Но здесь, Елизавета Петровна, и началась та цепь событий, что переменила всю мою жизнь, и побуждает меня обращать к вам это бестолковое, но искреннее послание.
* * *
Однажды я сидел на балконе своей, с позволения сказать, усадьбы и чинил сапог.
Надеюсь, вы поймете правильно, что делал я это не от нищеты, а от уважения к ручному труду и социалистическим веяниям, как бы ставя добровольный знак равенства между дворянином и лицами наемного труда: привычка эта завелась у меня, когда общие знакомые рассказали, что так отдыхает литератор гр. Толстой.
С балкона моего открывается красивейший вид на далекие холмы, поля и речку; к ним протянулась аллея с двухсотлетними липами, посаженными когда-то моими предками-крепостниками; тех уж нет, а деревья все бредут от земли к небу своей медленной поступью… Им, верно, мнится, что они уже проделали серьезную часть пути. Не так ли и человек уверяет себя, что, перестав быть животным, скоро возвысится до самых звезд?
Такова была мысль, заполнявшая мою мутную после излишеств голову, когда на балконе появились два неизвестных мне господина – молодой и средних лет.
Сапог и дратва выпали из моих рук. Будь вам знакомо хмурое запустение деревенской жизни, где месяцами не видишь новых лиц, вы поняли бы, до чего я был поражен.
– Не бойтесь, Маркиан Степанович, – сказал один из господ и сделал не то суетливое, не то угрожающее движение, словно ожидая, что я вспорхну как тетерев, а он участливо меня поймает и вернет на место.
Хотя на бесов они походили не слишком, иных посетителей я в этот день не ждал и сперва предположил, что это именно черти, решившие для разнообразия устроить маскарад.
Знаете ли вы, Елизавета Петровна, как бороться с горячечными чертями? Надо показать им, что вы их отчетливо видите, и они, смутившись, растворятся в воздухе. Лучше всего просто уставиться на одного из них в упор. Он вскоре устыдится и пропадет, а за ним и остальные. После этого они могут появиться в других местах, но если вы повторите опыт, галлюцинация снова потеряет силу. Если же это настоящие существа, они не денутся никуда.
Я внимательнейшим образом уставился на гостей, ожидая, что они растворятся в воздухе. Но ничего подобного не происходило, и к концу процедуры, разглядев визитеров как следует, я даже испугался.
С первого взгляда гости мои выглядели вполне обычными господчиками неопределенного сословного положения, каких много сейчас на улицах любого провинциального города. Но при ближайшем рассмотрении одежда их начинала казаться театральным реквизитом.
Представьте, что турецкий паша захотел бы заслать к нам шпионов – и для этой цели перерыл весь свой гарем, собрал у своих одалисок разного тряпья и пошил бы из него по фотографическим снимкам, сделанным в российских городах, разные жилеты, штаны, картузы, косоворотки и все прочее… Получилось бы, верно, что-то похожее.
С каждым мгновением я замечал в визитерах все больше нелепых странностей. Один был лыс и в летах, другой молод и хорош собой. Но у обоих были одинаковые бородки эдакого адвокатского пошиба – словно они вместе подправляли их у зеркала по одному образцу. Несмотря на дворянские картузы в их руках, оба были украшены одинаковыми золотыми цепями через весь живот – какие в наших палестинах носят одни разбогатевшие мельники.
Главное же, недорогая одежда их была совершенно нова, но как бы специально присыпана для неприглядности не то мукой, не то пылью – как будто ей нарочно пытались придать мизерабельный вид. А вот на их смазных сапогах не заметно было ни одной царапины.
В общем, они походили на злоумышленников, прибывших издалека и переодевшихся для какого-то сереьезного дела.
– Не бойтесь, – повторил молодой и смазливый.
– Я и не боюсь, сударь мой, – ответил я надменно, – с чего бы русскому дворянину пугаться гостей у себя дома? Бояться следует вам, раз входите в мое жилище без доклада…
С этими словами я сунул руку за пазуху, словно под моим пиджачишком спрятан был револьвер (такому приему научил меня предводитель дворянства Буркин, уверявший, что однажды распугал так в Тифлисе самых отчаянных разбойников).
– А что же вы думаете, Маркиан Степанович, – сказал молодой, – мы и боимся. Еще как. Поэтому позвольте, с вашего разрешения…
И кивнул кому-то за моей спиной. Только тут я догадался, что у них есть еще один сообщник, но оглянуться не успел. В глазах у меня померкло, и я вдруг полностью потерял к происходящему интерес – будто за единый миг меня со всех сторон обложили пропитанной эфиром ватой.
