— Хорошо бы, — отворачиваясь от источника неприятного запаха, пробормотала я. — А можно узнать, как ты собираешься с этими связями-знаками меня домой отправлять? И вообще, каким образом я смогу отсюда уйти, если ваша богиня категорически против?
— Богиня? — Арацельс отвлекся от своего занятия и взглянул мне в лицо.
— Ну да, Эра.
— Хм, она, конечно сильное существо, но к богам я бы причислять ее не спешил, — криво улыбнулся он и снова продолжил выводить бело-розовой жидкостью кривые линии на моем запястье. Бррр, поскорей бы закончил. Мало того, что щекотно, так еще и дышать нечем. А он про эту вонь сказал "нормально". Нюх ему в детстве отшибло, что ли? — Эра Хозяйка Карнаэла, его Дух. Они неделимы. Как тело и душа, понимаешь? Карнаэл без Эры погрузится в мертвый сон.
— А с нею, значит, он бодрствует?
— Типа того, — уклончиво ответил блондин и сосредоточил свое внимание на работе.
— Так как ты намерен меня домой отправлять?
— Завтра объясню.
— А знак не помешает?
— Я его сведу.
— Будет больно?
— Терпимо.
Обнадеживает, угу. Если для него запах смеси нормален, то что же в его понимании означает "терпимо"? Раздумывая над этим, я рассеянно скользила взглядом по интерьеру, пока не натолкнулась на силуэт лениво бредущего сюда Ринго. Наелся, видать, до отвала малыш и решил составить нам компанию. На фоне открытого дверного проема, его большеухая фигурка казалась совсем крошечной.
— А почему вы так боитесь ночи? — после недолгого молчания, проговорила я.
— Мы, — собеседник намеренно сделал паузу, бросив на меня выразительный взгляд, — не боимся ночи. А вот тебе следует быть предельно осторожной. В это время условных суток Карнаэл сильно меняется и становится опасен для таких, как ты. Поэтому не вздумай выходить из каэры. Ешь, купайся, спи, но не суй свой нос за входную дверь. Уяснила?
— Да, — легко согласилась я, следя за Ринго.
Дойдя до порога, он стукнулся лбом о невидимую преграду (не зря, видать, мне паутина в проходе мерещилась) и теперь с обиженным видом потирал шишку. Затем скользнул вбок и скрылся за каменной стеной. Так быстро сдался? Не верю!
— Точно, уяснила? — переспросил блондин, отвлекая меня от наблюдений.
— Слушай, — я ответила ему долгим взглядом. — У меня хватит мозгов, чтобы в незнакомом месте вести себя не как на прогулке в любимом парке. Буду сидеть тут, пить вино и читать твои стихи. Можешь остаться и лично проследить за моим примерным поведением, — моя невинная улыбка его не впечатлила. Эх… А я так старалась, аж мышцы лица свело от усердия.
— Какое соблазнительное предложение, Арэ, — его усмешка была и злой и грустной одновременно. Интересно, почему? — А пьяные танцы на столе будут? С песнями и стриптизом.
— Обойдешься, — фыркнула я. — Стриптиз под понятие примерного поведения не подходит. Как, впрочем, и танцы… пьяные.
— Жаль, — он сильнее надавил на мое запястье, будто ставил финальную точку. — Тогда вынужден отказаться. У меня на эту ночь свои планы.
— А можно тогда мне оставить Ринго? С ним веселее будет… примерно себя вести.
Арацельс явно колебался с ответом.
— Ну, пожааалуйста, — протянула я жалобно. — Мне одной страшно.
— Ладно, — наконец, сдался он. — Только следи за ним… чтоб не проказничал. Хотя он после такого сытного ужина обычно спит без, как убитый.
Я посмотрела на дверной проем и прыснула от смеха, когда заметила в его верхней части качающийся, словно маятник, хвост. Вот и "спящий" пожаловал. Полосатый объект замер, потом странно дернулся и в следующий миг его владелец с истошным визгом полетел вниз. Острые коготки животного выбивали искры на невидимой стене, загородившей проход. Арацельс резко повернул голову на звук и, увидев эффектное падение своего питомца с трехметровой высоты (зачем ушастик вообще туда забрался, неужели лазейку искал?) рыкнул что-то нечленораздельное себе под нос.
— Что это его так упорно сюда не пускает? — спросила я, когда удостоверилась в том, что горе-скалолаз жив и здоров.
Распластавшаяся у входа "мохнатая кучка", обиженно покрякивая, тряхнула ушами и принялась подниматься. Оранжевые глаза выражали высшую степень страдания, направленную на хозяина, однако тот, не проявив должного сочувствия, отвернулся.
— Магическая печать. Сломать ее можно только с той стороны, с которой она устанавливалась. Я научу тебя активировать ее. Чуть позже, — сказал блондин и, бросив палочку в склянку, добавил: — Можешь полюбоваться на свой охранный знак. Я закончил.
Ну, я и полюбовалась. Так повернула руку, эдак… И что это за кракозябра такая, интересссно? Сложный узел из слегка мерцающих линий на коже. Ни смысл, ни система не прослеживаются. Во всяком случае, мне их разглядеть пока что не удалось. Но я старалась. Честно старалась. Так сильно старалась, что не сразу почувствовала, как начало щипать кожу. И только когда неприятное покалывание стало напоминать слабый ожог, обратила на него внимание. Резко вскинув голову, я встретилась с пристальным взором прищуренных красных глаз, в которых застыло тревожное ожидание. Это еще что за сюрпризы такие?
— Ты… — слетело с губ, но слова оборвались, потому что стремительно нарастающий болевой поток стал практически невыносимым. Подскочив, я метнулась к воде, но Арацельс перехватил мой локоть, не позволяя погрузить руку в спасительную жидкость. — Пусти, — взвыла я. Он, молча, продолжал меня удерживать. — Да пусти же, садист проклятый! — в глазах потемнело. Мне казалось, что запястье разъедает кислота. Медленно, но верно уничтожая живые ткани миллиметр за миллиметром. Господи, как же это больно!
Очередной рывок, и, вместо желанного освобождения, я еще больше увязла в держащих меня руках. Мужчина резко развернул меня к себе и, бросив короткое "Теперь можно", подул на ставший пунцовым знак. Не просто подул, а выпустил изо рта струю ледяного воздуха, которая, соприкоснувшись с кожей, принесла сначала облегчение, а потом и частичное онемение многострадального запястья. Я замерла, боясь двинуться. Боль быстро утихала, возвращая взбесившемуся рассудку способность нормально мыслить. Отдышавшись немного, я посмотрела на Хранителя и зло спросила:
— Почему не сказал?
— Не хотел тебя нервировать раньше времени.
— Вот как? Поэтому ты умолчал о жуткой боли, которая меня ждет после финального штриха?
— Терпимой боли, — поправил собеседник.
Что? Терпимой? Чую, завтра мне светит масса таких же (а может, и похуже) ощущений, когда этот умник начнет сводить свое художественное творчество с моей руки. Оно мне надо?