О скверном и святом
Что в сердце нашем самое святое?Навряд ли надо думать и гадать.Есть в мире слово самое простоеИ самое возвышенное — Мать!
Так почему ж большое слово это,Пусть не сегодня, а давным-давно,Но в первый раз ведь было кем-то, где-тоВ кощунственную брань обращено?
Тот пращур был и темный, и дурнойИ вряд ли даже ведал, что творил,Когда однажды взял и пригвоздилРодное слово к брани площадной.
И ведь пошло же, не осело пылью,А поднялось, как темная река.Нашлись другие. Взяли, подхватилиИ понесли сквозь годы и века…
Пусть иногда кому-то очень хочетсяХлестнуть врага словами, как бичом,И резкость на язык не только просится,А в гневе и частенько произносится,Но только мать тут все-таки при чем?
Пусть жизнь сложна, пускай порой сурова.И все же трудно попросту понять,Что слово «мат» идет от слова «мать»,Сквернейшее — от самого святого!
Неужто вправду за свою любовь,За то, что родила нас и растила,Мать лучшего уже не заслужила,Чем этот шлейф из непристойных слов?
Ну как позволить, чтобы год за годомТак оскорблялось пламя их сердец?!И сквернословам всяческого родаПора сказать сурово наконец:
Бранитесь или ссорьтесь как хотите,Но не теряйте звания людей.Не трогайте, не смейте, не грязнитеНи имени, ни чести матерей!
Баллада о друге
Когда я слышу о дружбе твердой,О сердце мужественном и скромном,Я представляю не профиль гордый,Не парус бедствия в вихре шторма, —
Я просто вижу одно окошкоВ узорах пыли или морозаИ рыжеватого, щуплого Лешку —Парнишку-наладчика с «Красной Розы».
Дом два по Зубовскому проездуСтоял без лепок и пышных фасадов,И ради того, что студент АсадовВ нем жил, управдом не белил подъездов.
Ну что же — студент небольшая сошка,Тут бог жилищный не ошибался.Но вот для тщедушного рыжего ЛешкиЯ бы, наверное, постарался!
Под самой крышей, над всеми намиЖил летчик с нелегкой судьбой своей,С парализованными ногами,Влюбленный в небо и голубей.
Они ему были дороже хлеба,Всего вероятнее, потому,Что были связными меж ним и небомИ синь высоты приносили ему.
А в доме напротив, окошко в окошко,Меж теткой и кучей рыбацких снастейЖил его друг — конопатый Лешка,Красневший при девушках до ушей.
А те, на «Розе», народ языкатый.Окружат в столовке его порой:— Алешка, ты что же еще неженатый? —Тот вспыхнет сразу алей закатаИ брякнет: — Боюсь еще… Молодой…
Шутки как шутки, и парень как парень,Пройди — и не вспомнится никогда.И все-таки как я ему благодаренЗа что-то светлое навсегда!
Каждое утро перед работойОн к другу бежал на его этаж,Входил и шутя козырял пилоту:— Лифт подан. Пожалте дышать на пляж!..
А лифта-то в доме как раз и не было.Вот в этом и пряталась вся беда.Лишь «бодрая юность» по лестницам бегала.Легко, «как по нотам», туда-сюда…
А летчику просто была б хана:Попробуй в скверик попасть к воротам!Но «лифт» объявился. Не бойтесь. Вот он!Плечи Алешкины и спина.
И бросьте дурацкие благодарностиИ вздохи с неловкостью пополам!Дружба не терпит сентиментальности.А вы вот, спеша на работу, по крайностиЛучше б не топали по цветам!
Итак, «лифт» подан! И вот, шагаяМедленно в утренней тишине,Держась за перила, ступеньки считает:Одна — вторая, одна — вторая,Лешка с товарищем на спине…
Сто двадцать ступеней. Пять этажей.Это любому из нас понятно.Подобным маршрутом не раз, вероятно,Вы шли и с гостями и без гостей.
Когда же с кладью любого сортаНе больше пуда и то лишь разСлучится подняться нам в дом подчас —Мы чуть ли не мир посылаем к черту.
А тут — человек, а тут — ежедневно,И в зной, и в холод: «Пошли, держись!»Сто двадцать трудных, как бой, ступеней!Сто двадцать — вверх и сто двадцать — вниз!
Вынесет друга, усадит в сквере,Шутливо укутает потеплей,Из клетки вытащит голубей:— Ну все! Если что, присылай «курьера».
«Курьер» — это кто-нибудь из ребят.Чуть что, на фабрике объявляется:— Алеша, Мохнач прилетел назад!— Алеша, скорей! Гроза начинается.
