Сейчас я была этим стеклом.
Мне казалось, что я оглушена. Что я переместилась в другую вселенную и там все искажается до неузнаваемости. Это не могло быть правдой.
Только не с ней. Не с моей сестренкой.
Перед глазами то самое пятно крови. Я вижу его очертания. Неровные, рваные. На сером асфальте… красное…
Убираю телефон и бегу к ближайшей мусорке.
Меня рвет несколько раз подряд. Кто-то спрашивает о моем состоянии, но я отмахиваюсь и иду вперед. Даже не понимаю куда именно. Только спустя несколько минут я смотрю на телефон что снова звонит.
«Стас».
Читаю по слогам и принимаюсь плакать.
Потому что… потому что хочу винить его. Скинуть с себя эту боль на него, чтобы не было так жутко отвратительно внутри. Он не виноват, но я хочу, чтобы был… Я хочу, чтобы это был кто угодно, но не Я.
Сбрасываю звонок и перезваниваю маме, чтобы узнать в какой она больнице. Ловлю такси и еду, проклиная пробки.
На последней улице не выдержав отдаю деньги, сжатые в руке, и выскакиваю на улицу.
Дождь. Как же вовремя. Холодные капли остужают и без того ледяное тело.
Только изнутри все так же пусто и сухо.
Я не пытаюсь взять себя в руки. Я не пытаюсь сделать вид перед мамой, что все хорошо. Я плачу, найдя ее на втором этаже. Я плачу в голос завывая с ней вдвоем.
Мы не задаем вопросы. Мы не разговариваем вообще. Мы просто одиноко стоим в пустом коридоре больницы облокотившись на стену. Мы просто хотим верить, что все обойдется.
Время. Оно отмеряет минуты секундами, действует на нервы. Огромные часы, висящие на стене, раздражают. Но я рада что они тут есть. Иначе я бы просто сошла с ума. А так я досчитала до… Черт сбилась. Больше сотни минут… Сколько это часов?
Ничего не понимаю и не могу сообразить, но, когда дверь ведущая в реанимацию открывается мы с мамой подскакиваем на месте так быстро, что кружится голова.
— Вы родные пострадавшей Хруповой Анны?
— Да.
Ответ и тишина. Что он скажет? Обрадует или уничтожит? Что нас ждет?
— Итак говорю, как есть и утаивать не вижу смысла. У девочки сломан позвоночник, а именно поясничный отдел. Это не простой перелом. Он оскольчатый, что в разы ухудшает картину, — его слова устрашали даже без определений и научных значений. — Часть осколков убрать нам удалось, но это все. Опасность, к сожалению, существует по-прежнему. Требуется еще одна операция.
— Ну так сделайте, — не выдерживает мама. — Чего же вы ждете тогда?
Обнимаю ее и останавливаю.
— Это не в моих силах. И скорее всего в России никто не сможет провести подобную. Только клиники Германии и Израиля. Осколок застрял меж позвонков и есть вероятность попадания его в спинной мозг, что грозит пожизненной инвалидностью и полной недееспособностью нижней части тела.
Он говорил обыденно, лишь состроив гримасу сожаления. Ему было плевать. Всем плевать. Он просто врач. Хотя быть может я ошибалась.
— То есть, вы хотите сказать, что… — у мамы не хватало слов, она тряслась и держала меня за руку пережимая пальцы слишком сильно, но боли я не чувствовала вовсе.
— Операцию нужно сделать как можно скорее. Разумеется, у вас есть время. Необходима полная неподвижность, чтобы на осколок не оказывалось давление, это не позволит ему продвигаться. Малейший сдвиг будет сопровождаться сильнейшей болью, и каждый раз уменьшат шансы на благоприятный исход.
— Но это же очень дорого, не так ли? Вы все к этому ведете?
— Цена подобной операции действительно высока, плюс реабилитация должна проводиться специалистами в этом направлении.
— И сколько? Сколько стоит, по-вашему, жизнь ребенка? Полноценная жизнь не загубленная?
Мужчина секунду раздумывает, опуская глаза, как бы дает понять, чтобы мы приготовились, а потом называет цифру, после чего мама тут же хватается за сердце.
— Мам… — подхватываю ее вместе с врачом и усаживаем в кресло.
