в лесу.
Ладно. Позвал волк в секунданты белку да кабана, и стали они ждать противника под раскидистым дубом. Сапожник долго не показывался, и волк говорит белке:
— Влезь на дуб да погляди, идет он сюда, или нам придется пойти к нему и разорвать его там на куски со всей его шайкой.
Влезла белка и запищала:
— Батюшки мои! Идет, идет, да с двумя секундантами: у одного позади кровавые огни полыхают, а другой как ступит шаг, так камень подымет. Ай-ай, как страшно!
И она так и осталась на дереве.
А кабан с перепугу зарылся под деревом в листья, так что и рыла не видно. Что оставалось делать волку, всеми покинутому? Пустился он наутек в лес, не думая о том, что опять убегает от человека босой, стирая и раня себе ноги.
Сапожник в самом деле через несколько минут подошел к дубу с секундантами: своим собственным петухом, у которого красные перья в хвосте ветер трепал, отчего белка, сидя на дубе, дрожала, приняв их за огненные языки, да хромой собачонкой, которая на каждом шагу ковыляла и мордой в землю тыкалась, будто в самом деле камни подбирала. Как увидела ее белка вблизи, тотчас спряталась за ствол, чтобы та ее первую камнем не достала. Кабан из-под листьев носа не высунул. Волк был уже далеко. Сапожник наш подождал-подождал и ушел. Страшной битвы так и не произошло.
* * *
Теперь наш волк думал уже о другом: где бы достать чего перекусить? Время не раннее, а у него с самого утра маковой росинки во рту не было, и он впрямь, что называется, был голоден, как волк. Вдруг видит: пасется в долине возле озера кобыла с жеребенком. Оскалил он на них зубы и зарычал:
— Кобыла, кобыла, лучше добром отдай жеребенка. Все равно съем!
А кобыла в ответ:
— Ладно, ладно, только он еще не крещеный. До крещения как его есть?
— Это вздор. Я его окрещу.
— Что ж, коли хочешь сам себя в священники произвести, твое дело. Сойди к берегу: я подведу его поближе с воде.
Волк стал на берегу; кобыла пошла к воде; жеребенок — за ней. У волка уж слюнки потекли. Но кобыла двинула его копытами так, что он очутился на самой середине озера.
— Пополощи рот после еды! — крикнула она ему и пошла себе, как ни в чем не бывало, со своим жеребеночком, пока волк кое-как из воды выбирался.
Выбрался он на другой берег, побежал по полю. Слышит, возле одного гумна старая коза блеет. Смотрит, рядом козленочек лежит.
«Что ж, по началу не удалось, — может, теперь удастся», — подумал волк.
Подошел к козе и спрашивает:
— Что ты так блеешь?
— Да видишь, какое у меня горе: козленочек мой издох.
— Так подари его мне: ведь теперь он тебе все равно не нужен.
— Да как же я его отдам? Ведь он еще не оплакан. Помоги мне хоть оплакать, отпеть его.
Волк принялся выть, и чем дальше, тем громче. Больно понравилось ему это занятие: на похоронах петь. Да услышали его пенье крестьяне, которые на гумне хлеб молотили, прибежали с цепами и давай молотить его по спине, — чуть всю шкуру не спустили! Но он во-время опомнился и убежал от них в лес.
В лесу волк — барин. Стал он там снова гордо выступать, хоть от голода у него в животе урчало и ноги подкашивались. Видит, птичка с дерева на дерево перелетает, с ветки на ветку перепархивает. Стал наш волк к ней подкрадываться, — вот-вот сцапает… А она все от него улетает, не дается. Рассердился волк, закричал:
— Стой, птица, я тебя съем!
— Да я мала для тебя, — ответила птичка. — Какой тебе прок, коли ты меня проглотишь? А я тебе покажу, где ты сможешь вволю наесться и напиться. Только беги за мной. Попируешь, как на свадьбе.
Послушался волк, побежал за птичкой. А она еще раньше видела, как женщины несли куда-то полные корзины кушаний и напитков, — верно, на какую-то пирушку. К ним она и полетела. Завидев их сквозь чащу ветвей, она велела волку бежать за ними, а сама улетела вперед и села в пыль на тропинку, по которой женщины шли. Те увидали птицу и говорят:
— Какая хорошенькая птичка! Давайте поймаем ее. Будет нашим детям дома чем позабавиться.
Поставили они свои корзины на тропинку и пустились за птичкой. А та бежит все дальше, их заманивает. И как только поглубже в чащу увела, вспорхнула в воздух, да стрелой обратно на тропинку, к тому месту, где корзины остались.
Села она там на край корзины и стала носиком хлеб клевать, потому что волк его не тронул: он, подбежав к корзинам, нашел в них мясо и тотчас проглотил его вместе с костями. А потом захотелось ему напиться; сунул он голову в полный горшок и стал лакать. Но в это время женщины вернулись из чащи и подняли страшный крик.
— Сюда! — закричали они. — Скорей сюда, парни! Тащите цепы, дубины, палки! Тут волк!
Птичка сейчас же улетела, — поминай как звали. А наш волк, уже знакомый с цепами, дубинами и палками, страшно испугался. Хотел вытащить голову из горшка, —— не тут-то было! Тогда засунул он ее еще глубже внутрь, так что со страху совсем на голову себе горшок насадил. Увидев это, женщины подбежали к нему сзади с палками, которые тут же подобрали, и давай по спине его охаживать. Волк не стал дожидаться, когда они ему хребет перешибут, а пустился со всех ног наутек.
Бежал-бежал, ничего не видя, впотьмах. Вдруг как трахнет башкой об дерево, — горшок и разлетелся в черепки! Волк с грехом пополам кое-как протер глаза передними лапами, перевел дух и сел отдохнуть. Глядит по сторонам и что же видит? Дело идет к вечеру, и сидит он под тем самым дубом, возле которого утром должен был с сапожником драться. Секундантов уж нет — бог весть куда они попрятались! Страх охватил его; показалось ему, будто перед ним стоит сапожник со своими приятелями и приветствует его колодкой, а самое главное — огненными языками. От ужаса волк даже глаза закрыл, чтобы не видеть того, что будет.
Но кругом все было тихо, муха не пролетала.
«Боже мой, боже мой, — принялся он размышлять, — до