Читать интересную книгу Огненное порубежье - Эдуард Зорин

«Зря, зря не заночевали в деревне», — корил себя Ярун. Отогревался бы он на печи, лошади были бы сыты, да и за товар был бы спокоен. Уж не первый год он в пути, случалось всякое, а вот умишком не разжился. Всегда вот так: поспешишь, понадеешься на удачу, а после кусаешь локти от раскаянья.

Три года минуло с той поры, как возвратился он от Дышучего моря, три года собирал обоз, чтобы ехать к немцам — не доверяли ему прижимистые купцы, не верили, что, единожды разорившись, сможет он снова встать на ноги. А вот встал же, с прибытком обменял меха и подсчитывал куны, прикидывал, когда и с кем сквитается в первую очередь, с кем — во вторую, — на то он и купец, чтобы не только торговать, но и выгодно вести дело. Через год, через два, рассуждал Ярун, поведет он торговлю широко — еще позавидуют ему кончане, еще придут, поклонятся в ножки.

Купецкое счастье переменчиво — кому как не Яруну это знать. Но без риска в путь лучше не пускаться, без риска не отложишь и ногаты, все пустишь по ветру.

Хорошо поторговал Ярун, немцы знали цену товару. Если проторить к ним дорожку, всем на пользу: и господину Великому Новгороду, и Яруну.

Но дождь испортил хорошее настроение. А еще пуще извела Яруна огневица. И где только он ее подхватил? Уж не на переправе ли, когда пришлось залезать в воду и вытаскивать завязшие на броде возы? Тогда тоже недосуг было обсохнуть у костра, понадеялся на бога. А ведь присказка давно одна: на бога надейся, да сам не плошай. Оплошал Ярун. И деревеньки той, которую проехали не останавливаясь, тоже крепко пожалел.

Ярун еще отхлебнул из сулеи крепкого меду и вдруг увидел мелькнувшую среди деревьев скособочившуюся тень.

— Тпр-ру! — крикнул он, и возы остановились. Мужики соскочили на землю, засуетились, гадая, что за беда стряслась.

— Никак, изба? — подбежал к Яруну растерянный мужичонка.

— Вот и я гляжу, — сказал Ярун, — а ну-ка, поворачивай кобылу. Да тут, кажись, и колея проложена. Как есть деревня.

Миновав сосновый подлесок, возы выехали на поляну, огороженную плетнем. За плетнем стояли три избы: две рядышком, одна с краю.

Ярун направился в крайнюю избу, постучал в двери. С той стороны боязно зашушукались.

— Свои, свои, — добродушно сказал он. — Вон возы уж завели во двор. Не пустите ли переночевать?

Дверь отворил мужик — в исподнем, белый. Борода тоже белая, череп лысый, даже в ночи блестит.

— А пугливые вы, — сказал Ярун, входя в избу и стряхивая на пороге прилипшие к однорядке капли дождя.

Мужик усмехнулся и покачал головой.

— Будешь пугливым, — сказал он, — коли чудь гостевать наладилась. Что ни заезд — то овца, что ни другой — коровенка.

— Скоро, почитай, всех по миру пустят, — послышался из избы надтреснутый голос.

Попривыкнув к темноте, Ярун разглядел бледное, будто мелом вымазанное лицо, старушонки в треугольнике черного платка.

— Не то помер кто? — с сочувствием спросил Ярун.

— Сынка на той неделе схоронили, — сказал мужик безучастным голосом. Старушонка вздохнула и тонкой, высохшей до кости, рукой поправила сбившийся на глаза плат.

— Чудины его и пришибли, — пояснил мужичонка. Видать, давно ему не доводилось беседовать с людьми — в этакой-то лесной глухомани и вовсе шерстью обрастешь, пойдешь бродить по уремам, как бездомный медведь.

— Чудины, говоришь? — переспросил Ярун.

Последний поход новгородского князя Мстислава в Чудскую землю, закончившийся полной победой новгородцев, надолго отбил у чуди охоту зорить беззащитные окраины. Значит, снова взялись за прежнее?.. Нет купцу раздолья на Русской земле: на юг подашься — грабят половцы, стерегут на Днепровских порогах; на востоке растаскивают товар булгары, на западе — чудские князьки, да и шведы не прочь побаловать на больших дорогах… Нет единой крепкой руки, чтобы возвести дороги, оградить купцов от опасностей. Где торговля, там и богатство, а где богатство, там и мир. Вон как подымается Владимир, а все потому, что крепит Всеволод рубежи, грабить и обижать купцов своих никому не позволяет…

Постучав кресалом, мужик запалил подвешенную над кадушкой сухую лучину.

Ярун снял тяжелую от дождя однорядку, расстегнув рубаху, сел на лавку. Хозяйка, причитая, поднялась со своего места в углу, выгребла из печи остывшие угольки. Хозяин принес со двора охапку дров. От лучины зажег щепу, дуя на робкий огонек, дождался, пока в печи не заиграло пламя. Длинный красный язычок охватил березовую кору, едкий дым, расползаясь в стороны, наполнил избу, потек в срубленный из черных досок дымник.

