Читать интересную книгу Железный Хромец - Михаил Каратеев

И если тут он часто бывал беспредельно жесток, то это была жестокость отнюдь не припадочная, а совершенно холодная и неумолимая. Ее размеры скорее всего можно объяснить желанием Тимура и в этом превзойти Чингиз-хана, как старался он превзойти его во всем остальном. Он говорил: «Чингиз-хан мой учитель, но способный ученик должен пойти дальше своих учителей».

В завоеванных городах Тимур обычно уничтожал значительную часть населения, ему ненужного, но уводил в рабство всех мастеров, ремесленников, красивых женщин и молодых, здоровых мужчин. Затем вывозил.оттуда все ценности, а остальное предоставлял своему войску на разграбление.

Покоренные народы он облагал тяжелой данью, а земли раздавал в управление своим сыновьям, родственникам и эмирам, но оставлял их под своей верховной властью.

ГЛАВА XV

«Два бедняка поместятся на одной циновке, а для двух ханов и целый мир тесен».

Татарская пословица.

Посольство Тохтамыша было принято Тимуром только на четвертый день, хотя в походной обстановке никаких особых приготовлений для приема не требовалось. Но этим только подчеркивался истинный смысл такого промедления: Железный Хромец хотел показать, что он не считает татарского хана слишком крупной величиной и не очень интересуется тем, что последний желает ему сообщить.

Тем не менее, он распорядился, чтобы послу великого хана были оказаны подобающие почести и принял его, хотя и сухо, но вежливо, ни в чем не нарушив установленных обычаев.

Когда к шатру, возле которого он сидел, окруженный своими военачальниками, приблизился посол в сопровождении довольно большой свиты, и все преклонили колени, Карач-мурзу он сейчас же попросил встать, а остальных, казалось, не заметил, и они простояли на коленях до конца приема; выслушав приветствие посла, поинтересовался здоровьем великого хана; поданного ему драгоценного сокола посадил, как было принято, к себе на руку, но при этом даже не взглянул на него; не больше внимания обратил и на другие, сложенные к его ногам подарки, но когда подвели к нему девять великолепных коней, невольно полюбовался ими с минуту и коротко велел благодарить хана.

Наконец вступительная часть была закончена, и Карач-мурза, снова преклонив колени, подал ему письмо Тохтамыша – свернутый в трубку лист, перевязанный золотым шнуром. Развязав шнур, но не разворачивая свитка, Тимур передал его стоявшему сбоку нарядно одетому юноше, своему старшему внуку Мухаммед-Султану.

– Читай, – коротко приказал он.

Пока Мухаммед-Султан читал длинное и витиеватое вступление, воздававшее хвалу достоинствам великого эмира и пересыпанное самыми лестными пожеланиями, изречениями древних мудрецов и прочими цветами восточной вежливости, Карач-мурза исподволь разглядывал Тимура.

Он заметно изменился с тех пор, как Карач-мурза приезжал к нему послом в Самарканд девять лет тому назад. Сейчас ему было пятьдесят пять – сказывались и годы, и бурно прожитая жизнь. Те же тяжелые, как бы топором высеченные черты темного лица, толстые, выпяченные вперед губы, мясистый нос с хищной горбинкой, косматые брови, нависшие над узкими, тигрово-желтыми глазами, все это выглядело сейчас еще грубее, как бы нарочно подчеркнутое резкими линиями морщин. Его жидкие, висячие усы и клином подстриженная короткая борода были теперь почти белы, но голова сидела на прочной, жилистой шее твердо, и вся осанка изобличала властную, еще далеко не растраченную силу.

Роскоши в одежде Тимур вообще не любил, а сейчас, в походе, – в желтых разношенных сапогах и в простом, темно-зеленого шелка халате, с накинутой на плечи лисьей шубой, – он был одет проще, чем все его окружение, если не считать белой войлочной шапки, расшитой жемчугом и украшенной наверху огромным рубином.

– «Ты, великий и высокодостойный эмир, – да благословит каждое твое действие всевышний Аллах, – читал, между тем, Мухаммед-Султан, – поистине заменил мне отца, и права твои на меня и на мое почтительное повиновение превышают все, что можно исчислить и определить. И я, как преданный и покорный сын, униженно молю тебя: проведи теперь драгоценным пером своего прощения по листу моих прошлых ошибок! В мудрости и великодушии, которыми Аллах отметил твое рождение, забудь мою недопустимую вражду и те недостойные действия, в которых я горько раскаиваюсь и на которые осмелился только из-за несчастной судьбы своей и по коварному подстрекательству низких людей, да покарает их за это справедливый Аллах.

