Читать интересную книгу Новая Луна - Йен Макдональд

Двигатели отключились. Космолет вздрогнул: отделился отсек с полезной нагрузкой. Наступила невесомость. Я ощутила, как желудок выходит из строя, едкая желчь обожгла мне горло. Вырвать в собственный шлем не просто мерзко. От этого можно захлебнуться. Потом я почувствовала, как центробежная сила тянет желудок вниз, и поняла, что фал нас держит и раскручивает, чтобы зашвырнуть на промежуточную орбиту, к циклеру. «Же» достигла пика, кровь прилила к пальцам моих ног. Опять невесомость. В следующий раз я почувствую свой вес в центрифуге циклера.

Вибрация. Рывок, громкое дребезжание, стук, вой сервомоторов. Мы пристыковались к циклеру. Ремни безопасности расстегнулись. Я оттолкнулась и полетела к открытому шлюзу. Он казался слишком маленьким даже для маленькой меня. Но я прошла, и остальные прошли, все двадцать четыре человека.

Я немного задержалась в шлюзе, вцепившись в стойку, борясь с тошнотой, глядя сквозь окошко на космолет, висевший напротив огромной голубой Земли. Планета была слишком большая, слишком близкая, чтобы можно было ощутить движение циклера, который уносился от нее прочь. Но я его ощутила. Я находилась на пути к Луне, я: Адриана Мария ду Сеу Мано ди Ферро Арена ди Корта.

Четыре

Два поцелуя для Адрианы Корты, по одному в каждую щеку. Маленький подарок, упакованный в японскую печатную бумагу, мягкую, как ткань.

– Что это?

Лукас любит преподносить матери подарки, когда приходит в гости. Он неутомим: по меньшей мере раз в неделю приезжает на трамвае в Боа-Виста и встречается с матерью в павильоне Санта-Барбары.

– Открой, – говорит Лукас Корта.

Он видит, как восхищение разливается по лицу матери, когда она аккуратно разворачивает бумагу и улавливает красноречивый аромат подарка. Ему нравится управлять эмоциями.

– Ох, Лукас, не стоило. Это же так дорого.

Адриана Корта открывает маленькую жестянку и вдыхает густой запах кофе. Лукас видит, как на ее лице отражаются годы и сотни тысяч километров.

– Увы, он не бразильский.

Кофе дороже золота. Золото на Луне дешево, ценится лишь за красоту. Кофе дороже, чем алкалоиды или диаморфины. Принтеры могут синтезировать наркотики; ни один принтер ни разу не произвел кофе, который не был бы дерьмом на вкус. Лукас не любит кофе – слишком горький и еще лживый. Вкус совсем не похож на запах.

– Я его сберегу, – говорит Адриана; закрывает жестянку и на миг прижимает ее к сердцу. – Это нечто особенное. Я выберу подходящий момент. Спасибо тебе, Лукас. Ты звонил Аманде?

– Я подумал, на этот раз можно и пропустить.

Адриана не выражает чувств ни словом, ни взглядом. Брак Лукаса с Амандой Сунь давным-давно превратился в формальность.

– А Лукасинью?

– Я перекрыл ему финансирование. Думаю, Ариэль ему что-то дала. Грязную наличность. Что это говорит о семье?

– Он образумится.

– В какой-то момент мальчику придется взять на себя хоть какую-то ответственность.

– Ему семнадцать. В этом возрасте я бегала со всеми мальчиками и девочками, какие только были доступны. Пусть перебесится. Конечно, отрежь его от денег – будет к лучшему, если он поживет своим умом. Тот трюк с аварийным скафандром был проявлением инициативы.

– Своим умом? Ума-то ему и не хватает. В мать пошел.

– Лукас!

Лукас морщится от упрека.

– Аманда – по-прежнему часть семьи. Мы не говорим плохо о родственниках. И у тебя нет права обижаться на Ариэль. Она еще не согрела свое кресло в «Белом Зайце», а ты ее уже скомпрометировал.

– Мы получили сделку с китайцами. Мы обставили Маккензи.

– Мне это очень понравилось, Лукас. Майки гандболистов были милой деталью. Мы перед тобой в долгу. Но бывают и более важные вещи, чем семья.

– Не для меня, мамайн. Не мой случай.

– Ты сын своего отца, Лукас. Истинный сын своего отца.

Лукас принимает похвалу, хотя для него она горька как кофе. Он никогда не знал своего отца. Он всегда хотел быть сыном своей матери.

– Мамайн, мы можем поговорить по секрету?

– Конечно, Лукас.

– Я беспокоюсь за Рафу.

– Хотелось бы мне, чтобы Рэйчел не забирала Робсона в «Горнило», да к тому же так быстро после покушения на убийство. Кое-кто мог бы усмотреть в этом признаки заговора.

– Рафа убежден, что так и есть.

Адриана поджимает губы, досадливо качает головой.

– Ох, да ладно тебе, Лукас.

– Он видит руку Маккензи повсюду. Рафа мне сам это сказал. Ты знаешь Рафу: старого доброго Рафу, смешного Рафу, тусовщика Рафу. Кому еще он может сказать то же самое, когда на миг потеряет бдительность? Ты понимаешь, в чем опасность для компании?

– Роберт Маккензи пожелает расплаты за потерю сделки с китайцами.

