Читать интересную книгу Искатель. 1985. Выпуск №2 - Владимир Рыбин

Умершего понесли в помещение бортового торпедного аппарата, где у священника Руднева, однофамильца командира «Варяга», была походная церковь. Санитар тем временем плеснул воду из ведра, стал смывать кровь со стола.

Банщиков, пользуясь минутой, сел, смежил веки. От напряжения мелко вздрагивали пальцы. «Плохо, — подумал он. — Надо взять себя в руки». Чтобы отвлечься, стал прислушиваться к шуму боя, который и воспринимал-то между перевязками; пока одного отнесут, другого положат. Японцы с завидной последовательностью колотили по крейсеру. Дополнительный перевязочный пункт, который развернули по настоянию младшего врача «Варяга» в носовом кубрике, оказался в самом пекле. Просто чудо, что сюда еще не залетел ни один снаряд.

— Готово, ваше благородие, — доложил фельдшер Кукушинский.

На этот раз ранение оказалось легкое. Матрос, скривившись от боли, виновато оправдывался;

— Я бы того, сам не потревожил… В голове помутилось — вот и притащили.

Над самой притолокой что-то грохнуло. Кукушинский вздрогнул, уронил пинцет. Банщиков досадливо поморщился, бросил раздраженно:

— Не отвлекайтесь!

— Вы меня побыстрей перевяжите. Мне к ребятам надо, — просил раненый.

— Держите ему руку. Крепче. Сейчас, братец, тебе больно будет, терпи.

— Гарью пахнет, — заметил фельдшер… — Не иначе пожар на верхней палубе.

И вправду, у Банщикова от дыма стали слезиться глаза. Он с трудом закончил перевязку, мельком взглянул на раненого:

— Ну как ты, братец?

— Как новый, ваше благородие.

— А чего плачешь?

— Это я от дыма, не от раны, — торопливо стал объяснять матрос, испугавшись, что его оставят в лазарете.

— Ладно, ступай на палубу, все равно убежишь. Кукушинский, дай ему спирту, чтоб очухался поскорее. И, черт возьми, кто-нибудь догадается включить вентиляцию?

— Включена, ваше благородие.

— Включена? А почему заслонки с вытяжных рожков не скинуты? То-то. Эй, несите следующего.

Руднев тревожно смотрел на кренометр. Стрелка в виде адмиральского якоря угрожающе сползала в сторону. «Варяг» продолжал крениться левым бортом, теряя остойчивость.

— Сколько, по-вашему, мы приняли воды, Евгений Андреевич?

— Трудно сказать. Думаю, не меньше 30 тонн. Хуже другое — она продолжает прибывать. Так недолго и перевернуться.

— Возвращаемся, — решил Руднев. — Подлатаемся в Чемульпо и снова в прорыв. Как электропривод, не исправили еще?

— Нет, Всеволод Федорович, идем на ручном.

— Починимся. Японцам тоже от нас досталось.

В рубку не вошел, ввалился старший офицер. Взглянул на кренометр и сразу все понял:

— Возвращаемся?

— Да!

— Японцы флаг сбили…

Перебитый осколком фал хлестал по воздуху. Андреевский флаг скользнул с гафеля кормовой мачты и, подхваченный порывом ветра, полетел в воду. Боцманмат Петр Оленин, часовой у флага, закричал:

— Братва! Флаг сбило! Японцы подумают — сдаемся!

— Как же, подумают! — Подскочивший сигнальщик Казарцев погрозил кулаком в сторону неприятельской эскадры. — Давай за новым флагом к боцману.

— Не могу я пост оставить.

Сигнальщик махнул рукой и, припадая на раненую ногу, сам побежал за флагом. Вернулся, бережно прижимая огромное полотнище к груди:

— Крепи скорее.

Боевой флаг развернулся, забился в дымных просветах. Петр Оленин, как и положено при подъеме флага, вскинул винтовку на караул. Только держал он ее не по-уставному, не за приклад. Вины его в том не было: приклад давно был расщеплен осколком и отломан за ненадобностью.

Адмирал Уриу приказал прекратить огонь и поднять сигнал «Поворот все вдруг». Русские уже втягивались во внутренний рейд Чемульпо, и неточно выпущенный снаряд мог угодить в нейтральный корабль. Новых осложнений адмирал не желал. Достаточно было одного — с «Варягом».

Русские отвечали еще несколько минут, разворотив напоследок мостик на концевом крейсере, и тоже умолкли. Бой закончился. Над бухтой повисла непривычная, оглушающая тишина. Строго говоря, тишины не было: внутри кораблей стучали машины, вдоль бортов стонали расшатанные плиты броневого пояса. И все же без выстрелов это казалось именно тишиной…

Адмирал Уриу спустился в каюту, расстегнул мундир. В дверь постучали. Вошел Танака, начальник штаба четвертой эскадры. Почтительно склонил голову. Уриу вздохнул, пальцами пробежал по пуговицам мундира: доклад о потерях и повреждениях, нанесенных императорскому флоту, надлежало слушать одетым по форме:

— Итак?