И если я получу теперь твое милостивое прощение, которое будет для меня подобно благодатному дождю, пролившемуся на иссушенный зноем сад, я обещаю всегда и во всем быть послушным твоему непререкаемому величеству. Я ни на один волос не отойду от прямого пути повиновения и ни одной мелочи не упущу в соблюдении моих обязанностей и условий почтительного и благопристойного послушания»[84].

По мере того, как чтение письма подходило к концу, на лице Тимура, вначале каменно-неподвижном, все отчетливей проступала злая, саркастическая улыбка.

Истинную цену раскаянию и обещаниям Тохтамыша он давно знал, да и сам не раз в своей жизни прибегал к такого рода уловкам. Ему было совершенно очевидно, что противник его просто не готов к войне и хочет выгадать время, чтобы к ней подготовиться. И потому он сказал:

– Хан Тохтамыш в своем письме много говорит о моей мудрости, а сам, наверно, считает меня глупцом, если думает, что я поверю его обещаниям. Он давал их мне уже не один раз и всегда после этого нарушал.

– Великий хан Тохтамыш, – да будет благословен Аллах, открывающий нам наши ошибки, – сожалеет об этом, великий эмир, и кается перед тобою. Меч сильного и мудрого не сечет склонившейся пред ним повинной головы. И вина великого хана не так велика, как вина его дурных советников, которые не хотят между вами мира и тебя теперь тоже направляют против него, великий эмир, – с поклоном промолвил Карач-мурза и заметил, как при этом искривилось в насмешливой улыбке лицо Эдигея, стоявшего за спиной Тимура.

– У плохого дровосека всегда виноват топор, а у хана Тохтамыша всегда виноваты дурные советники! Разве я стал бы слушать таких советников, которые учат заплатить своим благодетелям злом и неблагодарностью за их добро и помощь? Ты был вместе с ним, когда он шестнадцать лет тому назад приехал ко мне в Самарканд просить приюта и защиты от своих врагов. И ты знаешь, что я принял его как сына, дал ему много больше того, на что он смел надеяться, и сделал его великим ханом татарской Орды. А чем он мне заплатил? Тем, что едва почувствовав свою силу, захотел отнять у меня Азербайджан; потом поднял против меня Хорезм; потом взбунтовал моих эмиров; и наконец, нанес мне предательский удар в спину и напал на Мавераннахр, пока я был занят войной в Персии. А теперь, когда я повернулся к нему лицом и иду на него с двухсоттысячным войском, он просит забыть все это и пишет столько хороших слов! Я не верю этим словам Хан Тохтамыш не отбросил свой кинжал, а только обмазал его медом. Но пусть он не думает, что я стану этот кинжал облизывать!

Долго еще Карач-мурза уверял Тимура, что Тохтамыш раскаялся чистосердечно и теперь думает только о том, как загладить свои ошибки. Тимур несколько раз повторил, что этому не верит, но потом перестал возражать и под конец сказал:

– Я выслушал письмо хана Тохтамыша и выслушал то, что он мне сейчас сказал твоими устами. Если он говорит правду, то сам же виноват в том, что этой правде трудно поверить. И все, что я тебе сегодня сказал, я велю написать в письме, которое завтра повезет ему мой посол. А ты останешься здесь. Когда сюда подойдут со своими туменами мои сыновья и эмиры, я соберу курултай[85], и мы решим, нужно ли продолжать поход. На курултае ты сможешь говорить еще, а пока довольно об этом. Сегодня, когда стемнеет, приходи со всеми твоими князьями и старшими нукерами – будем пировать и веселиться.

Карач–мурза с низким поклоном поблагодарил Тимура и, чтобы не поворачиваться к нему спиной, начал отступать назад, продолжая кланяться. Но Железный Хромец сделал знак, чтобы он остановился.

– Подожди, оглан, теперь я хочу говорить только с тобой, а не с ханом Тохтамышем в твоем лице, – сказал он. – Я рад тебя видеть, потому что ты не такой, как твой хан. И если бы я шестнадцать лет тому назад мог знать то, что я знаю сегодня, повелителем Великой Орды сейчас был бы ты, а не он.

Карач–мурза молча поклонился. Поглядев на него с усмешкой, Тимур добавил:

– Я уже знаю, что в пути ты хорошо заботился о моей племяннице Хатедже и что она очень довольна этим путешествием. Так довольна, что хотела бы ехать с тобой и дальше, до самых садов Аллаха. Она мне все сказала. А что скажешь ты?

– Если пресветлая ханум Хатедже все тебе сказала, великий эмир, то мне к этому нечего добавить, потому что ее устами говорило и мое сердце. И нам остается только ожидать твоего милостивого решения.