Четыре всадника отстали. Этими всадниками, оживленно разговаривающими между собой, были дон Тадео, дон Грегорио, Курумила и граф Луи.
— Итак, — сказал дон Грегорио, — вы не хотите никого взять с собою?
— Мы управимся вдвоем, — отвечал Курумила, указывая на француза.
— Отчего вы не хотите взять меня с собою? — спросил дон Тадео.
— Я не запрещаю вам ехать с нами, — отвечал предводитель, — но я думал, что вы хотите остаться с солдатами.
— Я хочу как можно скорее увидеть свою дочь.
— Ну, так поезжайте с нами. А вы, — прибавил он, обращаясь к дону Грегорио, — не вступайте в проход, пока не увидите огня на вершине Коркорадо16 .
— Хорошо, теперь прощайте, счастливого пути.
— Счастливого пути!
И всадники разъехались, крепко пожав друг другу руки. Дон Грегорио рысью присоединился к отряду, между тем как дон Тадео и граф, вслед за Курумилой, стали подыматься в гору. Около часу подымались они по крутому склону глубокой расщелины. Достигнув естественной площадки величиной в несколько аршин, Курумила остановился. Он сошел с лошади. Его спутники последовали его примеру.
— Расседлаем лошадей, — предложил предводитель, — они нам теперь ни к чему. Недалеко отсюда я знаю местечко, где их можно оставить. Мы возьмем их на обратном пути, если мы только возвратимся, — прибавил он с двусмысленной улыбкой.
— Как, предводитель? — спросил Луи. — Неужели вы такого дурного мнения о нашем деле?
— Оаах! — сказал ульмен. — Мой брат молод, у него кровь чересчур горяча. Курумила старше и умудрен опытом.
— Спасибо, предводитель, — весело отвечал Луи, — нельзя вежливее назвать дураком своего друга.
Разговаривая, они продолжали подыматься, ведя лошадей в поводу. Это было вовсе не легкое дело, ибо на узкой тропинке лошади останавливались почти на каждом шагу, фыркали и в испуге прядали ушами. Наконец с великими затруднениями спутники достигли естественной пещеры, где могли оставить благородных животных. Они положили им побольше корму, затем вход в пещеру закрыли большими камнями, между которыми оставили узкие отверстия для воздуха и света. Затем Курумила, обратясь к своим спутникам, скомандовал:
— В дорогу!
Положив ружья на плечи, они пошли дальше. От пещеры, где оставили лошадей, не было пробитой тропинки. Пришлось подыматься, держась за корни, ветви деревьев, дерн, употребив всю силу и ловкость. Этот подъем не только был затруднителен, но и чрезвычайно опасен. Малейший неверный шаг, неуверенное или неловкое положение тела, худо рассчитанное движение, — и путники свалились бы в бездонную пропасть и разбились бы вдребезги. Они взбирались на отвесные кручи, ползли по крутым склонам, словно пресмыкающиеся, упираясь руками и ногами. Один лишь Курумила подымался с такою легкостью и быстротою, что его спутники не могли надивиться и в глубине души завидовали ему. Порой он оборачивался, чтобы ободрить их или подать руку. Так продолжалось около полутора часов. Наконец ульмен остановился.
— Здесь! — сказал он.
Все трое добрались до острой вершины горы, откуда открывался великолепный вид.
Девятая глава. БИТВА В ПРОХОДЕ
Достигнув площадки на вершине горы, дон Тадео и граф просто упали от изнеможения, Курумила дал им время, чтобы перевести дух, и, когда увидел, что они уже оправились от усталости, предложил осмотреться вокруг. Оба оглянулись. Открывшаяся картина поразила их. Внизу тянулось русло высохшей реки с своими огромными гранитными скалами и густой чащей кустов. Не было ни малейшего признака, что в ущелье есть хоть один человек. Казалось, там царило тихое и величественное уединение пустыни.
Немного влево курились два столба пыли, в которых виднелись черные и живые толпы. Это значило, что оба отряда продолжают свой путь на значительном расстоянии друг от друга. В синей дали горизонта виднелась темная полоса моря, сливавшегося с небосклоном.
— Боже! — вскричал восторженно Луи. — Как здесь чудесно!
Дон Тадео, привыкший с детства к подобным чудесам, рассеянно и равнодушно глядел вокруг. Его чело было задумчиво, его взгляд мутен и печален. Он думал о своей любимой дочери, которую предстояло освободить, с тоскою высчитывал, как скоро он увидит ее и сожмет в своих объятиях.
— Долго мы пробудем здесь? — спросил он.
— Сколько потребуется, — отвечал Курумила.
— Как вы называете это место? — с любопытством спросил граф.
— Бледнолицые называют его Corcorado17, — отвечал ульмен.
— Здесь-то вы зажжете условный костер?
— Да! Поспешим же сложить его.
Всё трое принялись собирать сухое дерево, которое валялось повсюду, и сложили на самой открытой площадке костер.
— Теперь, — сказал Курумила, — отдохните до моего прихода и главное не шевелитесь.
— Куда вы, предводитель? — спросил граф.
— Довершить наше дело.
И с этими словами он бросился по крутому спуску и почти мгновенно исчез между деревьями. Оба друга
сели подле костра и нетерпеливо ожидали возвращения предводителя.
Отряд под начальством Жоана между тем приближался к проходу, подражая всем движениям индейцев. Вскоре он был на ружейный выстрел от каньона. Антинагуэль давно заметил его и следил за его продвижением. Несмотря на всю свою хитрость, он не подозревал, что тут есть какая-нибудь ловушка. Он был совершенно уверен, что испанцы не знают об устроенной им засаде. Кто мог уведомить их? Увидя впереди отряда Жоана, которого он узнал с первого взгляда, токи вполне успокоился. Он думал и не видел в этом ничего необычного, что эти индейцы запоздали, так как их тольдерия была на далеком расстоянии от арауканского стана и посланные им гонцы не успели уведомить их вовремя, и вот теперь они спешат присоединиться к своим. Черный Олень, с своей стороны, полагал, что, вероятно, Антинагуэль после их свидания послал за подкреплением. Таким образом, сложилось так, что обманулись оба предводителя.
Жоан смело подвигался вперед. Приблизившись к каньону, он, как было условлено заранее с испанцами, погнал лошадь, так что перед самым входом в ущелье опередил их шагов на шестьдесят. Нимало не медля, он въехал в проход. Едва он успел сделать несколько шагов, как из густых кустов легко спрыгнул вниз индеец и оказался как раз подле всадника. Этим индейцем был сам Антинагуэль.
— Мой сын запоздал, — сказал токи, подозрительно глядя на него.
— Пусть мой отец простит меня, — почтительно отвечал Жоан, — меня известили только ночью, и моя тольдерия далеко.
— Хорошо, — сказал предводитель, — я знаю, что мой сын разумен. Сколько копий с ним?