ассоциаций — ни-ни! Все равно не смотрим. А выключить — равносильно признанию: вот ведь совпало…
Долгонько я странствовал, жена! Признаешь меня? Или как? Некогда срубил я росшую во дворе огромную маслину, а пень ее сделал основанием брачного ложа.
И зарыдала она и кинулась мужу на шею, нежно целуя его: «Не сердись, что сразу не признала я тебя. Боялась, чтобы не прельстил меня иноземец увлекательным рассказом».
Обнял он свою верную супругу, и заплакали они слезами счастья. Когда было приготовлено ложе, отослали они служанок и легли вместе, как в прежние времена.)
Погоди, Токмарев. Не о том! О квартире на Сибирской. Да, она продала квартиру на Сибирской. Ей помогли найти покупателя, оформить бумаги, подыскать надежного, не «черного», нотариуса, деньги наличные получить, в конце концов. Кто помог? Не важно. Сейчас не важно.
Важно другое… Она уже присмотрела в Питере приличную жилплощадь: двухкомнатная, изолированные, на Удельной. Половина суммы уже внесена, вторая — при получении ордера. Обман со стороны продавца исключен — обман дороже встанет. Не важно.
Важно другое… Димке в июне — одиннадцать (помнишь?), пятый класс он должен начинать не в Бору. Средняя школа в Питере и в Бору — две большие разницы. Димке перспектива нужна, Питер Димке нужен. Ай, и это не важно!
Важно другое… Токмарев сколько угодно может козырять своим опытом дезактиваторщика и списывать фантомные страхи на «чернобыльский синдром». Но ЛАЭС-то на ладан дышит! И чем дышит, какую дрянь выбрасывает в атмосферу, — готов Токмарев поручиться, что не дрянь?! Станция восемь лет как свой ресурс выработала, разве нет? Токмареву ли не знать? Бывшему дезактиваторщику! Ситуация в Бору нынче — даже на ЛАЭС зарплату по полгода не выплачивают. Народ до забастовок дозрел — на ЛАЭС! Понимает Токмарев, чем чревато?! Нет-нет, пусть не перебивает. До Чернобыля тоже все были уверены: этого не может быть, потому что не может быть никогда. А раньше ведь платили, раньше ведь хоть платили! А она — мать. Она ТАК чувствует. Она ради сына… что там квартиру — родину поменяет! У Димки ни с того ни с сего крапивница обнаружилась. Она Димку под этим предлогом настояла — в состав группы, на Кубу. Задействовала все связи, сунула в лапу кому надо, поплакалась — включили. Там дети-чернобыльцы сплошь, но… не заразные, просто безнадежные. Только вот не надо, вот только высокие материи не надо: мол, вместо ребенка, которому осталось жить всего ничего! Там, в группе, чиновников-халявщиков — вдвое больше, чем детей. И откуда ей знать, что сыпь у Димки — не от повышенного общего фона в Бору?! Аварийные выбросы на ЛАЭС… Раньше умалчивали, международного престижа ради! А теперь просто никому неинтересно! А они, думаешь, — их нет?! И вообще! Даже если Димка занял чье-то место — и пусть! У нее не настолько широкая душа, чтобы болеть за весь остальной мир, — за облученных детей Славутича, за голодающих шахтеров Кузбасса… за убиенных армян в Баку, за похищенных русских в Чечне… Постой, Токмарев, не перебивай! Не у каждого такая широкая душа, как у капитана ОМОНа! У нее не такая. Для нее сын, Димка, важнее и роднее кого бы то ни было, понятно?! А для тебя, Токмарев?! Извини. Сорвалось. Занесло. Не важно.
Важно другое… Ты — мент, спецназ, ОМОН… Ты ведь даже защитить нас не можешь. Наоборот… Пойми, Токмарев, не в упрек. Она просто делится. Сначала письмо, если это можно так назвать. Помнишь? Год назад. Ты, Токмарев, очередной раз был в отсутствии, а когда по возвращении она тебе письмишко предъявила, смял в подтирку и сказал: «ничего, ничего!» Лица ты своего в тот момент не видел, Токмарев. И она, извини, не поверила, что: «ничего, ничего!» И потом, почти сразу — КамАЗ на Петергофском, и «шестерка» — всмятку. И живой, слава богу, живой, во плоти — снова: «ничего, ничего!» А ведь ты, Токмарев, хотел в тот раз Димку взять с собой: зоопарк, речной трамвайчик, на Грибоедова в свой ОМОН — приобщить, пистолеты потрогать, коллег показать в полном снаряжении, тренировку… Да, наврала она тогда про ангину, наврала! Как чуяла. Или, не наври она, было бы лучше?! Ладно, не важно сейчас.
Важно другое… Тебя, Токмарев, не было три… почти четыре месяца. Не перебивай, пожалуйста! Пожалуйста, не перебивай!.. Раньше хоть мифическая, хоть условная, какая ни есть защита. Но вот Новый год, потом весь январь… И нет, и нет! Звонить в этот ваш ОМОН — все равно ничего внятного не сообщат. Или сообщат… Тьфу-тьфу-тьфу! Отсутствие известий — уже хорошие известия. И как на иголках! Ты же обещал, Токмарев, к Новому году.
И — февраль… Седьмого. Точно, седьмого. На всю жизнь запомнится — пятница, седьмое февраля. Ты смотри, Токмарев, почти ровно два месяца назад. Сегодня четвертое апреля? И пятница!.. Не обращай внимания, нервное… Да, ну и вот…
Вот:
Пришел Гочу. Иссиня бритый. Пальто дорогое — по щиколотку, шарф шелковый. Букет желтых роз. Статен. Красив… по-своему. Как у Остапа… лицо медальное. Только глаза конъюктивитные — в красных прожилках. Предварительно позвонил:
— Наталья Орестовна? Я — от Артема. Кое-что вам передать. Новости есть.
Ни малейшего, сволочь, акцента!
Она решила: сослуживец. Решила: новости не самые удручающие, дежурной скорби в голосе ни-ни — напротив: «а чем я вас пора-а-адую! что я вам сообщу-у-у!»
Явился (не запылился, сволочь!) — на машине (бежевый «форд» с питерскими номерами — «21–21 ЛОХ», она запомнила).
— Вы только нажмите — длинный-короткий-короткий. Чтобы я знала — это вы.
— Договорились. Можете в окно выглянуть. Бежевый «форд» — это я.
Это он. И с ним два сопровожденца. Рожи тоже выбритые, но жуткие. И тоже в пальто, но как-то неловко сидящие пальто, что-то топорщилось под пальто — от плеча и по бедро.
У нее было захолонуло и… тут же отлегло — сопровожденцев гость оставил на лестничной площадке.
— Обувь не снимайте, не надо, — вдогонку разрешила Наталья.
И не намеревался. Прошел скользящей походкой в гостиную — она успела за ним, уже когда он занял дальнее (токмаревское) кресло — спиной к окну, лицом к двери. Пальто, впрочем, тоже не снял и не намеревался. Розы положил на стол перед собой.
Выглядело так: на пороге в гостиную — она, а хозяином в гостиной — он. Рановато у нее отлегло…
Димка просеменил в неслышных тапках-зайчиках из детской:
— Мам?! Дядя?
— Уроки! Делай уроки!
— Я сделал.
— Сделай наперед!
— Я сделал.
— Прошу тебя, Дим!
— Хорошо. Но я здесь. Мам?
— Да-да. Иди