ни желания делать вид, что ничего не произошло.
Л а у р а. А в самом деле, ну что такого произошло? Подумаешь, меня заставили догола раздеться перед полицией… Вам-то это ничего не стоит, вы фотографируетесь в голом виде… А теперь и я разделась догола — ты этого требовал. Так чем ты недоволен? Все было, как ты хотел. Я вполне законно разделась догола, как настоящая, стопроцентная девица из ночного бара.
К р и ж о в е ц. Умоляю тебя, прояви благоразумие, будь человеком!
Л а у р а. «Прояви благоразумие», «прояви благоразумие»… Что значит слово «разум» во всем этом кошмарном сне? Что значит быть человеком? Мне больно. Я — предмет… А ты, разве ты — человек? Ты персонаж из маскарада, персонаж, выступающий в тридцати трех масках! Тебя не назовешь даже тенью человека, которого я, как мне казалось, хорошо знала. Тот человек был когда-то давно-давно, он исчез, растворился, растаял, его больше нет. Все — ложь, ты лгал о себе, обо мне, о Ленбахе, обо всех нас. Потом нас всех голыми занесли в протоколы полиции. И за все за это должна отвечать я?
К р и ж о в е ц (стаккато его фраз уже не звучит условно-вежливо. Речь его хоть и темпераментна, все же вполне логична). Ни одного слова неправды я не сказал этому наивному юноше! И не прикидывайся, что ты не в состоянии воспринимать нормальную человеческую речь! Ты понимаешь, что я говорю? Я стараюсь поступать с тобой, как человек, способный понять горе своего ближнего. После безответственного и, более того, безвкусного скандала с телефонным звонком мне ничего не оставалось, пойми ты наконец, как с головой погрузиться в этот сумасшедший дом и защитить тебя от вмешательства закона… От Уголовного кодекса, пойми, Лаура! И если бы я этого не сделал, ты бы сейчас была в тюрьме и лежала бы на голых досках в одиночке.
Л а у р а. Возможно, так было бы лучше для нас обоих!
К р и ж о в е ц. Ах так? Это было бы лучше? Да ведь сегодня же все газеты опубликовали бы твою фотографию — вот, полюбуйтесь, убийца, застрелившая своего мужа. Это, по-твоему, было бы лучше?! (С трудом сдерживается. Взволнованно.) Знаешь, что я должен был бы сделать по-настоящему?
Лаура демонстративно молчит, будто не слышит.
(Повысив голос.) Ты слышишь, я спрашиваю?
Л а у р а. Я ничего не желаю слушать! С меня достаточно допроса полицейского.
К р и ж о в е ц. Все, что ты лепечешь, до такой степени бездарно, что самое правильное было бы тебя отлупить, как плохо воспитанного ребенка. Понятно?
Л а у р а. Ну да, избить хлыстом! Знакомые штучки господ кавалеристов. Я вам уже сказала, если не ошибаюсь, что я думаю о вашем поведении?
К р и ж о в е ц (огромным усилием воли сдержав себя). Лаура, я знаю, что могут сделать с человеком нервы, но сейчас речь не об этом… Во-первых, ты несешь бред, а во-вторых, и это главное, в тебе не осталось ничего человеческого! Ты не только неприятна, ты противна, до такой степени ты омерзительно упряма и глупа… Я ведь тоже не каменный! Что я такого солгал?.. Да и зачем бы я лгал и актерствовал, как ты говоришь, если бы не надо было тебя спасать от твоих собственных идиотских поступков?! Стыдись!
Л а у р а. Как ты на меня смотришь?!
К р и ж о в е ц. Я на тебя смотрю как нормальный человек — на слабоумного собеседника, который сам себе враг и не желает понимать окружающих.
Л а у р а. Ты испугался скандала — вот в чем смысл твоего сострадания ко мне. Ты продекламировал свой патетический надгробный монолог о Ленбахе затем, чтобы я поняла, что ты морально устраняешься от истеричной бабы, которая скандализировала полицию. А когда я доказала, что не боюсь ни тебя, ни полиции, то ты меня раздел догола перед типом, который ведет учет проституток. В твоих руках все превращается в примитивный обман, как в борделе. И сейчас ты врешь. Danke schön[45] за твою рыцарскую защиту — ты поставил меня на один уровень с проституткой…
К р и ж о в е ц. Я говорил о покойном, который сам себе произнес приговор. Нет такой человеческой слабости, которую нельзя было бы простить, но для этого надо быть человеком, а это — извини, я вынужден повторить, — это то, чего тебе не хватает. Я проявил минутную слабость, сказав правду — тебе, избалованной барыне, у которой не хватает ни ума, ни нравственной силы посмотреть правде в глаза. Не хочешь знать правду! То, что я был у другой женщины, — об этом вы можете судить по вашей господской воле: хорошо это или плохо, прощать мне это или не прощать — это дело ваше! Но чего ты хотела добиться этим скандалом? То, что я был у нее, ты знала так же хорошо, как и я, но ты хотела, чтобы я это скрыл ради приличия… А в чем был бы смысл этой комедии? Если бы я остался с тобой, натянув пижаму Ленбаха, для тебя это был бы выход из положения. А это разве не было бы развратом?.. Примитивнейшее решение: для тебя продолжение наших отношений значило бы, что та связь, «бордель», как ты выражаешься, как бы не существует… Но я не мормон, не многоженец! Я не мог заниматься такими вещами у одра еще не остывшего, так сказать, покойника… И если кто из нас требовал лжи, то это была ты! Но поскольку выяснилось, что некоторые вещи нельзя разрешить столь примитивным способом, по крайней мере сию же минуту, в ту же ночь, в то же утро, — для тебя это достаточный повод, чтобы шантажировать человека, который дружески предан тебе и поддерживает тебя во всем. Ты находишь гнусное удовольствие в том, что осыпаешь меня вульгарными оскорблениями…
Л а у р а. Я не доросла до твоих адвокатских уверток.
К р и ж о в е ц. Это, Лаура, не увертка, а элементарная логика. Это банально, как все истины. Чего тебе еще надо? Разве мы не договаривались сто тысяч раз, что после ликвидации твоего брака с этим несчастным мы узаконим свои отношения? Он этому препятствовал. Ладно. Разве мы не договорились, что подождем, пока не найдется какое-нибудь приемлемое, человеческое решение? Разве я не заявил перед этим болваном — представителем закона, что считаю тебя своей супругой, сделав ударение на нашей давней дружбе и взаимной симпатии, разве я не заявил, что готов выполнить все формальности? Я спрашиваю себя, что еще я должен был сделать? Упасть перед тобой на колени, как гимназист, и исповедаться, признавшись, что я был в борделе и пьянствовал под звуки балалаек?
Л а у р а. О, спасибо! Спасибо за пафос, с которым вы говорите о выполнении оставшихся формальностей!.. Мадам проводит зиму в Таормине, весну — в Асконе, концертный сезон — в Вене, в то время как месье серьезно