– Конечно. Мы бы поступили в точности так же. Но Рафа усмотрит в этом еще один признак личной вендетты Роберта Маккензи.

– Чего ты просишь, Лукас?

– Побольше рассудительности. Только и всего.

– Ты хочешь сказать, что достаточно рассудителен?

– Рафа – бу-хвэджан. Я с этим не спорю. Я не собираюсь умалять его престиж. Но, может быть, кое-какие полномочия можно делегировать?

– Продолжай.

– Он лицо «Корта Элиу». Пусть остается лицом. Пусть будет свадебным генералом. Пусть занимается совещаниями и болтовней. Пусть и дальше сидит в своем кресле во главе совещательного стола. Просто надо очень осторожно пресечь для него возможность принимать решения от имени компании.

– Чего ты хочешь, Лукас?

– Только лучшего для компании, мамайн. Только лучшего для семьи.

Лукас Корта целует мать на прощание: дважды, во имя семьи. По разу в каждую щеку.

Когда до «Горнила» остается двадцать километров по рельсам, фамильяр Робсона Корты-Маккензи будит его песней на ухо. Мальчик бежит в смотровой «пузырь» в передней части вагона и прижимает ладони к стеклу. Для одиннадцатилетки первый взгляд на столицу Маккензи – это навсегда. Их железнодорожный вагон – частный рейсовый челнок «Маккензи Металз», курсирующий через Океан Бурь по медленной восточной линии Первой Экваториальной: шесть комплектов рельсовых путей трехметровой ширины; чистых и сияющих в отраженном свете Земли, огибающих край мира, огибающих весь мир. Скоростной экспресс из Цзиньчжуна как будто выскакивает из пустоты и исчезает, превращаясь в размытую вспышку света. Вид из переднего конца вагона действует на нервы Рэйчел. Мальчику он нравится.

– Погляди, тягач «Ган» – класса, – говорит Робсон, когда вагон проносится вдоль бока длинного, массивного грузового поезда, идущего по медленному четному пути. И быстро забывает об увиденном, ибо на восточном горизонте восходит второе солнце; светящаяся точка, такая ослепительная, что стекло темнеет, защищая человеческие глаза. Точка разрастается, превращаясь в шар, зависший как мираж над краем мира, как будто не приближаясь и не становясь ярче.

«Мы прибудем в „Горнило“ через пять минут», – объявляют фамильяры.

Рэйчел Корта прикрывает глаза рукой. Она много раз видела этот фокус: точка будет плясать и ослеплять, а потом, в последний миг, проступят детали. Это зрелище никогда не перестает изумлять. Ослепительное сияние заполняет весь смотровой «пузырь», а потом челнок въезжает в тень «Горнила».

«Горнило» оседлало четыре внутренних пути Первой Экваториальной. Его вагонные тележки бегают по двум отдельным наружным путям; старая добрая сталь, не маглев. Жилые модули, испещренные окнами и фонарями, висят в двадцати метрах над путями, отбрасывая на рельсы вечную тень. Над модулями – сепараторы, сортировальные машины, плавильни; еще выше параболические зеркала фокусируют солнечный свет и направляют в конвертеры. «Горнило» – десятикилометровый поезд, оседлавший Первую Экваториальную. Пассажирские экспрессы, товарняки, ремонтные вагоны ездят под ним и сквозь него, как если бы он был надстройкой колоссального моста. Вечно в движении с неизменной скоростью десять километров в час он совершает один оборот вокруг экватора за один лунный день. Над его зеркалами и плавильнями – постоянный полдень. Сунь называют свой стеклянный шпиль на вершине горы Малаперт Дворцом Вечного Света. Маккензи с презрением относятся к их притязаниям. Они и есть обитатели вечного света. Они купаются в свете, пропитываются им, питаются им; он их выщелачивает и обесцвечивает. Рожденные в мире без теней, Маккензи выпестовали тьму внутри себя.

Вагон заезжает под край «Горнила», в рассеченную лучами прожекторов тень. Проступают очертания товарняка, который извергает реголит через батарею архимедовых винтов. Вагон-челнок замедляется; его ИИ обменивается протоколами с ИИ «Горнила». Эта часть Робсону нравится больше всего. Вагон цепляют захватами, поднимают с путей и помещают в один из доков, предназначенных для прочих железнодорожных челноков «Маккензи Металз». Шлюзы стыкуются, давление выравнивается.

«Добро пожаловать домой, Робсон Маккензи».

Сквозь узкие окна в крыше падают лучи света – такие яркие, что он кажется плотным. Подходы к сердцу «Горнила» охраняет световой частокол; он как будто состоит из осколков тех зеркал, что фокусируют солнечный свет на плавильнях. Тысячу раз Рэйчел шла по этому коридору и неизменно чувствовала вес и жар тысяч тонн расплавленного металла над своей головой. Это опасность, это богатство, и это защита. Расплавленный металл – единственный щит, который бережет «Горнило» от карающего меча радиации. Это постоянное напоминание для людей на борту поезда: расплавленный металл над их головами подобен стальной пластине в разбитом черепе. Шаткое равновесие. Однажды какая-нибудь система может отказать, и металл прольется с небес, но не сегодня, не вскорости, не при ее жизни.