в средние века разводили для рыцарей, поэтому у них такая странная, нестандартная фигура для тяжеловозов, дело-то, оказывается, в том, что нас селекционировали под седло, как верховых коней, этим объясняется квадратный корпус и длинные ноги, тогда как у тягачей наоборот, длинное туловище и короткие ноги — форма под упряжь.
Средневековые шайры должны были быть сильными и быстрыми, потому что носили на себе кирасиров-мечников и латников, да и сами кони наряжались в броню, их еще называют сейчас четвероногими танками.
— Но толку от них… Соломон, знаешь, меня смущает разделительный барьер между турнирщиками, да еще и с обязательным загибом в стороны от трибун… Это для чего? Чтобы разогнавшийся рыцарь на трибуны не наехал? Тогда, получается, барьер тоже для того? И как же, спрашивается, они ездили? Они конем управлять умели? Сплошные вопросы, Соломон, одни вопросы…
Мы с Лери в манеже, кроме нас тут еще два человека, они нас фотографируют. На одной стене повешено большое полотно, какой-то светопоглотитель, здесь же полукругом стоят разные лампы на длинных тонких ногах и какие-то штуковины, похожие на зонтики. На полу змеятся бесконечные провода, еще тут турбины-вентиляторы, нагоняют ветер, который должен красиво развевать мою гриву. Я с подсказки Лери принимаю какую-либо позу, а люди начинают щелкать своими фотоаппаратами.
Особенно их восхищают мои песады и пиаффе. Фотографируют меня для журнала.
Чтобы я не боялся и не отвлекался, Лери меня и забалтывает, рассказывает о чем-нибудь, чтобы я её голос слышал и ей внимал. Наконец закончили, уехали.
Оказавшись у себя в деннике, я сперва перекусил, а потом вышел в паддок, пощипать молодую травку. Весна пришла как-то внезапно, за ночь. Еще вчера стояли трескучие морозы, но ночью задул фён — горный ветер Альп. Солнечно-горячий, он потоками струился вниз по склонам гор, и тому, кто попал под действие фёна, мало не покажется, ощущение такое, словно сквозь тебя духовку пронесли. И поэтому начинается быстрое таяние снега и наутро там, где высились сугробы, виднеются проплешины мокрой земли. И ручьи, ручьи, повсюду ручьи, текут-звенят бесконечные ручьи. Вот так за одну ночь приходит весна.
Но фён непостоянен, всего пару недель балует всех теплой погодой, а потом — бац! — и привет, резкие заморозки, и это очень плохо для растений, особенно для деревьев, они же, доверчивые такие, поверили теплой погоде, распустили почки, а тут такая подлянка, ни с того ни с сего бьют внезапные морозы…
Меня, честно говоря, мало волновали выкрутасы погоды, меня куда больше интересовала Мери. В последнее время её раздуло до состояния шарика, эдакая винная бочка на четырех ножках, по краям пуза страшновато вздулись вены, а сама кобыла уже еле передвигалась.
И вот сегодня, похоже, все-таки пришло время. Мери весь день не знала покоя, ляжет, полежит с полчасика, потом с кряхтением встанет и начинает кружит по деннику. Почему по деннику? Потому что в преддверии родов хозяйка заперла Мери, во избежание, так сказать. И вот я стою, смотрю в темноту и слушаю, как в соседнем деннике мечется Мери. Мечется, ходит по кругу, ляжет, встанет, снова ходит по кругу… Наконец легла, долго лежит, пыхтит. Застонала.
Не выдерживаю, выхожу из денника в паддок, оттуда в общую леваду, нахожу вход в паддок Мери, захожу к ней, но денник заперт, и мне остается смотреть поверх двери на лежащую кобылу.
Появляются Лери и Дог, в деннике зажигается неяркий мягкий свет, люди что-то делают, принесли горячую воду в ведре, полотенца, инструменты какие-то…
Мери тужится, мотает головой, стонет. Лери лежит на полу позади кобылы, тоже пыхтит. Приходит еще один человек, это ветеринар, для него все приготовлено. Он замечает меня и приказывает убрать отсюда жеребца. Лери меня уводит.
Возвращаемся, когда все кончилось. Врач уехал, и Дог позвал нас, и я снова заглядываю в денник, смотрю на Мери, а она уже стоит, а вот у ног её кто-то барахтается, кто-то черный, мокрый и длинноногий… Да это же жеребенок! Ой! Какой он тоненький, такой маленький… Черненький малыш отчаянно пытается подняться, раз за разом, попытка за попыткой, поднялся, упал, снова поднялся… И вот стоит, широко растопырив тоненькие дрожащие ножки. Мери нагибается к нему и начинает вылизывать, а жеребенок, вытянув короткую шейку, напряженно смотрит вперед. Он ничего не понимает и смотрит, смотрит-прислушивается, пытается понять, о чем ему инстинкт нашептывает, наконец понимает, поворачивается к маме и лезет к ней под брюхо, к источнику молока.
Я в полном восторге, все взрослые лошади почему-то любят маленьких жеребят, и я — не исключение, я тоже счастлив смотреть на это крошечное чудо. А он и правда чудо, Яна Малкольма могли убить еще год назад, и этот малыш мог бы не родиться.
Позже, тем же утром, четыре часа спустя их выпустили из денника. Мери вышла в леваду, а к её боку прижимался маленький вороной жеребенок.
Лери и Дог стояли, опираясь на ограду, и с улыбкой наблюдали за ними. Мери неспешно трусила по небольшому кругу, малыш не отставал, его шаг был шире, размашистым, он очень старался поспеть за мамой.
— Ишь ты, шустрый какой… Как назовете? Черныш?
— Да нет, он не воронок, папа у него андалуз, так что… Он переоденется через год или два, какой масти он будет, можно только гадать. Может, серым станет, кто знает. Ох, посмотри, как бежит! Прямо стелется, такой легконогий.
— Да, легкий ход, легконогий, говорите? Согласен, красиво идет, прямо волшебный эльф.
— Волшебный эльф, хм… Леголас. Вот и имя ему, Леголас, лошадиный эльф.
К нам подошел Люпин и с удивлением уставился на жеребенка. Лери и Дог переглянулись, покачали головами и громко хором сказали:
— С днем рождения, Люпин!
— Ой! Спасибо, мама, Дог, а это кто?
— А это Леголас, прошу любить и жаловать, вы родились в один день!
Спустя неделю после рождения Леголаса мы стали свидетелями одного чрезвычайного события: с дороги на луг съехал коневоз, дверца распахнулась, и Дог по сходням свел крупную светло-желтую лошадь и завел её в карантинный паддок — небольшой, отдельно отгороженный загон с отдельным входом в такой же карантинный денник в ветеринарном отделении конюшни. Я безотчетно придвинулся поближе к изгороди, жалея, что не могу пройти к ней, потому что я узнал её… Та самая кобыла, которую хотели ожечь, соловая полукровка. Что случилось? Почему она здесь? Вытянув шею до предела, я жадно вглядывался в неё. Прошло четыре месяца с того дня, когда я увидел её в первый раз, она тогда так быстро промчалась мимо меня, что мой