Читать интересную книгу Колчаковщина - Павел Дорохов

Раз как-то показал Ивану Александровичу несколько советских денежных знаков.

— Видали, Иван Александрович?

— Что это? А, советские рубли! Нет, не видал. Где достали?

— У солдата на улице купил. Должно быть, с фронта солдат, убитого или пленного обобрал.

— Да, должно быть, — сказал Ломов, рассматривая деньги.

— Говорят, в плен теперь не берут?

— Да, говорят.

Ломов болезненно сморщился.

— Удивительная жестокость эта война. Утеряно все человеческое. Люди истребляют друг друга, как дикие звери.

— Это вполне понятно, Иван Александрович, — в гражданской войне нет общего языка между воюющими, оттого она и более жестока, чем война между государствами.

— Я понимаю. Но все-таки то, что происходит, так ужасно, что становится жутко за человека. Вы только послушайте, что делается на фронте. Я действительно слыхал, что ни красные, ни белые в плен не берут, раненых добивают на месте.

Мурыгин перевел разговор на атаманщину.

— Это в порядке вещей. Возьмите, вот, анненковцев. И эмблема у них — череп и кости. По черепам идут… по трупам… кровь, кровь.

Иван Александрович бледнел, взволнованно ходил по комнате, нервным жестом лохматил волосы.

— Да, да. По черепам… по трупам.

Ломов старался говорить спокойно, но по тому, как в гневной вспышке ломался голос, как сдвигались брови и в болезненной улыбке кривилось лицо, Мурыгин знал, что думает и чувствует Иван Александрович.

— Ну, а правда, что атамановцы пороли кооператоров?

— Да, случаи были.

— Правда, что, между прочим, и за то, что в своих обращениях друг к другу они писали «уважаемый товарищ»?

— Да, правда.

— Ну и что же?

— То есть, что «что же»?

— Как кооператоры отнеслись к этому, смолчали?

— Нет, не смолчали. Через свой совет съездов протестовали перед Совмином.

— Ну, и чего добились?

— Добиться ничего не добились. Совмин принял протест к сведению.

— И только?

— И только.

— Но ведь так всех перепороть можно!

Мурыгин прошелся несколько раз по комнате, остановился перед Ломовым, серьезно посмотрел ему в лицо.

— Как бы, например, вы, Иван Александрович, отнеслись к тому, если бы вас выпороли?

Ломов потупился и ничего не ответил…

В другой раз Мурыгин вынул из своего чемодана полный комплект советских денежных знаков.

— Я еще солдата с фронта встретил. Купил у него полный комплект. Не угодно ли?

Протянул Ломову деньги. Иван Александрович взял и с интересом стал рассматривать.

— Спасибо.

Улыбнулся своей мягкой улыбкой.

— Однако, товарищ Мурыгин, какая у вас счастливая случайность, вам все солдаты с большевистскими деньгами попадаются.

Улыбнулся и Мурыгин.

— На ловца и зверь бежит.

— Да, конечно, — как-то неопределенно сказал Ломов.

Еще через несколько дней Мурыгин, вернувшись к себе вечером, вынул из кармана газету.

— Вот, товарищ Ломов, советская газета.

— Тоже у солдата с фронта купили?

Мурыгин усмехнулся и, не отвечая, вышел в свою комнату. Ломов с любопытством погрузился в газету…

Через некоторое время Иван Александрович вошел к Мурыгину и, возвращая газету, сказал:

— Но ведь, товарищ Мурыгин, если в газете хоть четвертая доля правды, значит, в наших газетах сплошная ложь?

— Не знаю, — пожал плечами Мурыгин.

Иван Александрович серьезно посмотрел на Мурыгина.

— А вы бы, товарищ Мурыгин, спросили того солдата, у которого купили газету, может быть, он знает.

— Хорошо, в другой раз встречу, спрошу.

На следующий день Иван Александрович вернулся со службы сильно расстроенный. Прямо прошел в комнату Мурыгина.

— Получили телеграмму из районного союза, — расстреляли члена правления. Остались жена и трое детей.

— Кто? За что?

— Начальник штаба. Подозрение в большевизме.

— Как же ваш союз отзовется на это?

Иван Александрович пожал плечами.

— Да ведь как? Пошлем Совмину протест. Ясно, что из этого ничего не выйдет, протест примут к сведению, союз возьмут под подозрение. Вот и все!

— Ну, а семья?

— Семье союз что-нибудь выдаст, если только хватит мужества, — есть трусливые члены в правлении, побоятся осложнений с администрацией. Служащие между собой в пользу семьи объявили подписку.

