— Где тебя носит? — с порога подступила она к Веньке. — Вторую неделю в квартире дустом воняет. Всю меня выворачивает, а ты хоть бы хны.
— Да я, Тань, уж везде сто раз проверял, нигде ничего нет. — Венька плюхнулся в кресло. — Проветривай чаще.
— Лишь бы чо сказать, — обиделась жена. — Не видишь, мне от сквозняков и так и нос, и рот заложило. Не жалко тебе меня. — Танчура подошла к креслу, прижалась животом к мужу: — Вень, ты меня не бросишь, а?
«Орбит без сахара предохранит надежно ваши зубы от кариеса. Восстановит кислотно-щелочной баланс!» — дурным голосом орал из телевизора обормот с зубной щеткой.
— Тань, не выдумывай. — Венька посадил жену на колени, гладил, целовал в щеку.
— А ты свиньям дал?
— Щас, картошки запарю, — с радостью, что нашелся повод, бежал запаривать картошку. Искал, что бы еще сделать. В голубятне прибрал, корму посыпал. Полюбовался, как чернохвостый красавец вертун молодую голубку крылом обнимает, теснит в уголок. Весна. Солнце. Над скворечником на тополе шум, гам.
Пух кружится, одеяла-подушки летят. Черные, будто в смоле выкупанные, скворцы блестят на солнце, воробьев выселяют без предоставления жилплощади. Будут знать, как самозахватом заниматься.
Кочет на забор взгромоздился. Гребень помороженный набок, как красная лыжная шапочка. Хвостана зеленоватыми изумрудами сверкает. Черный ворот с красным галстуком-бабочкой под клювом. Ну чем не новый русский? Крылья расшеперил, пасть раззявил и во всю ивановскую бахвалится: «Ку-плюре-е-еку-у-у!» Под забором в золе куры купаются, подначивают: «Ко-ко-ку-пи, кко-око-пи, ко-ко-пи, к-ко-кой!»
«Ку-плю-ре-е-еку-у-у!» — выгибает полукружьем шею, из перьев лезет, отморозок.
«Х-р-ре, х-р-ре-ен, хр-ен!» — тычется рылом в дверь супоросая свинья. «Дж-и, джи-ип, джип,» — обрывисто поддразнивают из соседнего двора головастые индоутки.
«Рас-ко-ря-ка-а! Ку-пи хряка-а!» — плещет крыльями в дальнем дворе у оврага пьяный от вешнего духа и квохтанья одноглазый конкурент-соперник.
Найда, щуря от солнца прорезавшиеся глазенки, выползла из соломы наружу. Растопырила лапки, уставилась на изумрудное чудо, тявкнула и, поджав толстый хвостишко, упятилась в конуру.
— Ишь ты, шельма. — Венька взял щенка на руки. Пальцами приподнял губешки. Прикус хороший, подумал, ровесники с сыном будут. В один год родится… Шапку снял: солнце голову греет. Дышится легко. Праздник, праздник воскресения весеннего накатился!
В дом зашел — взрывы, крики. На экране пламя, люди в камуфляже мечутся, стреляют. Танчура вперед посунулась, рот приоткрыла. Венька раз-другой окликнул — ноль внимания.
— Ты бы хоть, Тань, боевики эти не смотрела, — дернулся Венька. — У тебя состояние должно быть спокойное, тихое. А там стрельба, кровища. К крокодилам в бассейн живьем скидывают, циркуляркой людей на части распускают… Ребенку тоже все эта информация негативная передается.
— Чего ж он тебе сквозь мое пузо видит? — сразу подняла крик Танчура. — Тебя и днями, и ночами дома нет. Сижу, как проклятая. Хоть телевизор. Во! Откуда на свитере волосок длинный? По бабам шляешься!..
— Опять лыко-мочало. — Венька схватился за шапку.
«Я тебя засранца из-под земли достану и яйцы отстрелю!» — несся ему в спину из телевизора гнусавый голос переводчика.