В избе потеплело. Вытянув затекшие ноги, Ярун в приятной дреме чувствовал, как покидает его озноб, как разливается по всему телу ожившая кровь.

В котле, булькая, закипела вода; хозяйка, опершись об ухват, смотрела в раскаленный зев печи, жадно вдыхала запах вареной репы; хозяин сидел на лавке напротив Яруна, положив перед собой сжатые в кулаки большие руки.

Ярун рассматривал его продолговатое лицо с угловатым лбом, с родинкой над бровью, с глубокими морщинами, с топорщившимися в стороны жесткими усами. Глаза у мужика были умные и настороженные — казалось, в них застыло извечное ожидание. И еще был страх. Не мгновенный испуг, не страх перед неведомым, а страх, ставший частью его существа, — как эти лежащие на столе руки, как покатые плечи, согнутая спина, кривящиеся губы.

За дверью похрапывали кони, ветер забрасывал в щели мелкие брызги, на глиняном полу избы растекались грязные лужи.

Вдруг хозяин встрепенулся, голова его вскинулась — он словно услышал что-то, еще не долетевшее до уха Яруна. Хозяйка тоже отвернулась от печи и уставилась на дверь.

Кони заржали, кто-то выругался, порыв ветра распахнул дверь, чуть не сорвав ее с петель, поток воды выплеснулся на пол, — на пороге в мокрой, прилипшей к голому телу рубахе появился парень с желтыми, как солома, волосами, с раскрытым ртом, из которого вместе с частым дыханием вырывались слова, смысл которых не сразу дошел до Яруна.

Хозяйка по-заячьи жалко вскрикнула, хозяин схватил валявшийся на лавке треух, напялил его зачем-то на голову, потом снова снял и бросился в угол сгребать в кучу грязное тряпье. Наконец он беспомощно опустился на лавку, и Ярун увидел в дрожащем свете лучины, как по щекам его пробороздили светлую дорожку две слезы.

Яруна снова бросило в жар, озноб усилился, голова наполнилась нестерпимым жаром. Он поднялся и, шатаясь, вышел во двор.

Мужики суетились и запрягали лошадей. Кто-то пробежал рядом, толкнув Яруна в бок, отскочил в сторону, выругался.

Кричали все.

— Чудь!.. Чудь пожгла соседний починок…

Откуда-то из темноты появился тот самый, заходивший в избу, рыжий парень и, хватая Яруна дрожащей рукой за плечо, показывал ему на лес. Ярун вырвался, спеша воротился в избу, стал звать хозяев. Лучина погасла, в избе было темно — никто не отозвался на его крик. Он выскочил во двор.

Рыжий парень уже стоял, расставив на переднем возу ноги, и размахивал кнутом. Кони, напрягаясь, силились вытащить воз из колдобины, хрипели, рвали постромки. Парень спрыгнул, подставил под задок телеги плечо, Ярун стал ему помогать.

— Э-гей, милые! — кричал парень. Кони взялись разом, телега выскочила на дорогу, Ярун поскользнулся и упал. Тотчас же чьи-то руки подхватили его. Сознание мутилось. Ярун еще слышал, как его укладывали на солому, как встряхивало телегу, когда колеса перекатывались через корневища деревьев, отметил затухающим сознанием, что обоз втягивается в лес, и ушел во тьму…

2

На рассвете Яруну стало лучше. Он проснулся на соломе под заботливо подоткнутой шубой. Возле телеги паслась распряженная лошадь. Дождь перестал. От лужайки, от мокрых листьев поднимались испарения.

Ярун скинул с себя шубу, сел и огляделся. Минувший вечер и вся прошедшая в забытьи ночь вспоминались ему теперь как недобрый и жуткий сон.

Но обоз стоял в лесу, мужики, кутаясь в кафтаны, перешептывались друг с другом, вглядываясь в редкие просветы между обступившими поляну деревьями, с тревогой оборачивались на позвякивающих сбруей лошадей — и то давнишнее снова подняло в груди Яруна изнуряющий озноб. Он сполз с телеги и подошел к обозчикам.

Мужики почтительно расступились, и один из них, не произнося ни слова, повернул голову в ту сторону, где над лесом блеклой полоской занимался рассвет. Ярун тоже поглядел поверх деревьев и увидел густое облако, сносимое в сторону уже затихающим ветерком. Потянуло гарью.

— Жгут. Все жгут по пути, проклятые, — сказал знакомый голос. И Ярун повернулся к говорившему — это был все тот же знакомый ему парень с желтыми, как пересохшая солома, волосами. Его шальные глаза были красны, и рот перекошенно и вымученно улыбался.

Ярун вспомнил, как они вместе вытаскивали засевшую в грязи телегу.