Читать интересную книгу Голубые молнии - Александр Кулешов

Но она любила эти встречи, а особенно споры, долгие беседы.

Так они гуляли, спорили и снова гуляли.

…А вот теперь возвращались домой, и Таня корила друзей за те самые разговоры, в которых сама принимала активное участие.

Проводив Таню до дому, небольшого деревянного особнячка, где она с подругой снимала комнату, начали прощаться.

Вдруг Копылов, хлопнув себя по лбу, завопил:

— Стоп! Татьяна! Самое главное забыл! Ей-богу, со своей болтовней он вечно сбивает меня с серьезных тем.

— С моей болтовней! — воздев очи, повторил Васнецов. В голосе его звучали мученические нотки. — Вы слышали!..

— Ну говори же. — Таня сгорала от любопытства. Любопытство было, как она считала, главным ее недостатком. Она с ним боролась, но пока безуспешно.

— Слушай, у меня в роте есть солдат. Солдат — во! — Копылов воткнул в воздух большой палец. — И спортсмен, и шофер, и певец, и в дуду игрец… Отличный парень. Но, — он сделал многозначительную паузу, — испугался прыгать с парашютом!

— Ну да? — удивилась Таня.

— Испугался, так гони его в шею. Что ж это за десантник? — заметил Васнецов.

— Вот, видела? Видела? — Копылов устремил в сторону друга обвинительный перст. — Не прыгнул — гони в шею! Не поразил мишень — на губу. Не прыгнул через коня — в трибунал. У гвардии старшего лейтенанта Васнецова проблем нет. Все просто, все ясно…

— Погоди, что дальше-то? — перебила Таня.

Но тут заговорил Васнецов:

— Одного не пойму, сейчас редко встретишь у нас новичков, у кого в гражданке не было прыжков, а уж в твоей роте тем более. Значит, и этот прыгал. Почему ж теперь испугался?

— Представь себе, не прыгал!

— Так зачем брал?

— А затем, что у него много других качеств. Ну не прыгал. Прыжкам-то легче научить, чем, например, английской грамматике.

— Как видишь, нет.

— Не вижу. Не вижу, представь. Было время, в ВДВ приходили ребята — они и в кино-то не видели, как прыгают. Научились, Ничего. И этот прыгнет.

— Ну хорошо, а при чем тут я? — нетерпеливо вмешалась Таня.

— А вот при чем. Парень — красавец. Думаю, в гражданке привык, что все девицы от него без ума. Наверняка в этом направлении у него гипертрофированное самолюбие. И у меня возникла идея…

— Знаю, — перебила Таня, — сажаешь меня с ним в самолет, он влюбляется, ради меня готов и без парашюта в пропасть. А с парашютом тем более. Прием, замечу, не новый. Мне девчонки на сборах рассказывали, что у них тоже так делали.

— Ладно, — Копылов нахмурился, — я ж не говорю, что велосипед изобрел. Тем лучше, коли прием проверенный. Но в принципе — согласна? Я скажу ему, что у всех в роте два обязательных прыжка уже есть. Остался он один. Есть возможность прыгнуть со спортсменами. Мол, никого не будет. Он да я, да пара человек из сборной. Наверняка обрадуется. В случае чего никто не узнает, ребят не будет. Ну, понятно?

— Что ж, я — пожалуйста. — Таня пожала плечами. — Странно, конечно, чтоб такой парень, каким ты его описываешь, и боялся. Но бывает, наверное. Словом, скажи, когда и что.

— Действительно странно, — заметил Васнецов, — отборная рота — и вдруг отказчик. У меня небось побольше не имевших прыжков, и все, как один, прыгнули. А у тебя…

— Парень сложный… — раздумчиво произнес. Копылов. — Понимаешь, с одной стороны, богатырь, прямо создан десантником, с другой — маменькин сынок, ей-богу, машина своя, родители что могли делали, чтоб его от армии избавить.

— Ничего себе десантник! — фыркнул Васнецов.

— А что, упрощенец ты! Все тебе готовое подавай. А воспитывать кто будет?

— Ну хватит, пора спать, ребята. — Таня помахала рукой. — А насчет парня — пожалуйста, когда надо, дай знать. Как, кстати, его фамилия-то?

— Да фамилия ничего, — усмехнулся Копылов, — журчащая фамилия — Ручьев. Ручьев Анатолий.

— Как? — Таня медленно сошла со ступенек крыльца, вернулась к Копылову. — Как ты сказал?

— Ручьев, сказал, что, плохая фамилия?

— Да нет, — задумчиво пробормотала Таня, — фамилия как фамилия. Ну пока. — И она медленно поднялась по ступенькам и исчезла за обитой дерматином дверью.

Офицеры неторопливо направились домой, продолжая разговаривать.

— А по-моему, даже красивая фамилия, — сказал Копылов, — и вообще отличный солдат должен получиться. Ему бы только вот прыгнуть.

