Сжавшись, я выслушал поздравления с достижением жизненной цели и пожелания избежать разочарования. А еще я услышал боль ожидания и горечь разлуки за словами о том, что все родные живы и здоровы. Матерям ли убеждать сыновей, что они любят и ждут! Долго не мог прийти в себя, испытав то состояние, которое на другом краю Арктики другой полярник назвал «сегодня ты без спирта пьян». И так, видимо, с каждым из нас. Всеобщий восторг вызвал вопрос дочери нашего парторга, навеянный полярной тематикой: «Если есть мамы и мамонты, почему нет папонтов?» Вполне заслуженно североведы МГУ объявили Каневских полярниками из полярников, раз им выпало встречать Новый год в самом сердце страны Белого безмолвия, в чем, несомненно, были правы.
Последние страницы дневника накануне наступления Нового, 1959 года: «Прощай, старый! Мы крепко запомним тебя трудным, даже тяжелым, но необходимым. А в Новом, который наступит через несколько часов, мы вернемся домой. Уже от одного этого хочется вопить «ура!» до хрипоты».
Люди бреются, стригутся, приводят себя в человеческий вид. Я, Женя и Ляля рисуют флаги стран–участников МГГ, приобщаясь, таким образом, к единству мировой науки без политических и социальных преград. Зингер, как работник идеологического фронта, изготовляет плакаты типа «Вперед в Москву!» или «Выполним МГГ досрочно!», несомненно, самого вдохновляющего свойства. Ощутимо почувствовали, насколько Новый год — праздник семейный, и поэтому встречали его на этот раз на базе. Все по–другому, чем год назад, — и настроение, и ожидания, и мысли, устремленные к дому и Большой земле. Уже в наступившем году обменялись визитами с полярниками Главсевморпути.
Праздник кончился, начались будни, хотя осталось своеобразное «послевкусие» последних событий, прежде всего сброса почты, позволившее нам по–своему приобщиться к жизни Большой земли. Не только снова и снова перечитываются письма, но тщательно штудируются газеты и жур–налы. Большинство заболели сообщениями о последних культурных новостях, включая художественные выставки, о которых мы можем, правда, судить лишь по иллюстрациям в «Огоньке».
— Смотри–ка, Рерих. Ты что–нибудь слышал о таком?
— Нет, не помню такого по Третьяковке.
— Совершенно необычные краски. Больше горы, Гималаи, Тибет, Индия и вообще Восток. Сильный художник. Вернусь, надо будет познакомиться получше. Еще ранняя Русь. Судя по письму, начало века.
— Смотри–ка, а вот и Арктика! Какой–то американец по имени Рокуэлл Кент. Такого знаешь? Явно писал с натуры, хотя, чтобы судить по–настоящему, надо смотреть сами картины. Что–либо слышал о нем?
— Нет, но картины посмотрел бы с интересом. Или у него другая Арктика, или другое восприятие. Тебе не кажется?
— Пожалуй, действительно другая. Мы уже никогда не увидим ее глазами посетителя художественного салона или вернисажа. Она у нас в печенках, как профессионалы, мы воспринимаем ее с позиций преодоления и пережитого…
— А как тебе нравится современный жанр? Смотри–ка, сценка в метро. Фамилия Жилинский тебе что–либо говорит?
— Действительно, простенько и со вкусом… Надоели героические позы. Наконец–то обычные простые люди, по которым мы соскучились. Еще новое имя — какой–то Илья Глазунов. Пишут о портрете Ленина, который знает о делах своего преемника…
— Актуализмом нас не удивишь. Поживем — увидим…
Неожиданно беседа любителей живописи нарушается.
В коридоре с треском распахивается дверь и зычный голос возглашает:
— Кок! Дуй сюда — тебя в журнале пропечатали!
На такую новость реагируют сразу несколько человек вместе с Дебабовым:
— Ты смотри… Автографы раздает и даже при галстуке- бабочке!
— Кок! Во–первых, признавайся в том, что ты не Евгений Дебабов, а некто Ван Клиберн. Во–вторых, каким образом ты одновременно присутствовал на Ледораздельной и участвовал в конкурсе пианистов имени незабвенного Петра Ильина? Как удалось? И помни — раз оправдываешься, значит, виноват!
— Действительно, похож… Женя, вернешься на Большую землю, девушкам не отказывай в автографах.
В кают–компании разговоры протекают в более строгом русле, хотя и с многочисленными сугубо полярными отклонениями.
— Представьте, выходит «Идиот» в постановке Пырьева, Достоевский на советском экране — невероятно!.