А тот все знает и сам. Чутьем.— Спасибо, курносый, ты просто гений! —И туча не брызнет еще дождем,А он во дворе: — Не замерз? Идем! —И снова: ступени, ступени, ступени…
Пот градом… Перила скользят, как ужи…На третьем чуть-чуть постоять, отдыхая.— Алешка, брось ты!— Сиди, не тужи!.. —И снова ступени, как рубежи:Одна — вторая, одна — вторая…
И так не день и не месяц только,Так годы и годы: не три, не пять,Трудно даже и сосчитать —При мне только десять. А после сколько?!
Дружба, как видно, границ не знает,Все так же упрямо стучат каблуки.Ступеньки, ступеньки, шаги, шаги…Одна — вторая, одна — вторая…
Ах, если вдруг сказочная рукаСложила бы все их разом,То лестница эта навернякаВершиной ушла бы за облака,Почти не видная глазом.
И там, в космической вышине(Представьте хоть на немножко),С трассами спутников наравнеСтоял бы с товарищем на спинеХороший парень Алешка!
Пускай не дарили ему цветовИ пусть не писали о нем в газете,Да он и не ждет благодарных слов,Он просто на помощь прийти готов,Если плохо тебе на свете.
И если я слышу о дружбе твердой,О сердце мужественном и скромном,Я представляю не профиль гордый,Не парус бедствия в вихре шторма, —
Я просто вижу одно окошкоВ узорах пыли или морозаИ рыжеватого, щуплого Лешку,Простого наладчика с «Красной Розы».
Дума о Севастополе
Я живу в Севастополе. В бухте Омега,Там, где волны веселые, как дельфины.На рассвете, устав от игры и бега,Чуть качаясь, на солнышке греют спины…
Небо розово-синим раскрылось зонтом,Чайки, бурно крича, над водой снуют,А вдали, пришвартованы к горизонту,Три эсминца и крейсер дозор несут.
Возле берега сосны, как взвод солдат,Чуть качаясь, исполнены гордой пластики,Под напористым бризом, построясь в ряд,Приступили к занятию по гимнастике.
Синева с синевой на ветру сливаются,И попробуй почувствовать и понять,Где небесная гладь? Где морская гладь?Все друг в друге практически растворяется.
Ах, какой нынче добрый и мирный день!Сколько всюду любви, красоты и света!И когда упадет на мгновенье тень,Удивляешься даже: откуда это?!
Вдруг поверишь, что было вот так всегда.И, на мужестве здесь возведенный, городНикогда не был злобною сталью вспоротИ в пожарах не мучился никогда.
А ведь было! И песня о том звенит:В бурях войн, в свистопляске огня и сталиЗдесь порой даже плавился и гранит,А вот люди не плавились. И стояли!
Только вновь встал над временем монолитНет ни выше, ни тверже такого взлета,Это стойкость людская вошла в гранит,В слово Честь, что над этой землей звенит,В каждый холм и железную волю флота!
Говорят, что отдавшие жизнь в боюСпят под сенью небес, навсегда немые,Но не здесь! Но не в гордо-святом краю!В Севастополе мертвые и живые,Словно скалы, в едином стоят строю!
А пока тихо звезды в залив глядят,Ветер пьян от сирени. Теплынь. Экзотика!В лунных бликах цикады, снуя, трещат,Словно гномы, порхая на самолетиках…
Вот маяк вперил вдаль свой циклопийвзгляд..А в рассвете, покачивая бортами,Корабли, словно чудища, важно спят,Тихо-тихо стальными стуча сердцами…
Тополя возле Графской равняют строй,Тишина растекается по бульварам.Лишь цветок из огня над Сапун-горойГордо тянется в небо, пылая жаром.
Патрули, не спеша, по Морской протопали,Тают сны, на заре покидая люд…А над клубом матросским куранты бьютПод звучание гимна о Севастополе.
А в Омеге, от лучиков щуря взгляд,Волны, словно ребята, с веселым звоном,С шумом выбежав на берег под балконом,Через миг, удирая, бегут назад.
Да, тут слиты бесстрашие с красотой,Озорной фестиваль с боевой тревогой.Так какой это город? Какой, какой?Южно-ласковый или сурово-строгий?
Севастополь! В рассветном сияньи ночиЧто ответил бы я на вопрос такой?Я люблю его яростно, всей душой,Значит, быть беспристрастным мне трудноочень.
Но, однако, сквозь мрак, что рассветомвспорот,Говорю я под яростный птичий звон:Для друзей, для сердец бескорыстных онСамый добрый и мирный на свете город!
Но попробуй оскаль свои зубы враг —И забьются под ветром знамена славы!И опять будет все непременно так:Это снова и гнев, и стальной кулак,Это снова твердыня родной державы!
Эдуарду Асадову шел двадцать первый год, когда он совершил свой удивительный подвиг. Нет, я не преувеличиваю, назвав его удивительным. Рейс сквозь смерть на старенькой грузовой машине, по залитой солнцем дороге, на виду у врага, под непрерывным артиллерийским и минометным огнем, под бомбежкой — это подвиг. Ехать почти на верную гибель ради спасения товарищей — это подвиг.