Читать интересную книгу Бледный - Нара Плотева

— Я не приму вас, — сказал он.

— Я не к тебе, — ответил тесть.

— Лены и Кати нет… уехали. У них что-то в Москве… да, шопинг.

— Шопинг не шопинг — войду, — упорствовал тесть.

Девяткин встал на пути.

— Довольно. Всё, покомандовали. Вы испортили нам всем жизнь с этим домом… Доэкономились. Лена вам позвонит, — добавил он и увидел в тумане подле ворот фигуру. — Кто там? Что, Глусский?! — ярость в нём всколыхнулась. — Я пока муж, чтоб вы приводили хахалей… Вы, парни, — цедил он, — что? Селитесь тогда все! Давайте! Ну? В спальню! Глусский, и ты селись!!

— Без истерик, — набычился тесть. — Я проверю…

— Нет, не проверишь… Горничные! — звал Девяткин. — Кто у нас дома? — спросил он, когда те вышли.

— А никого.

— Она позвонит, я сказал. Думаю, вопрос решён? Я — в банк и не хочу, чтоб вы оставались здесь без меня. Берите Глусского — и… — Он понял, что надо прятать страх и протест под видом злости к любовнику — это поймут.

Тесть вытёр красное, апоплексическое лицо — привык командовать, не мог сдаться.

— Лена, — сказал он, — пусть позвонит… Но завтра, будет она или нет, я привезу к юбилею вещи, она хотела… — добавил он и пошёл прочь. Телохранитель открыл перед ним калитку.

Страх схлынул, но высосал всю энергию, у Девяткина тряслись ноги. Он еле добрёл до «Форда» и сел за руль. Слушал грохот стройки и видел, как «Мерседес» тестя и джип умчались. Реши они настоять, ворвись в дом — что-нибудь бы нашли. Тесть поседел бы, может, с горя; Девяткина, прежде чем сдать в милицию, изувечили бы… Тесть ведь — он ни при чём, он ангел, он ведь внучку обожал, пусть и сэкономил на галерее, что так спружинила…

Подлый — Девяткин.

Засылают мерзкого клоуна, к которому тянешься и падаешь, куют нож, входящий в тело, заказывают шаткую галерею, — а плох он, Девяткин.

Все убивают мало-помалу — но судят крайнего, того, кто любил их, кто жил с ними.

У ворот он вышел, открыл их и обнаружил: стройка уже метрах в ста, вот трактор, вот шест в яме. Закрывая, подумал, что горничные по воле тестя отопрут семейную спальню и, прибираясь, увидят пятно. Подумают на Лену — регулы, дескать, но факт отметят и, всплыви идея убийства, они обязательно про пятно расскажут. Он ворвался в дом в тот момент, когда одна женщина тёрла под галереей, там, где погибла Катя.

— Что? — спросил он жалким голосом.

— Грязь.

Он видел, что палас здесь мокрый. Он сам подтирал пятно час назад в тусклом свете, падающем с кухни. Горничная включила люстру, залившую холл тысячей ватт, и пятно стало заметным. Женщина брызнула ещё и химией, это усиливало эффект.

— Вы, — предложил он, — идите… прямо сейчас. Мне надо работать. Я не поеду в банк. Завтра…

— Ладно.

Он подождал, пока они ушли, и убедился, что успели сесть на автобус. Потом выключил люстру, возвращая в дом сумрак, закрыл дверь и прошагал к воротам.

В банке он понял, что ничего не может. Мир, прежде стройный, стал хаосом, и, выуживая деталь, он не мог отнести её ни к чему. Вещи, не сопрягаясь, плавали, как жуки в воде. Его охватило чувство, в которое он боялся вникнуть. Там таилась жуткого вида бездна. Сытину он отвечал кратко и невпопад. К обеду уже знал, что придется взять отпуск или отгул. Обед им привозили в банк. Но он вместе с Сытиным вышел в бар, и тот, втиснувшись за столик, спросил, в чём дело. Он не ответил и заказал еду, потом водку. Сытин взял кофе.

Выпив, Девяткин вдруг ощутил, как мрак в нём колыхнулся и рассеялся. Он закурил, закашлялся.

— Куришь?

Он лишь кивнул.

— И что с тобой?

— Так…

— Лена в порядке? — Сытин откинулся на спинку стула.

— Да, — произнёс Девяткин, налив себе ещё.

— Юбилей. Волнуется? Женщин волнуют события такого рода.

— Нет… не волнуется. — Он выпил. — Не волнуется.

— Ну, а сам ты как? Не отменишь праздник? Ты явно не в своей тарелке… Не спорь, я вижу.

— Да… — произнёс он и тут же поправился: — Нет, то есть.

— Что? Приезжать в субботу?

— Да… — сказал он и вдруг вскочил.

Показалось, что всё — сон.

Выйдя к стоянке, он сел в «Форд» и, услышав, что Сытин зовёт его, отмахнулся. Взял с места, вырулил и помчался, не обращая внимания на правила. Энергия в нём бушевала; туман, казалось, рассеялся. Пробок в этот час было мало. Он летел по Можайскому шоссе к Рублёвке, слушая по радио пошлую музыку — до того все упростилось в его душе. И всю дорогу попадал в струю, будто ему путь очищали. Улыбался, словно спешил на праздник. В Жуковке высматривал, не мокнет ли, как вчера, дева с плакатом. Но девы не было. Это знак, что не было ничего! Когда он подъедет, к нему выйдет Лена, выбежит дочь… да, дочь! Он радовался строительной суете близ дома — там как раз выгружали трубы. С ходу воткнул ключ в замочную скважину, отворил дверь, рассеял люстрой мрак, прыжками помчался вверх, открыл дверь в спальню… И увидел клоуна за стеклом, постель, послание Лены… Но Лена могла быть в ванной! Он ринулся туда… И вернулся трезвым. Хмель испарился. Жуть вновь пробила его холодным потом. Он побрёл к шкафу и, засунув в щель пальцы, коснулся детской ноги. Добрел через туман к машине, чтобы, постояв немного, пройти к яме, где сгнили трубы и сварщики что-то резали. Расслабил галстук.