— Скорее невероятно, что режиссер «Кубанских казаков» взялся за мировую классику. Женя, еще одну отбивную, пожалуйста. Ты сегодня медвежатину в уксусе вымачивал? Если я правильно понял, будут издавать или даже издали Бунина.
— Какого Бунина? Белогвардейского эмигранта?
— Ну, вы скажете… Не белогвардейца, а крупнейшего, если не великого русского писателя на уровне Чехова или Льва Толстого…
— Солнышко выскочит, пойду тюлешек постреляю, печенки отведаем. Ребят, а я в наших развалах нашел «Конь вороной» Бориса Савинкова. Написано во Внутренней тюрьме на Лубянке. Страшно интересно…
— А главное, не так, как в «В кратком курсе»…
— Никогда раньше не читал — какой–то Юрий Казаков. Отменная проза, причем очень тонкая, человечная…
С дальнего конца стола кто–то интересуется:
— Кто слушал последние известия?
— Плохая проходимость, сплошное хрюканье. Разобрал, что наши запустили ракету на Луну, а на Кубе повстанцы вошли в Гавану во главе с каким–то Фиделем Кастро.
Если в наших разговорах постоянно присутствует Большая земля, — это неудивительно, ибо реализация того, что мы получили в Арктике (прежде всего достойное место в науке), произойдет именно там, причем строго по Твардовскому: «Кому память, кому слава, кому темная вода…»
В последние дни необыкновенные полярные сияния. Даже «старички» с полярной станции, начинавшие свою полярную службу еще в 30–е годы, таких не припоминают. Чтобы не повторяться, привожу описание из записок Е. М. Зингера: «Вечером 8 января было совершенно незабываемое зрелище — полярное сияние в форме драпри и короны. Такой дивной гаммы цветов мне никогда прежде не приходилось наблюдать в Арктике. Здесь были красный, зеленый, оранжевый, желтый, фиолетовый, белый и другие цвета. Над нашими головами растянулся колоссальный занавес. Казалось, что космическое шелковое полотнище трепещет на ветру. Затем все лучи собрались в одной точке в зените, образуя корону. Но особенную красоту придавал этому полярному сиянию какой–то необыкновенный рубиновый свет. Ни цветное кино, ни фото, никакая акварель не смогли бы передать этой волшебной картины, менявшейся с чрезвычайной быстротой. Глаза не успевали следить за изменениями небесной живописи». Определенно мой това–рищ создал одно из лучших описаний этого явления, одновременно художественное и реалистичное. Что и говорить, есть особый шарм в этом сугубо полярном зрелище. Красота, недоступная обитателю Большой земли, даже не подозревающего о существовании таковой в высоких широтах.
Могу только добавить: очень помогает маршрутнику в ночном переходе. Если сияние охватывает половину небосвода, уже можно читать самый мелкий текст. А когда светит со всех сторон — исчезают тени и окружающий ландшафт отдает чертовщиной. Такое было время — Международный Геофизический год, когда воедино слилась активность природных процессов с общественными, задав нам заряд энергетики на будущее и одновременно потребовав от нас напряжения всех сил.
К концу января я восстановился от перегрузок прошедшего полевого сезона. Я снова чувствую интерес к окружающему суровому миру за пределами базы, которая начинает надоедать, снова хочется окунуться с головой в превратности маршрутной жизни. Вычисления полевых наблюдений я благополучно завершил в январе по новой схеме, на которую потратил немало сил и времени, зато получив надежный контроль вычислений, который пригодился в будущем. По опыту прошлого года — февраль не для геодезических наблюдений, тем лучше его использовать для работ на припае. Подготовил обоснование и план работ на промер со льда перед фронтом ледника Шокальского. Не могу сказать, что мои предложения встретили в коллективе единодушное понимание.
Еще одно обстоятельство подвигнуло меня на поиск приключений в полярной ночи — появление на базе дяди Саши, или Романова–старшего. Объяснение его самое простое: надоел я этим женатикам до полусмерти. Обеспечил их всем необходимым, больше им не нужен, пусть радуются и любятся без меня. Примерно таким же образом объясняет его поход и письмо Каневских. Силен, однако, наш Романов- старший, с его опытом промысловика, солдата и землепроходца, можно позавидовать его правилу принимать ответственность на себя. Думаю, что у Каневских остался соответствующий оправдательный документ за подписью нашего дяди Саши.
Дневник сохранил характеристику переживаемого сезона: «Удивительная зима в этом году. За весь декабрь — январь всего две–три боры, каждая продолжительностью в пределах суток. Необычно». Дорого обошлась нам эта необычность уже в самом ближайшем будущем!