Мурыгин вынул из бумажника пачку серо-зеленых сибирок.

— Можно вас, Иван Александрович, попросить передать это семье убитого.

— Разумеется. Но ведь в этой пачке столько, сколько и правление вряд ли отпустит.

— Ничего, для такого дела не жалко.

Ломов взял деньги, молча посмотрел на Мурыгина, покачал головой и сказал задумчиво:

— Странный вы, однако, учитель.

Мурыгин промолчал.

— Только, Иван Александрович, я не хотел бы, чтобы знали, от кого деньги.

— Хорошо.

2

До сих пор Мурыгин настойчиво гнал от себя всякие мысли о жене и сыне. Было довольно сознания, что они живут с ним в одном городе и что рано или поздно их увидит. Хотелось сначала сделать первые шаги по установлению хоть каких-нибудь связей, чтобы потихоньку, исподволь начинать работу. Иван Александрович казался человеком, через которого вполне можно было завязать нужные знакомства. Мурыгин был убежден, что Ломов знает кого-нибудь из уцелевших в городе большевиков, но медлил спрашивать об этом прямо, считая, что еще не окончательно определил политические настроения Ивана Александровича. Теперь, когда первые шаги были сделаны и когда казалось, что взгляды и симпатии Ломова определялись более или менее ясно, Мурыгин находил, что может потратить некоторое время на розыски жены и сына. Но как это сделать? С чего начать? В руках у Мурыгина не было почти никаких концов, если не считать указаний в письме Миши, что они с мамой живут у дяди Семена и у тети Ивановны, и что у них сдох Шарик. Мурыгин каждый день читал и перечитывал письма Наташи и Миши и всегда улыбался, когда доходил до этого места в письме Миши. Да, этого слишком мало. Что это за дядя Семен? Ну, тетя Ивановна, надо полагать, его жена, но сам-то Семен кто таков? Как его искать? Правда, в письме Наташа пишет, что живет у товарища, адрес которого дал Петрухин. Но где найти самого Петрухина, — он даже и не в этом городе…

Несколько дней Мурыгин ходил по всем улицам города, рассчитывая на случайную встречу с Наташей. По утрам бегал на городской рынок, подолгу слонялся между возами крестьян, приезжавших с продуктами из окрестных деревень. Должна же была Наташа чем-нибудь питаться и, значит, ходить на рынок за продуктами, думал Мурыгин. Один раз показалось, что увидал жену, до того фигура женщины, с корзиной в руках, проходившей между возами, была похожа на Наташину. Лица женщины Мурыгин не успел рассмотреть. Взволнованный, пошел за женщиной, стараясь держаться несколько вдали. Когда вышел с рынка, ускорил шаг, быстро догнал женщину. Разочарованно вздохнул, — нет, походка не та. Все-таки перегнал женщину, заглянул ей в лицо…

Конечно, проще всего справиться в адресном столе, но это было бы не совсем осторожно, может быть, за Наташей следят. А может быть, она, после всего, что ей пришлось вынести от контрразведки, даже под чужим именем и живет. Да, ухватиться было не за что.

Как-то к Ивану Александровичу зашли гости, два бывших кооператора, теперь прапорщики. Прапорщики ехали с фронта.

— Ну, как у вас там на фронте, рассказывайте!

— Да что, Иван Александрович, рассказывать, надоело уж.

— Вот мы у вас здесь картинки интересные видели, — сказал другой.

— Где, в кино?

— Нет, не в кино. Возле одной из фотографий, на главной улице, выставлены снимки с изуродованных трупов. Над снимками крупными буквами надпись — большевистские зверства.

— Да, это возле штаба, там всегда перед снимками толпа.

— Ну, так вот. И показалось нам, что в Перми мы точно такие же снимки взяли у большевиков. Там они назывались по-другому — белогвардейские зверства.

Иван Александрович вопросительно посмотрел на приятеля.

— Что вы этим хотите сказать?

Тот пожал плечами.

— Только то, что снимки поразительно похожи одни на другие.

Молча слушавший до сих пор Мурыгин вмешался в разговор.

— То есть, вы хотите сказать, что здесь свои собственные зверства выдают за большевистские.

— Больно в этом признаться, — ответил кооператор, — но кажется мне, что это так и есть.

— Ну и хорошо, что вам это только кажется, — засмеялся другой кооператор, — советую вам не очень вглядываться в фотографии, ведь вас от этого не убудет.

Иван Александрович нервно лохматит волосы.

— Но ведь это, значит, ложь!

— Чудак вы, Иван Александрович, все на правде хотите выехать. Ведь бывает и ложь во спасение.