Он улыбнулся и помахал Грэтхен и Поппи, которые как раз проезжали мимо них.
– Я думаю, здесь и то и другое, – протянул он, ласково посмотрев на нее. – Я думаю, мы и сами в этом немного виноваты, Фрэнсин. Мы с тобой были так близки, что в нашей жизни ни для кого не оставалось места. Я часто думал о том, что мы, видимо, ненамеренно отталкивали от себя людей, а потом сердились на них за то, что они не стремились сблизиться с нами.
– Наверное, ты прав, – задумчиво согласилась она. – С одной стороны, мне хотелось иметь друзей, а с другой, я боялась, что другие помешают нам быть вместе.
Он печально кивнул, но ответить не успел, так как в следующее мгновение к ним подошли Грэтхен и Поппи.
– Давайте еще на чем-нибудь покатаемся! – воскликнула Грэтхен.
Щечки у нее разгорелись от возбуждения.
– Обязательно покатаешься, куколка, – отозвался Трэвис, подбрасывая ее на руках. – А если мне повезет, то я выиграю для тебя большую мягкую игрушку.
Фрэнсин поборола в себе подступившую волну вины, глядя на отца и дочь. «Правильно ли я поступаю? – тревожно спросила она себя. – Почему скрываю от него тайну рождения Грэтхен?» Но упрямо отогнала сомнения прочь, не желая думать ни о чем ином, кроме как о радости и смехе.
Трэвис не мог припомнить, когда в последний раз столько веселился. Скорее всего, никогда. Они переходили от одного аттракциона к другому, и он наблюдал за Фрэнсин, вспоминая, какие черты ее характера изначально привлекли его к ней. Она всегда была соткана из противоречий. Могла легко обидеть и быстро дать сдачи. Сильная и в то же время ранимая, гордая, но нуждающаяся в постоянном внимании. В ней бурлила необыкновенная жажда жизни, которой он всегда завидовал.
Даже Поппи, казалось, расслабился. На протяжении этого дня он часто смеялся и шутил. И конечно, была Грэтхен, зеркальное отражение матери, с ее голубыми глазами и темными волосами.
Что-то в этой девочке притягивало сердце Трэвиса. Возможно, ее милая натура: она стремилась найти все самое лучшее во всем и в каждом. Как радостно было бы растить такого ребенка, заново учиться жизни, смотреть на мир его глазами…
Немного позже они уселись за столик на открытом воздухе, чтобы перекусить, хотя для обеда было еще рановато.
– Я хочу сосиску с чили и сладкую вату, – заявила Грэтхен, пока Трэвис принимал у всех заказы.
– Грэтхен, ты уже съела три сладких ваты. Давай-ка подождем хотя бы часок, – возразила Фрэнсин.
– Если ты подождешь, я прокачусь с тобой на карусельке, а потом мы вместе съедим по сладкой вате, – сказал Поппи.
– Как раз то, что нам нужно, – мгновение спустя сказала Фрэнсин Трэвису, когда они вдвоем пошли к стойке покупать еду, – совсем маленькая девочка и ворчливый старикан, и оба обожают сладкое.
Трэвис рассмеялся.
– Поппи очарован своей правнучкой.
Она поглядела на стол, за которым они оба сидели.
– Да, это правда.
Трэвис заметил, как затуманились ее глаза, и понял, что она думает о своем детстве с Поппи.
– Раньше или позже, Фрэнни, тебе придется смириться с этим, – тихо сказал он.
Она удивленно поглядела на него.
– Что ты имеешь в виду?
Он показал туда, где голова к голове сидели Грэтхен и Поппи и шептались о чем-то.
– Тот факт, что твоя дочь сумела затронуть его сердце. А ты так и не смогла этого сделать.
Он понял, что произнес вслух то, о чем думала и сама Фрэнсин: грустная улыбка, приподнявшая уголки губ, озарила ее лицо.
– У тебя всегда была противная привычка читать мои мысли, – заметила она.
Улыбка ее тотчас потускнела, и она снова посмотрела на Поппи и Грэтхен.
– Я сначала волновалась, что Поппи способен подавить природную живость Грэтхен, но она каким-то образом сумела пробудить в нем интерес к жизни. – Она покачала головой. – Это просто поразительно.
– Она особенная девчушка.
Фрэнсин улыбнулась, и лицо ее стало прекрасным.
– Да. Она – мое сердце.
А ты – мое. Эти слова едва не сорвались с его губ, и он только усилием воли подавил их. Мы живем в разных мирах, мечтаем о разном, и ни одно признание в любви не в силах ничего изменить. Я не смог удержать ее от грез, да и никогда не хотел, чтобы из-за меня она отказалась от них. Я не пытался сделать вид, что понимаю, почему она сбежала из Купервиля, но в то же время знаю, что не могу стать для нее помехой.
Через несколько мгновений они с Фрэнсин вернулись к столику, неся подносы с едой.
– Наверное, нам всем станет плохо, – заметил он, расставляя на столе тарелки с обильно политыми соусом сосисками, хрустящим картофелем и бутылки лимонада.
– Наверное, так же, как после того яблочного пирога, что вы сделали много лет назад, – неожиданно произнес Поппи, и Фрэнсин с Трэвисом с удивлением уставились на него. – Или когда вы затаились за сараем, пытаясь раскурить мои трубки, предварительно завернув их в газету.
Фрэнсин охнула, а Трэвис рассмеялся.
– Я думаю, от вас не так-то много удавалось скрыть, Поппи! – воскликнул он.
Глаза Поппи засверкали веселыми искорками.
– Полагаю, я был в два раза умнее, чем вы обо мне думали. И я все еще такой.
Наступил поздний вечер, и они наконец поехали домой. Грэтхен немедленно свернулась клубочком и засопела на заднем сиденье, положив головку на колени Поппи, а ручками обнимая мягкого лилового динозавра, которого для нее выиграл Трэвис. Поппи выглядел таким же усталым, он привалился головой к сиденью и закрыл глаза.
Трэвис вел машину, все время переводя взгляд с дороги на Фрэнсин. Несмотря на то что ее сарафан измялся, лиф украшало пятно от соуса, волосы растрепались, а макияж стерся, она выглядела прелестно.
Он мечтал о том, чтобы отвезти ее к себе домой, уложить спать Грэтхен, потом взять Фрэнни на руки и заниматься с ней любовью, долго-долго, пока утренний свет не пробился бы сквозь занавески.
Как бы ему хотелось завтракать с ними обеими так, чтобы по одну сторону от него сидела Грэтхен, а по другую – Фрэнни, чтобы их разговор заполнил пустоту в его сердце.
Он нахмурился, смущенный желаниями, которым никогда не суждено исполниться. Очевидно, я все-таки в глубине души мазохист. Только так можно объяснить, почему я решил провести этот день в компании Фрэнсин, зная, что никогда не буду с ней.
Может, и мне пришла пора назначать свидания? Сестры мои выросли, у меня теперь есть время, хотя никогда не было к этому склонности. Все пять лет я грезил о девушке, которую любил и потерял. Может, пришло время зарубцевать шрамы, нанесенные Фрэнсин?
– Какой был чудесный день, правда? – спросила Фрэнсин, нарушая его размышления.
– Да, – согласился он.
– Не могу припомнить, когда в последний раз я так веселилась.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});