. Потом они закусили, разломив пополам булку.
Додди приложила хобот к плечу хозяина, радуясь его присутствию и лениво вспоминая свои трюки. Слониха была почти счастлива, но все же что-то тягостное, что поселилось во всем ее теле и что как бы ломило ее кости, мешало ее покою и сну. Так она промучилась всю ночь, отдуваясь и кашляя.
А потом…
Не хотелось бы этим заканчивать, но Додди проболела после своего выступления целую неделю. Везти ее назад было опасно, и по договору с цирком Додди осталась там работать до лета.
4
Я рассказал вам о случае с Додди за те полчаса, что проходят от начала спектакля до моего выхода на сцену с обезьянкой Машей. Рассказал так, как я теперь эту историю понимаю. Встаньте рядом со мной и посмотрите на сцену. Старый, затасканный, нехитрый номер — лиса и петух едят из одной кормушки. Но лис перед этим страшно трусил и не хотел приближаться к петуху, пока случайно ребятишки, сидящие в зале, не захлопали в ладоши. И вот глядите: аплодисменты придали храбрости оробевшему лису!
А сейчас мой выход с Машей. Ей не надо ни конфет, ни аплодисментов. Достаточно показать куклу — и она сделает все, чему я ее выучил. Нравится вам моя Маша? Нравится, но вам хотелось бы увидеть Додди?! К сожалению, наша сцена давно уже мала для слонихи, а в цирк мы слониху не продадим: самим дорога!.. И Додди, конечно, опять гастролирует… Вот скоро построят для наших зверей, маленьких и больших, настоящий Большой театр — тогда приходите…
Е. Кондратьев
Микки и другие мои знакомые
— Папа, это кто?
— Неоновые рыбки.
— А их едят?
Разговор в зоопарке1
Я писал эту книжку и часто приезжал в зоопарк.
На какое-то время отошли незаметно на задний план человеческие сюжеты, мучившие меня. Я канул, как утонул, в мир зверей.
Героем одного рассказа должна была стать большая панда — бамбуковый медведь Ань-Ань, к которому прилетела из Лондона гостья Чи-Чи. Обычно я пропадал в домике, где жила эта пара. Но утром, прежде чем идти к ним, я не забывал заглянуть на площадку молодняка.
Здесь, в круглом большом вольере, как на манеже, дают представление, сами о том не подозревая, звериные дети, родившиеся в конце этой зимы или весной. Здесь часто визжат от восторга малыши и смеются взрослые. Ребятишки сидят на дуге барьера, свесив ноги, за ними стоят родители, а сзади напирает новая, нетерпеливо-жаждущая волна зрителей.