Известия были неутешительными. Можно было представить, как зло станет усмехаться адмирал Того, читая сегодняшнее донесение. Вместо захваченных кораблей — разрушения на собственных! Но странно, эта мысль, которая в любое другое время надолго бы заняла Уриу, почти не огорчила его. «Какое счастье, — думал он, слушая донесение о потерях на «Асаме», — какое счастье, что я не перенес свой флаг на этот несчастный крейсер!»

Адмирал вспомнил, с каким трудом он отказался от этой мысли. Чего бы он добился, ублажив свое тщеславие? Был бы вместе с капитаном «Асамы» размазан разрывом русского снаряда по стенам рубки, да так, что его остатки соскребали тупым ножом. Воистину, своим спасением он обязан Куниёси. Ведь именно потому, что он не пожелал расстаться с его картинами, он остался на «Наниве».

— Крейсер «Асама» должен стать в сухой док, — докладывал Танака. — Несколько подводных пробоин, сбита носовая башня с двумя восьмидюймовыми орудиями. Команда подвела под пробоины деревянные щиты, но при свежем ветре…

— Если я сейчас отправлю «Асаму» в док, с чем мы останемся, когда этот проклятый крейсер снова рванется на прорыв? — перебил своего начальника штаба Уриу. — Кстати, вы обратили внимание на его скорость? Следует расстрелять нашего человека, который сообщил о неисправностях в котлах русских. С такими неисправностями так не бегают!

— Думаю, русские получили такие повреждения, что мы и без «Асамы» с ними справимся. Это будет почетнее. Мы сами, без помощи адмирала Того.

Танака усилил голосом последнюю часть фразы, деликатно напоминая, что тяжелый крейсер был придан эскадре по настоянию адмирала Того. Но, к его удивлению, Уриу, не любивший главнокомандующего флота, отреагировал совсем иначе, чем он рассчитывал.

— Нет, нет и нет! — решительно объявил он, трижды опуская ладонь на подлокотник кресла. — «Асама» будет при мне до конца операции. В конце концов, у крейсера остались два кормовых восьмидюймовых орудия. А это немало! И потом, вы серьезно думаете, что мы смертельно ранили зверя?

Начальник штаба неопределенно пожал плечами:

— Наблюдателями отмечено много попаданий в русский крейсер. Да и уходил он с заметным левым креном. Если господин адмирал изволит знать мое мнение, то надо нападать немедленно, не дожидаясь истечения времени ультиматума. Кто знает, что еще придумают русские?

Адмирал вместо ответа вытащил из кармана часы, щелкнул крышкой. Часы были немецкие, но сделанные для японского рынка — играли первые такты императорского гимна.

— Час пятнадцать! Не так уж и много осталось до четырех. Однако оставьте меня одного, я подумаю над вашими словами…

В 1 час 15 минут «Варяг» отдал левый якорь рядом с тем местом, откуда уходил в бой. На верхней палубе «Тэболта» в полутора кабельтовых стояли английские матросы. На этот раз — хватило ума — они ничего не кричали: молча, с почтительным страхом, рассматривали изуродованное тело крейсера.

Руднев, как только ноги перестали ощущать привычное вздрагивание палубы, велел Зарубаеву:

— Сергей Владимирович, поторопитесь расставить оставшуюся прислугу к орудиям. Думаю, что адмирал Уриу не станет тревожить нас раньше четырех часов, но кто знает? Кстати, какие потери среди прислуги?

Зарубаев, только что вернувшийся с верхней палубы, покачал головой:

— Почти половина выбита, и многие, кто остался в строю, раненые. Впрочем, оставшихся нетрудно будет расставить к орудиям. Людей с избытком.

Руднев удивленно посмотрел на лейтенанта:

— Как это понять?

— Я только что обошел все батареи. Из двенадцати шестидюймовых орудий исправны только два, из двенадцати семидесятипятимиллиметровых — пять. Все сорокасемимиллиметровые орудия непригодны к стрельбе.

— Вы… не ошибаетесь? Часть орудий можно исправить?

— Минут через десять смогу доложить определенно. Но, откровенно говоря, на многое рассчитывать не приходится. Полетели накатники и компрессоры.

Руднев пошатнулся. Слабость подкралась неожиданно, мягко заволакивая сознание. Пришлось до боли стиснуть зубы, справляясь с проклятым бессилием как с икотой — сдерживая дыхание.

— Ну что ж, будем сражаться с чем есть… Идите, лейтенант, и сделайте все, что можно…

Но сражаться так и не пришлось. Пришел Степанов с потухшими глазами: