Читать интересную книгу Лицо тоталитаризма - Милован Джилас

Нечто похожее случилось с ленинским демократическим централизмом как в партии, так и в органах власти. До поры, пока в партии худо-бедно, но все же допускалась некоторая степень разноголосицы, о таком централизме, пусть и не чересчур демократическом, еще можно было говорить. С достижением тотального господства он исчезает, на поверхности остается голый произвол олигархии и ее верхушки.

По причинам, отмеченным выше, можно заключить: превращение диктатуры олигархии в личную диктатуру есть величина постоянная. К личной диктатуре приводит идеологическое единство, неминуемые противоречия внутри правящего клана, а также потребности системы в целом. Наверху, окруженный пособниками, оказывается тот из вождей, которому в данный момент удается последовательнее других выражать и отстаивать интересы нового класса.

Сами исторические условия – еще один серьезный фактор, способствующий личной диктатуре: нужды ускоренной индустриализации, как и война, требуют подчинения всех сил единой мысли и единой воле. Назовем, кроме того, еще одну чисто специфическую – коммунистическую – причину: в коммунизме власть – основная цель и главное средство как всего движения, так и каждого отдельного коммуниста. Жажда власти у коммунистов неутолима, непреодолима. Победа тут равнозначна взлету до высот божества, проигрыш – глубочайшему унижению и посрамлению.

Похоже дело обстоит и с пристрастием коммунистических вождей к роскоши, чему они бессильны противостоять не только по простой человеческой слабости, но и из-за органически свойственной им, носителям власти, потребности олицетворять собой блеск, могущество и, сверх всего, магию управления людьми, искусство, доступное единственно таким вот "существам особого порядка".

Карьеризм, страсть к роскоши, властолюбие. Столь же неизбежна и тенденция к коррупции. Не той – чиновничьей, которой у коммунистов, возможно, даже меньше, чем было в прежнем государстве. Речь о коррумпировании опять-таки особом: при власти, отданной на откуп одной политической группе и являющейся одновременно источником всех привилегий, "радение" о "своих людях", в меньшей или большей мере заслуженных, назначение их на "выгодные" должности и распределение между членами партии всевозможных благ становятся нормой. Отождествление власти и партии с государством (практически – с собственностью) как раз и делает коммунистическое государство, если так можно выразиться, самокоррумпирующимся, неумолимо плодящим привилегии и паразитические функции.

Один член югославской партии весьма любопытно описал атмосферу, в которой существует рядовой коммунист: "Я, если честно, разорван на три части: завидую тем, у кого машина лучше моей, поскольку мне кажется, что заслуг перед партией и социализмом у них меньше моего; свысока смотрю на каждого, у кого вообще нет машины: правильно – не заслужил; и тем не менее я счастлив, что какое-никакое, а собственное авто у меня-таки имеется".

Этого человека, очевидно, нельзя считать настоящим коммунистом. Он из тех, кто к движению примкнул, поверив идеалам, но затем, разочарованный, удовлетворился возможностью сделать нормальную бюрократическую карьеру. Настоящий коммунист – это помесь фанатика с необузданным правителем. Только такое соединение дает настоящего коммуниста. Остальные – либо идеалисты, либо карьеристы.

Управляемая во всех звеньях, коммунистическая система неизбежно бюрократична и строго иерархична. В ней образуются неприступные круги, замкнутые на политических вождях и инстанциях. Вся политика сводится к трениям внутри этих сфер, где процветают кумовство и клановость. В наибольшей степени родственными связями опутан обычно самый высший круг. Дома за ужином, на охоте, в беседе двух-трех человек решаются вопросы широкой государственной важности. Партийные форумы, заседания правительственных кабинетов, сессии парламентов носят чисто декларативный, представительский характер и созываются затем лишь, чтобы подтвердить нечто давно "сваренное" на "семейных кухоньках". А поскольку отношение коммунистов к государству, к власти (исключительно собственной, разумеется) можно квалифицировать как законченный фетишизм, то, когда они представляют и государство, те же люди, те же круги, столь тесная партийно-семейная компания, волшебно преображаются в лики леденяще-строгие, отчужденные, чопорно-помпезные.

Абсолютизм, но, увы, не просвещенный.

