Читать интересную книгу Сюрприз в рыжем портфеле (сборник) - Борис Егоров

— Да, — почему-то вздохнув, ответил поэт. — Фамилия у меня не очень благозвучная… А вы любите стихи?

— Люблю, — убеждённо сказал Ромашкин. — Даже пытался писать в детстве. Бальзаку помогал творить кофе. Диккенс после каждых пятидесяти строк выпивал стакан горячей воды. Брамс для вдохновения чистил обувь. Бетховен отпускал бороду. Я делал и то, и другое, и третье, но… не помогло. Интеллигента творческого труда из меня не вышло. Но стихи очень люблю! Однажды даже выучил наизусть стихотворение, которое, как казалось, запомнить вообще невозможно.

— Разве такие стихи есть?

— Есть! Стихотворение старинного английского поэта Роберта Саути «Лодорский водопад». Оно написано в форме треугольника и состоит в основном из пятидесяти трёх деепричастий.

Следов нерадушия, с которым Вилли встретил Ромашкина, уже не осталось. Он смотрел на Костю по-детски доверчиво и влюблённо.

— А вы, наверное, тонкий ценитель поэзии! Их, к сожалению, немного. Даже в редакциях.

— Вас в редакциях обижают?

— Угу, — горестно подтвердил поэт. — Пишут: хорошо, мол, что я, работник стройки, сочиняю стихи. Советуют читать классиков. Но не печатают. У меня пет маститого поэта-покровителя, который предпослал бы моим стихам двадцать строк текста: «В добрый путь!» Кроме того, нынче печатают тех, кто пишет непонятно. И рифма неясная, и смысл недосягаем. Раньше некоторые поэты писали о том, что с ними станется после смерти, в загробном мире. Теперь пишут о том, что с ними было, пока они ещё не родились. И всё-таки я себе дорогу найду!

— Хотите, Вилли, мы будем вашими покровителями?

— Вы опять про то же? — с горькой усмешкой произнёс Сапрыкин-Коленкоров. — Чтобы я писал стихи под карикатурами, частушки? Помните, было однажды сочинено такое четверостишие:

Александр Сергеич Пушкин,Что ж ты с нами не живёшь?Ты писал бы нам частушки,Веселил бы молодёжь…

— Вы же, Вилли, не Пушкин.

— Но я лирик!

— Маяковский тоже был лириком, а стихи к плакатам писал. Слушайте, Вилли, прочтите мне что-нибудь ваше.

Сапрыкин-Коленкоров поднялся, одёрнул тужурку и начал читать, глядя в стенку, поверх Ромашкина, о том, как уходят в плаванье пароходы и как грустно их провожать.

— Ну, ничего? — спросил Сапрыкин-Коленкоров, окончив чтение.

— Ничего, — ответил Ромашкин. — В общем талантливо. Но не всё логично. Как у вас начинается: «Жаркий день клонится к вечеру, тают в небе облака…» Отчего они тают? От жары? Тогда бы они таяли в середине дня.

— Вы не понимаете стихов!

— Как же не понимаю? Вы же сказали, что я тонкий ценитель. Позвольте мне, как ценителю…

— Не могу, — перебил Сапрыкин-Коленкоров. — Разве можно так разбирать стихи? Вы возьмите популярную песню, где есть слова: «Соберём, и посеем, и вспашем» Сначала пашут, потом сеют, дальше убирают. А в песне всё наоборот: посеяли, а потом пашут. Или: «Долетайте до самого Солнца и домой возвращайтесь скорей». А на Солнце шесть миллионов градусов…

— Прекрасно, Вилли! — воскликнул Ромашкин. — Значит, вы умеете мыслить критически! Попробуйте себя в новом жанре. Мы будем вас печатать каждый день. Выйдите за забор своей метеостанции и будьте поэтом Однотрубного. Лучше быть первым поэтом в городе, чем последним в автономной республике. Бросьте грустить об уплывающем пароходе. Будьте сами пароходом. Пусть сначала однотрубным, потом станете двухтрубным и трёхпалубным. Наберётесь опыта, почувствуете уверенность в руке, а дальше решите, кем вам быть — лириком, трагиком или сатириком. Умоляю, берите стило и пишите стихи к плакатам! Вы нужный человек! И оставайтесь самим собой — Сапрыкиным. Вас полюбят без псевдонима. Благодарные девушки преподнесут вам цветы.

Пылкая тирада Ромашкина явно произвела впечатление. Сапрыкин встал и сказал:

— Ну хорошо, если меня так просят…

6. Какой он — директор Росомахи»!

Крутой разговор

Росомахин «перестраивается»

Ромашкина командируют в УКСУС

Росомахина Костя ещё не видел. Он знал о нём только по рассказам Орликова, Боярского и Люси-Милы.