— Ты скажи, Володя, — полюбопытствовал Васнецов, — зачем тебе это нужно? Поверь, я не меньше твоего пекусь о роте. Но вот появился отказчик. Чего ты будешь на него время тратить? Лучше это время использовать на другое, ну там на повышение боевого мастерства и так далее. Представь, будет смотр, учение, а у тебя боец не прыгнет. Это же ЧП.

— ЧП. Но я считаю, если у меня появился солдат-отказчик, а я его не заставлю прыгнуть, это тоже ЧП, да, пожалуй, почище. Зато уж если прыгнет, то будь здоров станет боец! Мы, конечно, все работаем с ним. Замполит уже с ребятами из его отделения говорил. Педеэсчиков подключили. Словом, главную работу проводим. Но в крайнем случае этот номер с Таней, по-моему, должен получиться.

— Не прыгнет, так грош цена твоему, как его — Ручьеву. А знаешь, я начинаю вспоминать эту фамилию. Не тот ли это, которого я однажды за тобой посылал, когда по части дежурил? Мать тебе звонила. А?

— Тот.

— Ну, друг мой, это ж не солдат. Разгильдяй. Недисциплинированный, нерадивый…

— Поехал! Нет у тебя, Коля, милосердия к людям. Не дай бог, кто у тебя в черненьких окажется, потом год будет до беленького отмываться.

— А что? Не отрицаю. Если кто мое доверие обманул, я сто раз проверю, пока опять ему доверять начну. Ты не забывай, Владимир, в любой час мы с этими ребятами можем в боевых условиях оказаться. И я желаю уже сегодня знать, на кого в какой степени могу рассчитывать.

— Правильно! И я желаю знать. Только, видишь ли, ты вот, образцовый командир, хочешь быть уверенным в солдатах своей роты. В СОЛДАТАХ! А я в Иванове, Сидорове, Ручьеве, в людях, которые эту роту составляют. В ЛЮДЯХ, а не просто в солдатах. Это, брат, не одно и то же.

— Армия — это солдаты. Между прочим, я и о моральном состоянии своих подчиненных забочусь. Отлично понимаю, если невеста написала солдату, что полюбила другого, такой солдат может подвести. Приму меры. Окружу вниманием…

— Да нет, Коля, ты не понимаешь. — Копылов безнадежно махнул рукой. — Ты окружишь вниманием СОЛДАТА, потому что он может подвести. А кто его невеста, почему бросила, как он это переживает, тебе ведь все равно. Если убедишься, что солдат не подведет, — порядок. На остальное наплевать. А меня не солдат, меня ИВАНОВ интересует. Понимаешь? Человек. Я этой невесте напишу. Выясню. Буду того Иванова убеждать, что не стоит эта невеста того, чтоб по ней плакать, или, наоборот, стоит и надо за нее бороться. Помогу. Словом, буду в душу лезть.

— И думаешь, так лучше? В сто душ все равно не залезешь. Одну-то до конца не изучишь. У каждого свои стремления, мечты, недовольства, привычки, желания. У каждого родители, девушки, друзья. Что ж, я должен все это знать, изучать, во всем копаться? Да тут по офицеру на каждого солдата надо, и то не справятся. А вот одну сторону человека я должен знать досконально. Это — какой он боец, каким себя покажет в бою. Как стреляет, бегает, прыгает с парашютом, преодолевает препятствия. Дисциплинирован ли, инициативен ли, как соображает, труслив или нет — словом, каков боец.

— И ты думаешь, все это можно знать, не зная человека? Ошибаешься. Трудно, согласен. Ошибки бывают. Да и ребята — не раскрытые книги. Иной — такой кроссворд, что за год не разгадаешь. Но надо. И уж во всяком случае надо все время над этим работать. Конечно, есть замполиты — это прежде всего их обязанность. Так ведь одно дело делаем. Почему мой Якубовский может не хуже меня ротой командовать и занятия проводить, а я должен хуже него солдатскую душу знать?..

Так и шли они уже совсем пустынными ночными улицами мимо молчаливых, тихих домов. Шли. думая каждый о своем.

Копылов под впечатлением спора размышлял о ефрейторе Чурсине. История этого тихого, казалось, всегда печального парня служила хорошей иллюстрацией к доводам, которые он только что приводил Васнецову.

Ефрейтор Чурсин был бесспорно отличный солдат. Старательный, понятливый. Он быстро усваивал не такую уж простую солдатскую науку, имел несколько спортивных разрядов, до инструктора ему оставалось дотянуть всего ничего.

Но вот не было у Чурсина этакой лихости, яркости, что ли, с первого взгляда заметной храбрости, свойственных десантникам, того, что неизменно вызывает восклицание: «Отчаянные ребята!»

Тихий, скромный, даже незаметный…

И вдруг Чурсин влюбился. Влюбился в хорошую, веселую и добрую девушку — официантку офицерской столовой Машу. А она в него. Ходил с ней в увольнение в город, мельком виделся в городке, написал о ней домой, строили планы. Ну и слава богу.