Сам монарх, диктатор, ни монархом, ни диктатором себя не чувствует. Сталин саркастически отшучивался, когда его называли диктатором. Он ощущал себя выразителем коллективной воли партии. И был некоторым образом прав, несмотря на то, что, вероятно, столь безграничной власти одного человека история прежде не видывала. Просто, подобно любому коммунистическому диктатору, он понимал, что отход от идейных основ партии, от монополии нового класса на все и вся или от тоталитарного владычества олигархии привел бы его к неминуемому падению. Безусловно, творцу и виднейшему представителю системы такое поведение и на ум не приходило. Но зависимым от этой, под его же дланью созданной, системы, от "общественного мнения" партийной олигархии был и он, Сталин. Без них или против них он ничего не мог.

Покажется странным, но это так: в коммунистической системе не свободен никто – даже верхи, даже сам вождь. Все зависят друг от друга и должны быть очень осторожны: не дай Господь оторваться от общей атмосферы, превалирующего мнения, стиля, власти, интересов.

Уместно ли и говорить о диктатуре пролетариата в коммунизме?

4

Тоталитарной диктатуре партбюрократии на руку сама коммунистическая доктрина государства, разработанная Лениным, Сталиным и другими дополненная. В ней важны два стыкующихся, слитых воедино ключевых элемента: сама по себе теория государства и концепция отмирания последнего. Наиболее полно изложенная в труде "Государство и революция", который Ленин написал перед самым Октябрем, пока скрывался от Временного правительства, доктрина эта, как и весь ленинизм, опирается на революционный аспект учения Маркса, именно в вопросе о государстве (при преимущественном использовании опыта первой русской революции 1905 г.) развитый и доведенный вождем большевиков до крайних реперкуссий. С точки зрения истории "Государство и революция" – работа куда более значимая в качестве идейного оружия самой революции, нежели как теоретическое подспорье строительства новой власти.

Ленин свел государство к принуждению, точнее сказать, к механизму насилия, с помощью которого один класс подавляет прочие. Однажды, стремясь к максимальной емкости формулировки, Ленин отчеканил: "Государство-дубинка".

Это не значит, что незамеченными остались другие функции государства, но и тут он искал связь с самым главным для него предназначением государства: быть проводником насилия одного класса над другими.

Если перед ленинской теорией государства стояла задача разрушения старого госаппарата, для чего необходимо было в качестве подготовки скинуть все покровы с его сути, то от подлинной научности она оказалась на значительном удалении.

Это весьма важное с исторической точки зрения ленинское произведение продолжает традицию, типичную для всех коммунистических умопостроений: обобщенные якобы научные выводы и концепции вырабатываются исходя из непосредственных нужд партии; полуистины таким образом провозглашаются истинами. Неоспорим факт, что принуждение и насилие в крови у всякого государства, а государственную машину используют отдельные социальные и политические силы (особенно масштабно – при вооруженных конфликтах). Но из жизненного опыта каждый знает, что государственная машина необходима обществу, нации еще и затем, чтобы увязывать и развивать различные их функции. Эту грань коммунистическая теория, в том числе ленинская, обходит с наибольшим пренебрежением.

В далеком прошлом существовали социумы без государства и власти. Обществом они считаться не могут, ибо представляли собой некий переход от полуживотных к человеческим формам социального бытия. И даже в таких примитивнейших социумах-общинах некое подобие власти присутствовало. Тем более наивным было бы доказывать, что в будущем, с его все усложняющейся общественной структурой, исчезнет потребность в государстве. Ленин (положившись на авторитет Маркса, солидарного, кстати, в этом вопросе с анархистами) задумывает и обосновывает как раз такое общество – общество без государства. Оставив в стороне вопрос об оправданности его исходных посылок, без труда догадываемся, что таковым ему мнится его бесклассовое коммунистическое общество. И проблема, если исходить из данной теории, весьма проста: не будет классов и классовой борьбы – некому станет угнетать и эксплуатировать – отпадет нужда в государстве. А до той поры, мол, "диктатура пролетариата" и есть "демократичнейшее" из государств: уже потому хотя бы, что "отменяет" классы и таким путем сама постепенно становится излишней. Так что любое действие, усиливающее эту диктатуру, ведущее, следовательно, к "отмене" классов, рассматривается как оправданное, справедливое, прогрессивное, устремленное к свободе. Вот причина, почему там, где их партия не правит, коммунисты ратуют (и облегчают себе этим борьбу) за самые демократические меры, но стоит им завладеть властью, как стремглав бросаются душить любую форму "буржуазной" якобы демократии. Вот отчего сегодня они с таким упорством делят демократию на "буржуазную" и "социалистическую", хотя делить можно лишь по количеству свободы, то есть по тому, насколько свобода всеобъемлюща.