Глава тринадцатая
Из глубины соломенной норы она вглядывалась желтыми глазками в страшного врага. Для Найды двор представлялся как один злой и хитрый зверь. Днем и ночью этот зверь подкарауливал. Стоило Найде выбраться из норы, как подкрадывался к ней и откуда-то сверху пребольно долбил клювом в спину. В другой раз, ковыляя по двору, Найда упала в его разинутую полную вонючей воды пасть… Зверь весь щетинился клювами, когтями, копытами, клыками.
Стоило ей выбраться из норы, двор норовил ударить, укусить, затоптать.
Тепло и сытно было в конуре, у набрякших, сочившихся молоком сосцов Ласки. От обильной пищи Найда походила на лохматый хвостатый мячик. Скоро двор-зверюга в глазах щенка стал распадаться на части. Изумрудный горластый кусок будил Найду своими дурацкими криками утром. И все норовил клюнуть, и Найда ушмыгивала от петуха в конуру, облизывалась. Ей нестерпимо хотелось вцепиться зубами в ногу или в изумрудный хвост. Огромная белесая гора, от поступи которой вздрагивала земля, при виде Найды нагибала рогатую голову, раздувала ноздри, во все стороны летела пыль и мякина. И щенок улепетывал.
Но самым злым обидчиком Найды сделался длинный серый зверек с желтым пятном на мордочке. При первой встрече Найда посунулась было к нему, приняв зверя за другого щенка. Но желтомордый зашипел, вздыбил шерсть, и потом Найда долго зализывала на носу солоноватую царапину.
С кем она справлялась, так это с матерью. Нападала на Ласку из засады, грызла за лапы, пока та не падала набок, и тогда Найда впивалась в сосцы, захлебывалась молоком.
При хрусте шагов страшно пахнущего вожака Найда забивалась в нору и пристально смотрела, как Ласка бежала к нему навстречу, виляя хвостом, опрокидывалась на спину, являя любовь и покорность.
Вожак садился перед конурой на корточки, протягивал воняющую бензином лапу, хватал Найду за загривок. Она рычала, скалилась, но что-то мешало ей впиться зубами в эту жесткую лапу.
К осени враги Найды будто усохли в размерах. Она уже пару раз устраивала засаду на петуха, и его сабельный хвост гляделся теперь огрызком веника. Желтомордая тварь, оцарапавшая его нос, при встрече опрометью взлетала на забор и сверкала сверху круглыми глазами и шипела, шипела.
Венька замечал, как Найда, подрастая, все больше сбивалась по виду на волка. Скулы сделались широкими, морда островатая. Промеж коротких серых ушек бугрился широкий покатый лоб. Толстая волчья шея переходила в костистый нескладный корпус. У нее был висловатый зад и прямой пушистый хвост. Он не завивался в колечко, как у Ласки, а поленом поджимался между ног. Толстая короткая шея понуждала ее поворачиваться всем корпусом по-волчьи.
Отличала Найду по колено белая правая передняя лапа, будто она наступила в миску со смеганой.
«Надо же, — дивился всякий раз Венька. — У Трехлапого правая передняя была оторвана. А у дочери эта лапа белая… Ничего мы еще о природе не знаем…»
Найду все сильнее будоражили запахи от кур, поросят, теленка. Они все пахли по-разному. Но над всеми их запахами торжествовал главный, усвоенный Найдой от серых предков запах добычи. И видно, этот запах никто, кроме нее, не чуял, иначе бы вся эта скотобаза не разгуливала по двору так вольготно.
В кустах, за сараями, у кучи кирпичей от старой печки у Найды из-под носа как-то с кудахтаньем выскочила курица. Кроме запаха мокрой кирпичной гари, щенок учувствовал запах куриного помета. В зарослях крапивы между обломками кирпича белели округлые белые голыши, пахли курицей. Найда лизнула один из голышей, он покатился, Найда придавила его лапой. Голыш вдруг смялся, потекла на траву желтоватая жидкость. Найда принюхалась, лизнула.