— Вы… Да как вы можете? — кое-как выговаривает она. — Откуда такие деньги у нас? Где я… Нам даже продав квартиру не хватит. Что вы за люди такие? Что вы…
Утираю слезы отвернувшись. Не нахожу сил больше это слышать. Врач зовет медсестру и маму приводят в чувство, потому что она, кажется, в бреду была и все как под толщей воды.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Все мигом теряет смысл и находится он лишь в одном — Аня.
— Есть хорошие благотворительные фонды.
Мама ему даже не отвечает, уйдя куда-то в себя. У меня тоже не остается на данный момент сил.
— Напишите нам их пожалуйста. Мы с обратимся к ним.
— Мне нужно с вами поговорить, — чуть слышно произносит.
Киваю и отхожу в сторону от мамы.
— Должен предупредить, что бесплатное нахождение вашей сестры в больнице возможно только первые три месяца.
— Вы сейчас серьезно? — я мало удивлена сейчас, просто не верю в это все.
— Таковы правила больницы, а не мои.
— Мы постараемся найти деньги до истечения этого срока.
Аню увидеть в этот день не вышло, и мы вернулись домой.
Дедуля переживал так сильно, что и ему пришлось вызывать скорую. А когда мы приехали и рассказали, что да как, он замкнулся в себе и замолчал.
Мы все замолчали.
В этот день и на следующий. Мы все не произносили ни звука.
Квартира казалось такой пустой. В спальне вообще невозможно было находиться. Мама уходила в ванную и плакала тихонько, а я садилась под дверью и вторила ей.
Сестру продержали сутки во сне или как там это правильно называется, и потом позволили к ней прийти. Ненадолго.
Что делать? Улыбаться? Плакать?
Как говорить с ней и что можно? Что нельзя? Быть откровенной или лгать? что сейчас будет правильным?
Взялись с мамой за руки и вошли в палату.
— Анют, — все же выдавливаю улыбку видя ее живой. Ведь это главное, правда? остальное переживем…
— Привет, — слабым голосом отвечает, чуть повернув голову. — Вот это я выдала, да?
Смотрим на нее обе и начинаем нервно смеяться, пуская слезы, вместе с сестрой.
— Доченька моя, — мама садится с одной стороны, я с другой.
— Вы чего? Все так плохо? — видно, что слова даются ей тяжело, но кажется она держится.
— Не то, чтобы… — начинает мама, но не выдержав замолкает.
— Ну мы же не врачи, Ань, — подхватываю я. — Как мы можем говорить тебе. Они сказали нужно подождать немного.
— Брось, Алис. Меня сковали какими-то железками всю спину, таз и шею. А вы ревете не переставая. Не верю я что тут сломан палец на ноге.
— Ань… Ну не надо. Я не буду тебе ни про единорогов рассказывать, ни про ужасы. Дождемся врача, и он сам пояснит.
— Ладно, главное, чтобы поправимо было, остальное переживу.
И думаю, это самые верные слова что я могла услышать от нее. Делаю глубокий вдох и улыбаюсь ей.
— Знаешь, а ведь так и есть. К черту хандру.
Врач сказал все что ему полагалось. Благо про деньги не завел разговор, этим мы занялись с мамой сразу же как приехали домой.
— У меня нет накоплений, — с грустью и сожалением сказала мама, словно извиняясь за все это.
— Мам, ты чего? — обнимаю ее, усаживаясь рядом с ней на диван. — Перестань. Разменяем квартиру и будет почти половина денег уже. Я поеду в фонд сегодня же как размещу объявление на сайтах риелторов, иначе сами можем нарваться на мошенников. Все хорошо. Плевать на эту квартиру.
Дедушка просто молчал и сел с другой стороны.
— Главное, чтобы Анька снова начала бегать, — все же высказался он.
Села за ноутбук сестры и начала загружать сделанные фото интерьера. Потом пошла в спальню собираться ехать по адресам фондов.
Во мне бурлила такая уверенность и такая сила, но, когда телефон стал звонить вновь я замерла.
Я так ему и не ответила вчера и сегодня тоже.
Мне кажется, что как только я это сделаю, то сразу же прочувствую степень моей вины, которая была самой большой. Да не я управляла автомобилем, но я хотела сделать выбор в пользу Стаса и за мое упрямство поплатилась не я… Так не должно быть.
— Он не виноват в том, что у тебя происходит, дочь, — услышала позади себя голос мамы. — Ответь. Скажи, что сейчас не лучшее время для разговоров.