— Задержка получается, Сергей Иванович. Состав наш эти мерзавцы изрешетили. Вагонники, правда, обещали принять все меры, но ведь там ремонт не шуточный… Надо же, чтобы случилось такое в первую нашу поездку по новому графику! — Поймав болтавшийся конец часовой цепочки, старик нервным движением вытащил часы из кармана кителя. — Целых пятнадцать минут уже потеряно! — произнес он, сокрушенно покачав головой.
Позади собеседников раздались торопливые шаги. Обернувшись, Сергей увидел раскрасневшегося кочегара Телегина, спешившего к нему, видимо, с какой-то важной вестью.
— Сергей Иванович! — еле переводя дух, выкрикнул он. — Дежурный приходил… Велел к составу подавать!
— К какому составу? — удивленно переспросил Сергей. — Не готов ведь состав… Другой, что ли, поведем?
— Да нет, тот самый — семнадцать девяносто девять, — ответил Телегин, огромным красным платком вытирая потный лоб. — Может быть, путаница какая-нибудь?
Ведь состав-то, в самом деле, говорят, крепко искрошили.
Сергей недоумевающе повернулся к Сотникову:
— Как же так, Никандр Филимонович? Что же мы, разбитый состав, значит, потащим?
— Не знаю, Сергей Иванович. — Сотников начал торопливо застегивать шинель. — Подавайте пока паровоз на седьмой путь, а я побегу к дежурному по станции, разберусь, в чем там дело.
Когда спустя несколько минут локомотив Доронина стал задним ходом осторожно приближаться к составу, Никандр Филимонович был уже у головного вагона и делал Сергею какие-то знаки. Не снимая рук с крана машиниста, Доронин высунулся в окно будки, прислушиваясь к звяканью буферных тарелок и щелчку замка автосцепки.
Затормозив паровоз и включив паровоздушный насос, чтобы пополнить запас воздуха в главном резервуаре локомотива, Сергей быстро спустился по крутой лесенке паровоза и поспешил к главному кондуктору.
— Ну как, Никандр Филимонович, — озабоченно спросил он, — выяснили вы, в чем тут дело?
— Все в порядке, Сергей Иванович, — улыбаясь и подкручивая усы, ответил Сотников. — Молодцы вагонники, нашли выход: решили на ходу вагоны ремонтировать, чтобы не задерживать поезд. Плотники уже погрузили все необходимые материалы и инструменты, так что надо быстрее трогаться — и так уже на двадцать пять минут опаздываем.
— Ничего, Никандр Филимонович, наверстаем, — повеселев, заметил Сергей и, повернувшись к Брежневу, стоявшему на площадке паровоза, крикнул:
— Слыхал, Алеша? Вот тебе и выход из безвыходного положения! А ты уж и нос было повесил…
Тринадцатый запрашивает Гаевого
В течение последней недели Гаевой от имени Марии Марковны писал Глафире Добряковой особенно часто. То он поздравлял какую-нибудь из внучек Добряковой с днем рождения, то справлялся о ее собственном здоровье, то интересовался успехами племянниц, учившихся в местном институте и часто бывавших у тети Глаши.
Капитан Варгин тщательно исследовал письма Гаевого, но шифра на них пока не обнаруживал.
— Удивительного в этом ничего нет, — успокаивал его майор Булавин (капитана снова начали одолевать сомнения). — Гаевой выполняет указания своего хозяина или какого-то посредника, скрывающегося под номером тринадцать, и пишет лишь для того, чтобы дать знать этому тринадцатому, что у него пока все в порядке. Но вы не ослабляйте внимания: не исключено, что вскоре в одном из писем Гаевой донесет что-нибудь.
— А пока он, значит, помалкивает, полагая, что ничего существенного на нашей станции не происходит? — спросил капитан, и в глубоко сидящих глазах его блеснули искорки лукавой усмешки.
— Похоже на то, — ответил майор. — Не старайтесь, однако, убедить себя, что мы уже окончательно перехитрили Гаевого.
Все эти дни майор Булавин уделял Гаевому много внимания. Варгина это удивляло.
— Зачем такая тщательность изучения подобной персоны, товарищ майор? Разве и без того не ясно, что это за мерзавец? — спросил он.
Булавин посмотрел на Варгина усталыми глазами и задумчиво ответил:
— Не все мерзавцы одинаковы, Виктор Ильич. У каждого свой характер, свои повадки. Чтобы нейтрализовать Гаевого, нужно предвидеть все возможные ходы его, а для этого следует обстоятельно изучить все свойства его характера.
В тот день, когда Сергей Доронин отправился в первый рейс по уплотненному графику, капитан взволнованно вбежал в кабинет Булавина, забыв даже спросить разрешения. Майор знал, что Варгину утром с почты доставили письмо от Глафиры Добряковой.
Булавин отложил в сторону папку с документами и вопросительно посмотрел на капитана. Ему показалось, что широкий, резко выступающий вперед лоб Варгина покрыт легкой испариной.
Капитан порывисто протянул Булавину лист бумаги.
— Вот прочтите это, товарищ майор, — произнес он каким-то чужим, сдавленным голосом.
Булавин взял бумагу и отнес ее подальше от глаз, чтобы удобнее было читать (начавшая развиваться у него дальнозоркость все сильнее давала себя знать).
Пока майор читал расшифрованное секретное письмо тринадцатого, держа его в вытянутой руке, капитан, все еще не садясь, напряженно следил за ним, пытаясь уловить следы волнения на лице Булавина. Однако майор внешне был совершенно спокоен, хотя шифровка действительно была неприятной. В ней значилось:
«Срочно донесите, какое практическое значение может иметь лекторий машинистов, о котором вы нам сообщили в прошлом месяце. Тринадцатый».
— М-да, — только и проговорил Булавин, прочитав эти строки.
— Все теперь может полететь прахом, товарищ майор… — упавшим голосом проговорил Варгин, дивясь спокойствию Булавина. — Раз они лекторием заинтересовались, могут и весь замысел наш разгадать.
— Поберегите ваши нервы, товарищ капитан, — холодно произнес майор, слегка сдвинув брови и не поднимая глаз на Варгина. — Садитесь и дайте закурить.
Капитан торопливо открыл коробку папирос и, стараясь сохранять спокойствие, спросил:
— Выходит, значит, что этот тихоня обманывал нас, разыгрывая равнодушие к жизни депо?
— Ничего этого пока не выходит, — ответил майор, задумавшись о чем-то.
— Но если Гаевой нашел нужным донести своему начальству о лектории, — взволнованно продолжал капитан Варгин, — значит, понимал, каков может быть результат этого лектория?
Булавин подпер рукой голову и задумался. Варгин, все еще стоявший перед ним, с нетерпением ожидал его ответа. Опасность представлялась капитану совершенно очевидной, и он считал необходимым предпринять самые решительные действия.