Люся-Мила сидела в приёмной Росомахина и печатала бумаги. Те, которые наверх, — на мелованной бумаге через, два интервала, сколоты скрепкой, под скрепкой — розовая подкладка. Те, которые для управления, — на газетном срыве, полтора интервала, скрепка без подкладки. Те, которые вниз, — на папиросной бумаге, один интервал, скрепляются клеем. Всё, как учил товарищ Тюриков.

Однако Люся-Мила недоумевала, что порою в одно и то же время приходится печатать документы, друг другу противоречащие. На мелованной бумаге — рапорт о производственном достижении строителей второго карьера. На папиросной — выговор начальнику строительства второго карьера за срыв графика.

Выслушав Люсино сообщение, Костя сказал:

— Ты аккуратно выполняешь наставления, которые дал тебе Тюриков. И никогда не забываешь после работы как материально ответственное лицо — запирать машинку на ключ. Но одну заповедь тебе придётся нарушить — закладывай лишний экземпляр. Такие исторические документы надо коллекционировать.

О внешности Росомахина Люся-Мила сказала: «Коренастый, мужикастый, ходит в очень дорогом, но всегда помятом костюме». Так, по рассказам очевидцев, представлял себе Костя Росомахина.

И вот в технический отдел прибегает посыльный:

— Инжепера Ромашкина — срочно к директору!

Он оказался точно таким, каким описывала его Люся — Мила, — коренастым, мужикастым, в дорогом, но помятом костюме. Наверно, от долгого сидения в кресле.

Когда Костя вошёл, директор говорил по телефону:

— Да, да. Живёшь и только успеваешь оглядываться на пройденный путь… Угу, нам хотя бы в одной точке дорваться… Ну что ты! У меня всё получится! Да, Росомахин знает, что делает.

Какой эффект от того, что Росомахин дорвётся к руде в одной точке? Можно рапортовать, можно получить премию. А дальше что? Ведь из воронки, из перевёрнутой вверх основанием пирамиды Хеопса, промышленную руду добывать нельзя. Тогда Росомахин выступит по телевидению, призовёт «не уронить чести и оправдать оказанное доверие», объявит вахту, штурм, аврал, даст в Москву телеграмму: «Мы в невиданно короткие сроки осуществили… по просим помощи… шлите технику… помогите передовой стройке».

А если не всё получится гладко. Росомахин кого-то снимет с работы, кому-то объявит выговор на папиросной бумаге и снова отрапортует на мелованной: виновные наказаны, создавшееся положение выправляю…

— Присаживайся, присаживайся, — пригласил Росомахин Костю, бросив на рычаг телефона трубку. — Недавно, значит, приехал? Давай знакомиться. У меня такое правило — знать всех в лицо и по именам.

— Очень хорошее правило, — сказал Ромашкин. — Персидский царь Кир знал по именам всех солдат своей армии, а Фемпстокл — каждого из двадцати тысяч жителей Афин.

— Ты что, в университете учился?

— Учился.

— Ну, здесь у нас пройдёшь ещё один университет.

— О руднике представление имеешь?

— Когда он вступит в строй, — тоном старательного ученика начал Ромашкин, — то даст руды больше, чем Тралия, Валия…

— Трындня и Брындия, вместо взятие. Совершенно верно!

— О пирамиде тоже знаю, — доложил Ромашкин.

Росомахин недовольно насупил брови — видимо, ему не понравилось, что Ромашкин его опередил.

— Ты в УКСУСе работал? — неожиданно спросил директор.

— Да.

— У Груздева?

— У него.

— И в каких ты с ним отношениях?

— В хороших, — сказал Костя, — основанных на деловой принципиальности…

— Так вот я тебя зачем вызвал, — с расстановкой произнёс Росомахин, по фразы окончить не успел: дверь раскрылась — и в кабинет вбежала невысокая крупноглазая девушка в синем комбинезоне и пёстрой косынке. Из-под косынки выбивалась густая прядь чёрных волос.

— Здравствуйте, товарищ Росомахин!

— Постой, постой! — раздражённо произнёс директор. Не видишь — занят?

Девушка продолжала, не обращая внимания на его слова:

— Я Валентина Ткаченко. Бригадир штукатуров. Приходила к вам три раза — не заставала. Понимаете, дальше терпеть нельзя!

— Что терпеть? Куда дальше?

— Да уж дальше некуда! — запальчиво сказала Ткаченко. — Построили ясли. Мы там три месяца назад всю отделку закончили. А до сих пор не открывают: воду не подвели.

— Подожди. Ты кто? Местком? Партком?

— Ни местком и ни партком. А наша бригада над яслями шефство взяла.

— Так это надо было у Чаевых спросить.

— Спрашивали — не отвечает.

— Как не отвечает?

Так. Пожимает плечами. Разводит руками.

— Рано, стало быть. Не готово.

— Как не готово?! — всплеснула руками Ткаченко. — В новый дом Тюрикова тёплую воду провели? Провели. А он ещё дальше, чем ясли, от котельной…