Читать интересную книгу ЗОЛОТОЙ НЕМЕЦКИЙ КЛЮЧ БОЛЬШЕВИКОВ - Сергей Мельгунов

О Козловском Никитин говорит немного. Его агентами «было выяснено, что Козловский по утрам обходил разные банки и в иных получал деньги, а в других открывал новые текущие счета. По мнению наших финансовых экспертов, он просто заметал следы». В газетах после ареста Козловского появились сообщения, что на его счету оказалось 2 мил. руб. Как можем мы без оговорок установить этот факт, если не имеем возможности сослаться на определенную страницу июльского дела? Неизбежно приходится идти путем сопоставления. Обращает на себя внимание то, что Козловский, из тюрьмы протестовавший в газетах против ареста, ни слова не упомянул о деньгах - он утверждал лишь - что в его переписке нет никаких указаний на близкое знакомство с Ганецким, что переписка его не носила преступного характера, хранилась на квартире прис. пов. Соколова на видном месте и была известна Чхеидзе («Рус. Вед.»№ 172). Козловский, как бы сознательно, умалчивал о своей коммерческой деятельности. Что представляла собой политическая переписка, яко бы известная председателю Совета, нам неизвестно. Между тем, по утверждению Керенского - Козловский на следствии «не отрицал получения огромных сумм из заграницы. В свое оправдание этот когда то порядочный человек[73], член польской социалистической партии, нагло заявил, что он вместе с г-жей Суменсон и Ганецким занимался во время войны контрабандным провозом в Россию, я не помню «сейчас каких предметов дамского туалета» (медикаментов - говорят Никитин и большевистские повествователи на основании следственных документов).

«Прикрываться коммерческой перепиской - скажет нач. контрразведки - обычный приём шпионов». Но «коммерческая» переписка становится вдвойне подозрительной, если она прибегает к иносказательным формам и условным обозначениям (таинственный «Нестле»). Что это за торговцы принадлежностями «дамского туалета» или медикаментами, которые телеграфируют: «Семья Мэри требует несколько тысяч. Что делать, газет не получаем». Но чрезмерно ли велики обороты заграничной контрабандной торговли демимондовки «не первого разряда»: «номер 86 получила вашу 123». «Ссылаясь на мои телеграммы 84-85»; «номер 80 внесла в Русско-Азиатски1 сто тысяч…» Почему товары, ввозимые в Россию Суменсон и Козловским, оплачиваются чеками Ганецкого из Стокгольма? - естественно было бы предположить противоположный путь для прохождения чеков… Нет, это только коммерческая переписка, к большевикам никакого отношения не имевшая,-утверждал в «ответе» Ленин. Но он формально был не прав, ибо умолчал, что среди «двадцати девяти» телеграмм, имевшихся в распоряжении контрразведки[73], была и телеграмма Ленина и Зиновьева Ганецкому чисто политического свойства: «Зовите, как можно больше левых на предстоящую конференцию. Мы посылаем особых делегатов. Телеграмма получена. Спасибо». Тут и телеграмма техннческо-литературнаго содержания: «Пусть Володя телеграфирует посылать каком размере телеграммы для Правды Колонтай». Почему Колонтай запрашивает об этом «польскаго социалиста» прис. пов. Козловского, никакого отношения к журналистике и к литературной части «Правды» не имевшего? Каждую телеграмму, действительно, можно было бы комментировать «без конца». Очевидно, эти возможные комментарии не нравятся большевистским исследователям «легенды» о немецких деньгах. Чём иначе объяснить то странное явление, что, подробно разбирая показания Ермоленко, они стараются умолчать о том, что являлось главным пунктом обвинения?

У Покровского нет ни одного слова о «коммерческой» переписке, Троцкий ограничился одной фразой а участники, семинара Института красных профессоров коснулись лишь дальнейшей судьбы «чудовищного дела, дела Бейлиса № 2» после ареста «т. Козловского и гр-ки Суменсон»: «взята была вся корреспонденция Козловского и Суменсон, были изъяты счета из банков, из почтово-телеграфных контор, были затребованы копии телеграммы, фактуры из экспортных контор и т. д. Все эти документы, также как и торговый книги Суменсон, показали лишь то, что она, как и сотни других лиц, вела успешную торговлю недостающими в России товарами». Изучившим 21 том следственного дела и книги в руки. Прокуратура, очевидно, выполнила советы, которые давал Ленин 20 июля: «вскрыть весь круг коммерческих дел Ганецкого и Суменсон, это не оставило бы места темным намекам, коими прокурор оперирует». Выводы юристов и «красных профессоров» получились равные. Первые нашли «улики» для обвинения в «измене» , вторые, изучившие даже «торговые книги» гр-нки Суменсон, которых, как будто бы, и не было, установили отсутствие улик и компрометирующих данных.

