Гауэйн смотрел, как он выходит из комнаты в сопровождении графа. Оба чертовски видные мужчины!
Он вдруг обрадовался тому обстоятельству, что дебют Эди не состоялся в прошлом или позапрошлом году. Что было бы, познакомься он с ней в качестве, скажем, леди Чаттерис?
Немыслимо!
Когда они поженятся, он будет целовать ее за обеденным столом. Сколько пожелает. В Крэгиваре никто не посмеет возразить, если он прикажет лакеям выйти, когда ему придет в голову взять жену прямо на столе.
Мысленно застонав, Стантон понял, что успокаивающий эффект садов пропал задаром.
Глава 12
Эди готовилась ко сну в дремотно-мечтательном состоянии. Она приняла ванну, надела ночную сорочку и пеньюар, села на табурет, и Мэри стала вытаскивать из волос шпильки и орудовать щеткой.
Гауэйн представлял собой такую странную смесь: серьезный и энергичный, с легким оттенком язвительного юмора. У него верное сердце. Но он – человек сложный, который, по ее мнению, никому ничего не доверял.
– Желаете прилечь, миледи? – спросила Мэри.
– Не сейчас, – улыбнулась Эди. – Сначала я должна поупражняться. Спасибо, это все.
Когда Мэри ушла, Эди взяла стоявшую у стены виолончель и принялась подкручивать колки. Как бы она ни устала, все же должна играть не меньше часа. Завтра, в день свадьбы, будет не до этого.
Несколько лет назад, когда она впервые отказалась путешествовать без виолончели, отец велел сделать специальный футляр, с мягкой подкладкой и обтянутый бархатом, почти такой же, как у него самого. Теперь их инструменты возили в отдельном экипаже. Футляры были так тяжелы, что из дома в экипаж и обратно их несли два грума.
Эдит начала с Вивальди. Часть «Зима» никак ей не давалась. Полчаса спустя она повторяла две фразы снова и снова, пока не достигла нужного результата.
После этого леди вернулась к началу, намереваясь сыграть всю пьесу, прежде чем наконец позволить себе лечь. Она так сосредоточилась на музыке, что вздрогнула от внезапного порыва ветра, донесшегося из стеклянной балконной двери. Ветер взметнул ноты, и несколько листочков упало на пол. Пальцы Эдит соскользнули со струн, и она с тихим проклятием и начала снова.
Теперь ей уже не нужны были ноты: она знала пьесу наизусть. Мелодия, подобно воде, плыла с ее смычка.
Ветерок снова потревожил страницы. Но на этот раз Эди даже не моргнула глазом. Она почти закончила пьесу, когда дверь из коридора вдруг открылась. Эди злобно дернула головой. Мэри знала, как она ненавидит, когда ее перебивают.
Но это была не Мэри. Порог переступил отец. Он нес виолончель. Лицо осунулось, глаза потемнели.
Эдит подняла смычок и кивнула на стул, по другую сторону от камина, рядом с окном. Пока отец шел к ней, она поспешно одернула пеньюар, чтобы прикрыть ноги. Поскольку она часто играла перед сном, все ночные одеяния были сшиты с очень высоким разрезом, что освобождало ноги, одновременно позволяя делать подобающую уступку скромности.
Отец понимал, что играть, сидя боком, крайне неудобно. Ни один серьезный виолончелист не позволит ограничить движения руки.
Теперь он сел и провел смычком по струнам, настраивая инструмент.
– Новая аранжировка Итальянского концерта Баха? – предложила Эдит. Исполнение подобных дуэтов было основой их отношений. С самого детства она высоко ценила вечерние визиты отца в детскую. И начала серьезно работать, только чтобы заслужить его улыбку… но теперь Эди знала, что игра у нее в крови.
Граф никогда не умел проявлять свои чувства. Но приходил в детскую каждый вечер и научил дочь играть. Пришло время, когда ему нечему стало ее учить, но они по-прежнему упражнялись вместе.
Теперь он молча кивнул, соглашаясь на Баха. Они одновременно подняли смычки. Отец и дочь играли вместе так долго, что следовали друг за другом не задумываясь.
Эдит вела вторую партию. Ее ноты танцевали вокруг нот графа, подхватывая суровую басовую партию, растворяя ее в мелодии, вплетая прядь солнечного света в полночь. Отец сидел лицом к ней. Лицо выражало радость и одновременно полную сосредоточенность.
На половине пьесы по комнате снова пронесся порыв ветра, и оба подняли головы. Эди едва не запнулась, когда по комнате разлетелись ноты. Хорошо, что отец был так поглощен музыкой, потому что, к полному изумлению девушки, за открытой стеклянной дверью стоял Гауэйн.
Ее левая рука автоматически скользила по грифу, но глаза были устремлены на герцога Кинросса.
Тут отец резко остановился, а Эдит несколько секунд еще продолжала играть, хотя ноты казались слабым подобием того, какой должна быть мелодия.
Неужели граф что-то услышал?
Она тоже подняла смычок, хотя едва дышала.
– Еще раз? – спросил он.
К облегчению Эди, в голосе отца не было подозрений, просто констатация того, что она потеряла настрой. Неудивительно: невозможно сохранять сосредоточенность, необходимую для такой пьесы, когда жених материализуется, подобно шотландскому призраку, на крошечном балконе, в двадцати футах над землей, у двери в спальню. Как, спрашивается, он сюда попал?
Если отец обернется…
Тщеславная сторона Эди хотела, чтобы Гауэйн посчитал ее чувственной женщиной, чьи алые губы возвещают о ее внутренней сущности. Она поддернула сорочку, обнажив левую ногу. Отец ни за что не заметит: ни один музыкант не смотрит на другого во время игры. Мало того, граф часто закрывал глаза.
– Да, – ответила Эдит. – Вернее, нет. Давай, сыграем Ларго из концерта Вивальди соль-мажор. Перед этим я работала над аранжировкой Мелчетта для виолончели.
– Тебе нужны ноты?
– Нет. Я работала над этой мелодией целый месяц до того, как заболела. Я играла вторую партию. Если возьмешь первую, все получится идеально.
Отец кивнул:
– Помни лиричность музыки, Эди. В прошлый раз ты так сосредоточилась на постановке пальцев, что не слушала язык музыки.
Усталости в его голосе больше не ощущалось.
Удостоверившись, что отец не подозревает о присутствии Гауэйна на балконе, Эди немного расслабилась и позволила себе снова взглянуть на герцога. Он по-прежнему был там. Молчаливый, темный силуэт на фоне неба. Чувства, которые она питала к нему, были такими странными…
Заметив дьявольский блеск его глаз, она ощутила, как сжалось сердце. Как в тот момент, когда она впервые услышала виолончель.
Отец нагнул голову и коснулся смычком струн. Вскоре музыка увлекла Эди.
Она хотела, чтобы Гауэйн понял эту ее страсть, увидел, что это не пустое времяпрепровождение. Поэтому она выкинула его из головы и позволила музыке подхватить себя и понести. Теперь Эдит вторила отцу, вплетая в его мелодию свою. Музыка постепенно нарастала, захватывая воздух и превращая его в звуки такие сладостные, что они казались ощутимыми эмоциями. Ее тело покачивалось в такт игре. Они приближались к самой сложной части пьесы.