— Живёте здесь? — спросил чисто одетый мужчина, видно прораб.

Он кивнул.

— Извините. Ко вторнику позабудете, что тут шумели и грохотали. Уйдём на север. — Он махнул планом, который держал в руках. — Несколько дней потерпеть.

— Вы говорили, — сказал Девяткин. — Или не вы… Работайте.

Он не помнил, как сел за руль, но помнил, что где-то до выезда на Рублёвку, затормозив, открыл багажник и выбросил в кювет бензокосилку Влада. Потом, взяв коробочку, переданную Владом для сестры, он и её швырнул туда же, подумав, что есть Бог законов, но нет божества, которое бы объяснило и разрешило ужасы непостижимые и невнятные. В его случае самым страшным было то, что он не по своей воле устроил эти ужасы, но теперь должен терпеть их — вовсе не «дни», как сказал прораб, но годы до смерти и, может, после, не зная, кому молиться, к кому взывать. Бог отпрянул в сторону — и оставил его над бездной.

Пробки не было и на обратном пути. В банке, лишь только он уселся на место, его позвали к Левитской. Глотнув из бутылки, купленной в баре, он явился к ней в кабинет. В сером пуловере и при галстучке, в бархатной юбке, с кольцом на пальце, модная с головы до пят, она писала, зная, что он вошёл. Но лишь подняла палец — мол, погодите. Потом отложила ручку долларов за пятьсот, сняла очки и с достоинством победителя предложила ему сесть. Он знал, что вызван, в общем-то, без причины — ей хотелось видеть его унижение. Она отпила кофе из маленькой чашки.

— Пётр Игнатьевич, где вы были? Пришлось за вас попотеть … Понимаю, что вы устали после проекта. Однако работы много. Отгул возможен лишь в сентябре. У вас ведь отпуск в сентябре? Прибавьте отгулы к отпуску. Это удобно. Но до этого нужно выложиться. Мы не можем дать повод сомневаться в нашей надёжности. Не следует расслабляться. Готовьте анализ крупных клиентов и… — Она отставила чашку: — Не отчаивайтесь. У вас хороший карьерный потенциал. По опыту знаю, все в конце концов добиваются своего. У нас замечательный тандем. Давайте работать, договорились? Ведь конкуренция — это корпоративный феномен не в меньшей степени, чем личностный. Важно не растеряться в мире меняющейся конъюнктуры… — Левитская откинулась на спинку кресла, показывая, что закончила монолог и он может идти.

Её кабинет всегда выглядел стильно. Едва появлялся новый дисплей, принтер, факс — они у неё уже стояли. Она по журналам следила за офисным дизайном и обновляла его, чтобы производить впечатление энергичного и продвинутого работника. Для того же и одевалась модно.

Но он давно знал: она паразит, ворующий идеи у других. Ещё он знал, что везде и всегда боссы — не столько специалисты, сколько краснобаи, полные самомнения. Разве она поставила его на место, предполагая, что он оценил её значимость? Теперь, на фоне трупов и разверстой у ног бездны, Девяткина только смешили все её хитрости. Он верил, что личный его крах глобален — бездна разверзлась не только для него, но и для всех.

— Вы замужем? — спросил он. — Муж респектабельный и доходный? Есть дети? Двое или меньше? Квартира в лучшем районе? Отпуск в лучше время, шопинги? Всё? И в этом жизнь? Вы когда-нибудь видели смерть? Не в кино, наяву? Нет, вы не видели. Потому что у вас есть ум, а мудрости нуль. Когда смерть приходит, тогда иначе… Тогда вы смешны с вашими ценностями, качеством жизни, карьерой. До чего же смешны! Бред какой — думать, что я чувствую то же, что и вы, что мне нужны деньги. Мне они не нужны. Понимаете?

Вернувшись от Левитской, он опять сел перед своим дисплеем, глядя на схемы, но делать ничего не мог. Столкнувшись со смертью, он понял, насколько схемы и жизнь — разное. Встал у окна, глядя на уличную толпу.. Толпы снуют — а зачем? Когда-то Египет и Вавилон тоже что-то строили — и исчезли. Исчезли Хеопсы с Навуходоносорами… От смерти не убежишь. Бегаешь-то не ради себя, но для какой-то вселенской схемы: общественной, политической или иной. А сам гол пришёл — гол ушел. Сам лишь стареешь и умираешь. Зачем весь этот якобы мировой прогресс Лене? И Кате — зачем? Ему теперь — зачем? Он плакал… Заглянула сотрудница и, не спросив его ни о чём, исчезла. Он опять приложился ко взятой в баре бутылке. День завершался. Он так и не пришёл в себя и не понимал, как быть. Последний час он провёл в кабинке, на унитазе, свесив голову, уперев локти в бёдра. Плеск струй его усыплял. Затем отправился к Сытину, упросил сходить с ним в бар снова. И снова молчал, только пил, но остаться с Сытиным не пожелал, а молча достал ключи от машины и показал, что едет. Странно, но он не опьянел. Сытин стоял рядом с «Фордом» и, когда тот завёлся, спросил: