Итак, обрадованные женщины садились в фургоны, держа детей за руки или на руках. При этом некоторые улыбались, другие плакали, но все были рады поездке, после которой они окажутся далеко от жестокостей и гонений. Там они смогут начать жизнь заново на другой земле, рядом и под защитой своих сильных мужей, которые, как им сказали, уже готовят им радостную встречу.
Как только ничего не подозревающие переселенцы оказывались внутри, двери автоматически и герметично закрывались. Водитель нажимал на педаль акселератора, и внутрь подавались выхлопные газы (в которых, как известно, много окиси углерода (СО) — так называемого угарного газа. — Ред.). Женщины кричали, когда их дети падали на пол или умирали прямо у них на руках, но прежде, чем они могли спасти их или помочь восстановить дыхание, смертельный газ через легкие быстро проникал в кровь. И вскоре движущийся фургон превращался в «карету мертвецов». К тому времени, когда машина прибывала к месту назначения, как правило глубокому рву где-то за городом, все пассажиры были уже мертвы. Там они действительно присоединялись к своим мужьям и отцам, которые на самом деле ожидали их на новом месте, куда их доставили раньше с помощью автоматов и винтовок члены удивительной организации под названием эйнзатцгруппа.
Олендорфа спросили, сколько времени требовалось для того, чтобы умертвить обитателей газвагена. Бывший генерал поднес руку ко лбу, как будто пытался ускорить работу своей памяти. Об этих подробностях он, похоже, никогда раньше не задумывался. Наконец он снова опустил руку и произнес: «Насколько я помню, примерно десять минут».
Иногда газвагенов (в русском народе газвагену дали прозвище душегубка. — Ред.) не хватало на всех нуждающихся, но Олендорф всегда старался оказывать своим подчиненным посильную помощь.
«Если нам поступало три запроса, мы отправляли два фургона тем командам, перед которыми были поставлены более масштабные задачи. Все решалось просто и по-деловому».
Для эйнзатцгрупп было простым все то, что касалось применения этих дьявольских машин смерти. В переписке между командирами эйнзатцгрупп и их шефами в РСХА о газвагенах рассуждали с той же невозмутимостью, будто речь шла о простых грузовиках для перевозки угля. К тому же, принимая во внимание извечное немецкое стремление все фиксировать документально, не было недостатка в докладных записках, касавшихся этих смертоносных машин. В бесчисленных папках хранились копии писем, накладных, смет, счетов на ремонт и т. д., в которых речь шла о душегубках. В одном из писем от сотрудников тайной полиции и службы безопасности восточных территорий от 15 июня 1942 г. содержался запрос на срочную поставку одного такого автомобиля грузоподъемностью 5 тонн и 20 газовых шлангов на замену вышедших из строя во избежание возможной задержки в «специальной обработке» евреев.
В письме, датированном 16 мая 1942 г., унтерштурм-фюрер (лейтенант) СС Беккер дает ряд практических рекомендаций по обращению с этой смертоносной техникой. Он пишет, что многие водители продемонстрировали неумение правильно применять газ. «Для того чтобы конец наступил как можно скорее, водитель сразу же полностью нажимает на педаль акселератора. В результате смерть лиц, находящихся внутри, наступает от удушья, а не во сне, как планировалось. По моим наблюдениям, при правильном пользовании педалью газа смерть наступает быстрее, узники просто мирно засыпают».
На практике, однако, оказалось, что здесь было необходимо нечто большее, чем просто навыки в управлении педалью подачи выхлопных газов. Поэтому при РСХА была открыта школа, где проходили обучение водители газвагенов.
Сами такие фургоны строили в Берлине, затем они своим ходом следовали в районы использования. Было бы интересно проследить за мыслями их водителей, когда они проезжали, пересекая города и страны, пол-Европы, взбирались на горы, оставляли за собой равнины, преодолевали со своими смертоносными газвагенами, заменившими гильотины, многие тысячи километров, чтобы убивать женщин и детей, которых они никогда не видели и не знали прежде.
Хотя газвагены давали палачам то преимущество, что им не приходилось смотреть своим жертвам в глаза, убивая их, они разочаровывали в другом отношении. Когда казнь осуществлялась методом простого расстрела, «работа» выполнялась быстро, так как тела падали в заранее отрытые ямы-могилы. В случае применения газовых камер на колесах приходилось извлекать трупы из фургонов и хоронить их. В машине сохранялись остатки газа, проблемой являлись и сами трупы, если их было много. Палачи жаловались на головные боли. Как жаловался в своем официальном рапорте Беккер, процесс разгрузки тел из фургонов «доставлял дополнительные психологические проблемы и наносил вред здоровью» сотрудников, привлекаемых к этим работам.