* * *
В себя я пришел от запаха мышей – и догадался, что нахожусь в собственном подвале. Открыв глаза, я увидел, что сижу на стуле, и руки мои примотаны к его подлокотникам чем-то вроде смоченной клейстером бумажной ленты. Но хоть эти бумажные оковы выглядели смешно и несерьезно, я с удивлением понял, что не могу их порвать никаким напряжением рук.
Тут зажегся свет, какого я не видел никогда – странно-бежизненный, словно производивший его огонек был сделан из льда. Я увидел два маленьких, но очень ярких фонаря на тонких высоких подставках.
Передо мной стояли те же господа, что были на балконе, и присоединившийся к ним третий, по виду родной их брат, с такой же бородкой и золотой цепью на чуть наметившемся животике. Был он неопределенных средних лет и напоминал своим благожелательно-сытым видом зажиточного зубного врача, играющего по субботам на рояли для души и двух кошек. Но мирная видимость эта, похоже, обманывала: он-то и лишил меня сознания неясным способом.
– Кто вы, господа? – спросил я. – Что вам угодно?
– Позвольте нам представиться, – сказал этот третий. – Федор Михайлович, э-э-э… Капустин. Да, Капустин. Как и вы, русский офицер. Генерал-майор.
– Пугачев Антон, – сказал тот, что был молодым и смазливым. – Капитан.
– Карманников Иван Борисович, – сообщил третий, лысый и самый старый. – Ученый-физик. Технический, так сказать, специалист и гражданское лицо.
– Вы что, собрались грабить мою усадьбу, господа? – спросил я. – В таком случае позвольте самому выдать вам все ценности. В комоде спальни лежат восемь рублей ассигнациями – они мне нужны, но если вы в полном отчаянии, берите. В столовой есть немного водки в графине, соленый лещ, сухари и пиво. В кабинете чернила, свечи и пачка бумаги. Завтра в полдень придет прислуга… Ну, верней, Глашка. У нее есть серебряный крестик, видел сам. Если не боитесь визга и царапин – а царапается она преотменно – получится отнять. Все можно с некоторым профитом продать на рынке. Другого доходу получить с меня никак не удастся, так что ваше злоумышление, господа офицеры, несмотря на превосходную подготовку, кажется мне не вполне умным.
– Мы не воры, – сказал Капустин и зачем-то похлопал себя по животу. – Денег у нас достаточно…
Он поднес руку к моему лицу, и я увидел золотого Николаевского орла пятьдесят пятого года – но такого новенького и блестящего, словно отчеканен он был лишь вчера.
Капустин держал монету за край, а еще два таких же пятирублевика торчали между его пальцами. Видимо, он успел каким-то образом достать монеты, когда хлопал себя по животу. Убедившись, что я рассмотрел золотой, он поднял руку вверх и щелкнул пальцами, как бы подзывая полового. Когда же рука его опустилась, я увидел, что никаких монет в ней уже нет.
– Да, – сказал я, – узнаю брата офицера по повадке.
– Фокусы – моя слабость, – ответил Капустин. – Бывает, целыми вечерами развлекаю знакомых.
– То есть цель вашего визита в том, что вы ищете новых поклонников своего таланта? – спросил я. – А к стулу меня привязали, чтобы я не убежал посреди представления?
– Нет, Маркиан Степанович, нет. Цель нашего визита совсем иная. Мы хотим с вами подружиться…
Тут раздался тихий, но очень резкий писк. Карманников отошел в полутьму, присел на корточки – и я заметил светящийся стальной сундук, какого в моем подвале никогда раньше не было.
Не знаю, Елизавета Петровна, как лучше описать вам этот сундук. Помните огромных размеров вычислительные часы, какие мы видели в баденском музее? Вот нечто похожее, только еще как бы с горящими разноцветными лампадками и множеством ручек и дисков.
Карманников стал гладить и трогать эти диски, словно любуясь своей машинкой. Потом он отцепил от нее какой-то большой циферблат наподобие черного брегета, встал и сделал несколько кругов по подвалу, глядя на него. Брегет в его руке иногда начинал так же тихо, но противно пищать, и тогда Карманников возвращался к стальному сундуку и некоторое время крутил его диски и ручки. Вскоре писк стих.
– Что-то серьезное? – спросил его Пугачев.
Карманников пожал плечами.
– Наводка скорей всего. Работаем.
– Кто вы такие, господа? – повторил я свой вопрос. – Можете вы наконец объяснить?
– Мы прошлонавты, – ответил Пугачев.