«Контрразведка - замечает Никитин - никогда не мечтала определить, какую сумму партия большевиков получила от немцев… Пути перевода должны были быть равные. Наша цель была доказать документально хотя бы одно направление». Автор только намекает, что другим руслом, по которому могли протекать деньги из Германии, являлись консульства нейтральных держав - через них передавались деньги германским правительством на нужды военнопленных: контроль над расходованием этих сумм был недоступен для русской власти. Такое же убеждение высказывает и Переверзев. Была еще сложная, подлинно двойная, бухгалтерия тех русских банков, которые в своей деятельности были слишком тесно и неразрывно связаны с немецким капиталом, на что указывал еще в августе 16 г. даже английский король в личном письме к русскому царю .[74]

В июльские дни, когда большевиками была произведена неудачная генеральная репетиция будущего октябрьского переворота, в неофициальном порядке были оглашены некоторые сведения, уличающие руководителей вооруженного выступления в немецких связях. В мою задачу не может входить описание условий, при которых министром юстиции, членом партии с.-р., Переверзевым было допущено преждевременное опубликование данных предварительного следствия. Это возможно сделать лишь по связи с рассказом о том, что было в Петербурге в июльские дни. Вынужденное, по мнению Переверзева, опубликование спасло растерявшееся перед событиями правительство, которое к тому же находилось в состоянии очередного «глубокого политического кризиса». Сообщение о связи большевиков с немцами совершенно изменило настроение некоторых колебавшихся частей гарнизона. По существу я думаю, что Переверзев был прав в оценке момента, как была права и та пятичленная комиссия (три члена контрразведки и два члена ведомства юстиции), которая образовалась в дни кризиса и по инициативе которой, очевидно, и было произведено опубликование данных контрразведки. В виду шума, возникшего около этого дела, члены упомянутой комиссии обратились позднее «к обществу» с разъяснением, где указывали, что они «совершенно сознательно» в «критический для родины и свободы» момент шли на оглашение имеющихся у них данных, могших уяснить народу «истинную подоплеку происходивших событий» - этого требовали, по их мнению, «интересы государства»; они высказывали готовность «всецело отвечать за свои действия перед общественным мнением».

Военного министра Керенского не было в Петербурге, - он уехал на фронт. «В Полоцке - вспоминает Керенский - ко мне в вагон вошел Терещенко и подробно рассказал все, что случилось в Петербурге за последний день большевистского восстания, 5 июля. Во всем происшедшем одно обстоятельство, несмотря на большое впечатление, которое оно произвело на войска, было для нас обоих целой катастрофой». Как раз в эти дни «через Финляндию должен был проехать в Петербург главный германо-большевистский агент в Стокгольме Ганецкий. На русско-шведской границе с уличавшими Ленина документами - это было точно нам; известно (курсив мой. С. М.) - Ганецкий должен был быть арестован русскими властями»… «Мы, Временное Правительство, потеряли навсегда возможность документально установить измену Ленина… Ибо ехавший уже в Петербург и приближавшийся (?) к финляндской границе, где его ждал внезапный арест, Ганецкий-Фюрстенберг повернул обратно в Стокгольм. С ним вместе уехали назад бывшие на нем и уличающие большевиков документы»… «Вся исключительной важности двухмесячная работа Временного Правительства (главным образом Терещенко) по разоблачению большевистского предательства пошла прахом». Совершенно естественно, большевики сейчас же постарались уличить Керенского в вопиющем противоречии: с одной стороны измена Ленина «исторически бесспорный и несомненный факт», с другой, двухмесячная работа Временного Правительства «пошла прахом» и исчезла «навсегда возможность документально установить» измену Ленина. Керенскому, конечно, надлежало сообщить открыто, какую таинственную разведку производило правительство и из каких источников ему было «точно» известно о тех уличающих Ленина документах, которые должен был привезти с собой Ганецкий.