Олендорф держал в своем штате доктора, задачей которого было залечивать такие «психологические травмы» и заботиться об общем состоянии здоровья подчиненных. Иногда доктора привлекали для того, чтобы убедиться, действительно ли находившиеся в фургоне узники были мертвы, прежде чем они будут захоронены. Однако вскоре выяснилось, что в этом не было необходимости: по словам Олендорфа, «доктор после осмотра говорил, что люди погибали легко и без страданий».
Олендорф заявил трибуналу, что на протяжении всей своей карьеры нациста им двигали только самые высокие идеалы и этика. Это заставило Хита задать подсудимому вопрос, считал ли он законы, принятые Гитлером против евреев и других групп населения на оккупированных территориях, соответствующими нормам морали.
«Было ли это оправданно с моральной точки зрения или это было неправильно?»
В ответ Олендорф заявил, что рассуждать о намерениях Гитлера было не его делом.
«Я не прошу вас дать оценку моральных качеств Гитлера; я прошу вас пояснить собственную концепцию морали. Вопрос состоит не в том, следовал ли Гитлер нормам морали, а в том, как этот приказ соотносится с вашими собственными соображениями о морали. Был ли тот приказ моральным или аморальным?»
Нисколько не обескураженный и не потерявший былой уверенности в себе, похожий на прусского фельдмаршала на параде, Олендорф тем не менее понимал, что дискуссия о вопросах морали все же не сделает его похожим на того спартанца, что храбро и честно выполнял приказы командиров, которым должен был повиноваться безоговорочно. Поэтому он снова повторил, что не его делом было оценивать моральные качества Гитлера и его поступков. Но Хит настаивал на своем вопросе и обратился с этим к суду. Я повернулся к Олендорфу: «Когда вам отдавали приказ о том, что вы должны были приступить к планомерным убийствам, вы должны были инстинктивно оценить его. Солдат, идущий в бой, знает, что ему придется убивать, но он знает, что вступает в бой с таким же вооруженным противником. Вам же предстояло убивать беззащитных людей. Неужели вопрос оценки этого с точки зрения морали не приходил вам в голову? Давайте представим, что (я не имею намерения оскорбить вас этим вопросом) приказом вам предписывалось бы убить свою сестру. Неужели вы не дадите этому приказу моральную оценку в том смысле, правильно ли это или неправильно с моральной, а не с военной или политической точки зрения? Соответствует ли это понятиям гуманности, совести и справедливости?» Олендорф слегка повернулся в кресле свидетеля. Его взгляд блуждал по залу суда. Его рука конвульсивно сжималась и разжималась. Он сознавал, что человек, который убьет собственную сестру, в результате превратится в нечто меньшее, чем человек. И напротив, если бы он ответил, что он бы отказался выполнить такой приказ, он опроверг бы собственное утверждение, что у него не было выбора, кроме как повиноваться приказам вышестоящего командования. Поэтому Олендорф ответил уклончиво: «Я не хотел бы, ваша честь, рассматривать этот случай в отрыве от прочих».
И чтобы не выдать той тревоги, которую вызвал в нем этот вопрос, он попытался провести параллель с немецкими мирными гражданами, которые были убиты в результате авиационных налетов союзников (кстати, цифра сопоставима — не менее 600 тысяч немцев погибло в тылу от бомбежек союзной, большей частью английской авиации. — Ред.), а затем снова провозгласил: «Я не готов и не вправе сегодня давать моральную оценку того приказа».
Но Хит не был удовлетворен этим и не собирался позволить, чтобы вопрос так и повис в воздухе без ответа. Он поставил вопрос таким образом: как Олендорф повел бы себя, получив прямое указание сделать что-то, что было бы для него трудновыполнимым.
«Если бы вы получили от Адольфа Гитлера приказ убить того, в ком течет ваша родная кровь, выполнили бы вы его или нет?»
Олендорф парировал удар: «Я полагаю, что этот вопрос является несерьезным». Но на самом деле вопрос далеко не казался Олендорфу таким уж несерьезным. Кроме пятерых детей, у него были сестра и два брата.