Читать интересную книгу Гиблая слобода - Жан-Пьер Шаброль

— Временами даже через определенные промежутки…

— Каждые полчаса до двух утра, а после двух каждый

* * *

час

— Ты тоже слушала, мама?

— Да, я глаз не могла сомкнуть всю ночь.

— Не беспокойся, мама, это ничего… он простыл немного.

Мать размешала сахар на дне кружки, допила последний глоток, поставила кружку с торчавшей из нее ложечкой на край раковины и вздохнула:

— Думается мне, болезнь у него серьезная.

Скрипнула старая калитка.

— Это Амбруаз, — сказала мать.

Но Амбруаз не сразу вошел в дом. Он любил немного потоптаться в садике — оглядывал все вокруг, вдыхал полной грудью свежий утренний воздух, прежде чем запереться в душной комнате.

Он поздоровался с матерью и смущенно пожал руку Жако.

— Ты не очень замерз этой ночью, Амбруаз? — спросила мать.

— Гм… нет.

Он повесил сумку и нерешительно переступал с ноги на ногу, машинально похлопывая себя по бокам широченными ладонями.

— Следующую неделю я буду работать в дневную смену.

Наверху, в комнате Лулу, послышался кашель, визгливый, как вой сирены. Мать вздрогнула. Но Жако уже мчался по лестнице.

— Погоди, мам, я посмотрю…

— Вот, возьми тазик, а то, может, Лулу станет рвать..«

Лулу сидел на кроватке, опираясь на худенькие ручонки, он опустил голову и прижал подбородок к груди. Глаза были закрыты, лицо в красных пятнах, крупные слезы катились по щекам. Во время приступов кашля все хилое тельце ребенка содрогалось. Сперва начинали дрожать ноги, а вместе с ними и одеяло, под конец кашель переходил в хриплый свист и голова мальчика беспомощно болталась во все стороны.

— Скорей! Скорей!

Не открывая глаз, он показал рукой на тазик, который держал брат. Жако подставил его под подбородок Лулу, и мальчика сразу стало рвать мучительными резкими толчками, словно через силу. Когда ему показалось, что приступ прошел, Лулу поднял на брата полные слез глаза, слабо улыбнулся, но почти тотчас же вынужден был снова нагибаться над тазиком.

Через плечо мальчика Жако сокрушенно смотрел на мать, ожидавшую с чистым полотенцем в руках.

Подбитые гвоздями башмаки застучали по ступеням узкой деревянной лестницы: Амбруаз тоже поднимался наверх.

После приступа Лулу сидел в кроватке и вытирал лицо полотенцем. Теперь уже он был мертвенно — бледен. Видя, что все домашние собрались вокруг него, мальчик испугался.

— Я немнозецко болен… — прошептал он, пытаясь сам себя успокоить.

Лулу посмотрел сперва на Жако, потом на мать, потом на отца и сразу перестал улыбаться. Тогда Жако в свою очередь посмотрел на Амбруаза, мать тоже остановила свой взгляд на главе семейства.

— Надо позвать доктора, — ^ сказал Амбруаз.

Лулу принялся хныкать:

— Не хоцу. Не хоцу доктора. Он сделает больно…

Амбруаз взглянул на плащ и на кашне Жако, собравшегося уходить. Нерешительно проговорил:

— Ты едешь в Париж, чтобы..? Ты еще ничего..?

Амбруаз лишь в исключительных случаях оканчивал начатую фразу. Обычно он с трудом выжимал из себя слова, точно волочил усталые ноги, и часть слов неизменно терялась в пути.

— Милу уже нашел работу, — поспешил сообщить Жако.

Амбруаз продолжал смотреть на него, качая головой.

— По части центрального отопления, — уточнил Жако.

— А… — протянул Амбруаз.

— Только он немного зарабатывает там…

— Ну что ж, — сказал Амбруаз.

Он вышел из комнаты. Деревянные ступеньки лестницы заскрипели под его тяжелыми шагами. Потом в кухне звякнула о кружку чайная ложечка, засвистел газ и с треском вспыхнул от поднесенной спички.

— Послушай, я не хоцу, чтобы приходил доктор.

Жако провел рукой по волосам мальчика и направился к двери.

— Жако, послушай, останься со мной… — умолял Лулу.

— Я еще не ухожу. Спущусь на минутку и потом вернусь.

— Ладно, тогда оставь пальто.

— Хорошо, сейчас… — неопределенно пробормотал Жако, выходя за дверь.

— Знацит, ты уходишь! Да, уходишь! Вот видишь, ты уходишь!

И Лулу снова затянул свою песенку:

— Не хоцу доктора! Не хоцу, чтобы он приходил! Не хоцу!..

Сполоснув таз у колодца, вернулась мать.

— Будь у нас хоть вода в доме! — вздохнула она.

Мать потянула дверную ручку, но дверь так и не закрылась.

— Послушай, Жако, придется все‑таки кому‑нибудь из вас починить дверь, тебе или отцу…

Выходя, Жако осмотрел дверь. Дверная петля была цела, но косяк треснул и отстал от облупившейся стены.

* * *

Нужно было перебрать несколько досок, сколотить их гвоздями, зашпаклевать щели. Казалось, в этом бараке нет ничего целого, крепкого. Все точно поражено болезнью или старостью — каждый камень, каждая рама, каждая черепица. Двери плохо закрываются, окна перекосило, печи дымят. Штукатурка страдает неизлечимой проказой, стены изрезаны длинными трещинами, похожими на татуировку, водосточные трубы проржавели. Пол покоробился, и от этого двери либо не сдвинешь с места, либо они без удержу хлопают. На обоях и на штукатурке выступают неизвестно откуда появившиеся пятна, можно подумать, что стены сами порождают их. Нижняя ступенька лестницы неудержимо оседает. Под нее для устойчивости подложили кирпич, но и он тоже куда‑то проваливается. Вся крыша в глубоких ранах, сквозь которые видно небо. Сырость размягчает самый остов здания. Оно вбирает в себя воду, как промокашка. По закону капиллярности вода просачивается между камнями, между кирпичами, и весь барак словно разбухает. Он кажется тяжелым, усталым, обрюзгшим, как больной водянкой. Стены коридора без устали плачут, а зимой сверкают ледяными узорами. Гвозди входят в перегородку, как в масло, но затем она начинает исподтишка выталкивать их обратно, и в одно прекрасное утро, убирая комнату, обнаруживаешь, что они все на полу. Проказа переходит со стен на мебель. Через три дня после своего водворения в доме новый стул уже приходит в дряхлость. Он скрипуче охает, деревянные части расползаются, соломенное сидение гниет. Ветхая одежда, которую отнесли на чердак, старая обувь, валяющаяся среди хлама под лестницей, покрываются гонким слоем плесени. Мебель покупалась от случая к случаю в зависимости от размера получки, поэтому ни одна вещь не подходит к другой, и все они словно огорчены, что попали в такую дурную компанию. Ремонт производится нерегулярно и не дает никаких результатов. При виде медленного разрушения здания у самого деятельного хозяина, у самой расторопной хозяйки опускаются руки. Ничто в доме не кажется прочным, устойчивым, настоящим. На всем лежит печать чего‑то временного, нездорового, недоделанного. Живут здесь, как на биваке. Занавески, которые радовали взгляд в магазине, повисли на окнах барака, как старые тряпки. Жаль поместить что‑нибудь новое в этот мир медленного умирания вещей, где все приходит в негодность. Бедность и новизна не вяжутся между собой.

Среди ночной тишины в бараке раздается треск, напоминающий поскрипывание пустого кошелька.

Створки входной двери медленно, но неуклонно оседают. Доски, из которых они сделаны, рассохлись, а три поперечины перекосились. Железный засов тоже подался вниз, вместе со скобами. Одна из досок левой створки как‑то треснула по диагонали, и половина ее мгновенно исчезла: какой‑то мальчишка из Гиблой слободы смастерил себе из нее саблю. Дверца почтового ящика соскочила с петель. Починить ее все не хватает времени, да и надо еще купить новые петли и шуруцы, а пока дверцу используют как подставку для кастрюль. Часть врезного замка — та, в которую входит язычок, уже давно исчезла. А обе половинки дверного замка настолько разошлись, что уже нет никакой надежды сблизить их. Чтобы как‑нибудь спасти расползающуюся дверь, там и сям приколотили несколько досок от старых ящиков. Многие гвозди погнулись, когда их стали забивать. Их так и оставили торчать в виде запятых в ожидании, когда под руку подвернутся клещи. Одна из дверных петель отскочила, — штукатурка в этом месте осыпалась, и здесь уже требуется вмешательство каменщика, а не столяра. Теперь, чтобы открыть или закрыть дверь, приходится приподнимать ее, ухватившись за ручку, поэтому у людей, когда они входят в дом, лица бывают недовольные.

Вместо замка, половинки которого решительно не желают соединиться, к двери приделали щеколду, она опускается под действием собственной тяжести на самодельное приспособление — железную планку, прибитую внизу и отогнутую вверху. Чтобы открыть дверь с улицы, приходится просовывать руку в неизбежную дверную щель и приподнимать щеколду. 1'аким образом, новоприбывшие дают о себе знать, прежде чем появятся на пороге.

Уже много лет входная дверь подвергается пагубному действию таинственных сил, нижний ее край измочалился, словно кто‑то нарочно возил им по полу.