Читать интересную книгу Ангелы на кончике иглы - Юрий Дружников

Однако затей проверку органы, они обязаны это согласовать. Впрочем, почему бы и не согласовать? Кто-то непосредственно дал указание. Если это так, он, Макарцев, будет на высоте. Они затеяли игру, которая им выйдет боком. Сопляки! Он их проучит на более высоком уровне, чем они думают. Да он самому худощавому товарищу расскажет! Пускай как следует накажет тех, кто перестарался. Он делает партийную газету, которую читают в ста двух странах мира. Не на того замахнулись! Пока Игорь Иванович одевался, он уже твердо решил, что, приехав в редакцию, для начала немедленно позвонит по ВЧ одному из заместителей председателя Комитета госбезопасности.

Макарцев ободрился, растерянность миновала. Надевая галстук, он уже посвистывал.

11. С КЕМ ПОСОВЕТОВАТЬСЯ?

Редакционное утро началось ссорой с Ягубовым. Едва Анна Семеновна, закрыв после проветривания форточку, вышла, Макарцев спрятал серую папку в сейф. Он решил, что сейчас наметит тон разговора и позвонит по ВЧ туда, куда решил позвонить. Но тут секретарша соединила его с секретарем райкома Кавалеровым.

— Игорь Иваныч, я уже велел десять экземпляров газеты купить, а статьи нету…

— Черт знает что! Погоди…

Бегло просмотрев свою газету, Макарцев по селектору соединился с Ягубовым. Сейчас он ему объяснит, кто главный редактор газеты.

— Куда исчезла статья Кавалерова, которую я вчера поставил в номер?

— Извините, Игорь Иваныч. Я не знал, что это вы поставили, и распорядился снять. Мне показалось, был более важный материал… А она вам лично нужна?

— Что значит — лично? — Макарцева покоробила проницательность зама. — Очевидно, причины были, по которым я ее поставил. И давайте договоримся, Степан Трофимыч: распоряжения редактора обязательны для всех двухсот сорока трех сотрудников, в том числе и для вас…

— Разумеется! Просто я думал, что тоже имею в газете право голоса…

— Имеете. Но поскольку единоначалия ЦК еще не отменял, потрудитесь распорядиться, чтобы сегодня же статью Кавалерова поставили в номер!

— Будет выполнено! Кстати, сегодня вы сами дежурите.

Макарцев выключил селектор и сказал Кавалерову:

— Извини, недорозумение…

— Уж я слышу голос Ягубова!

— Маленькое самоуправство.

— Ой ли! Думаю, не сам он…

— Чепуха! Завтра утром читай!

Положив трубку, редактор раздраженно поморщился. Он с грустью подумал, что в редакции с каждым годом увеличивается процент балласта. Уволить бы двести бездельников, занимающихся сбором партвзносов, выпуском стенгазеты и просмотрами новых фильмов и ничего не делающих непосредственно для полос, а увеличить зарплату тем, кто, как волы, тянут всю работу.

Вот и Ягубов, к сожалению, балласт, да еще с характером! Кто там над ним стоит? Да чей бы он ни был, ставить палки в колеса — не позволю. Сейчас раздувать не буду. Но постепенно посажу его на место, и не пикнет! Плохо, что день начался наперекосяк, с испорченного настроения, причиной которого было уязвленное самолюбие. Макарцев подавил в себе раздражение: глупо расстраиваться из-за ошибки подчиненного. И ведь Макарцев сам уже исправил ее. Он нажал кнопку.

— Анна Семеновна, где машина?

— Леша еще не вернулся из КГБ.

У Локотковой на столе под стеклом лежал квадрат бумаги с надписью: «Тов. Козицкий А.С., Кузнецкий мост, 24, КГБ». Каждое утро она брала из пачки свежий номер «Трудовой правды», засовывала в конверт, надписывала этот адрес и, когда Леша привозил Макарцева, отправляла конверт. Конечно, данное учреждение, как и любое другое, могло бы подписаться на «Трудовую правду», и утром ее доставлял бы почтальон. Но так было заведено. Не послать ли серую папку с Лешей? Но тут же раздумал. Ведь уже решил звонить.

Он положил руку на трубку ВЧ, однако внимание его отвлекла пачка готовых снимков на письменном приборе. Какабадзе утром принес Анечке, та положила их на видное место. Игорь Иванович сгреб фотографии ладонью на середину стола и рассеянно глянул на свое изображение, размноженное двадцатикратно, для выбора. Открыв средний ящик стола, он смахнул туда фотографии, чтобы не мешали. Не до них.

Итак, ход разговора следующий: хотя я и очень загружен, но этот вопрос, для меня второстепенный, не могу оставить без внимания. Ко мне в кабинет подкинута рукопись определенного содержания. Если хотите — поручите разобраться. В конце концов, вашим молодцам за это и деньги платят. Нет — я ее выброшу. У меня более важные партийные и государственные дела.

В боковом ящике лежал красный номерной телефонный справочник. Макарцев отыскал в нем четырехзначный номер и снял трубку ВЧ. Но опять положил ее на рычаг. После звонка они приедут сразу. Еще бы: звонит кандидат в члены ЦК. Будут нудно разговаривать с ним, корчить из себя детективов, оторвут от работы на полдня. Потом начнут искать источник. Для этого в редакции появятся финансовые ревизоры, комиссия партийного контроля по работе с письмами трудящихся, слесари и полотеры. Начнут проверять всех людей, которых он сам брал в штат. Попросят взять временно их сотрудников на должность корреспондентов. Телефоны не выборочно — сплошь подключат на прослушивание. А в редакции такое несут! Да если не найдут ничего в столах у сотрудников (а ведь найдут!), все равно постараются доказать, что работали не впустую, будут докладывать в ЦК, трепать его имя. Нет уж, звонить им — увольте! Капать на собственную газету, что бы в ней ни произошло, — на это он не пойдет. В чем в чем, а в отсутствии порядочности его не упрекнешь!

Итак, не звонить… Ну, а если рукопись специально положили в виде манка и сами хотят посмотреть, как он будет реагировать? Что, если они знают о его сотрудниках больше него? Завтра зайдет к нему на прием Беспакбаев из районного отдела: «Кстати, не находили серую папку? Тут к вам, по нашим данным, один антисоветски настроенный читатель пытался пробиться на прием…» Или просто позвонит, поинтересуется…

До чего все глупо! Он ударил кулаком по дверце сейфа, в котором лежала папка. Удар получился глухой. Сейф не качнулся, не задребезжал, никак не отреагировал. А ведь действительно могут позвонить. Что ответить? Тон, конечно, должен быть спокойный, уверенный — это прежде всего.

Загудел телефон. Так и есть.

— Гарик!.. Извини, что я с утра отрываю…

Это был голос жены. Попросила машину. Если ему сейчас не нужно, Леша свозит ее навестить заболевшую подругу.

— Да, конечно, — облегченно вздохнул он. — Пришлю…

Он вызвал секретаршу.

— Анна Семеновна, отправьте Лешу ко мне домой. Меня больше ни с кем не соединяйте, кроме ЦК, ко мне никого, кроме тех, кого сам вызову. Я готовлюсь к пленуму.

— А вопросы по номеру?

— Все решу вечером.

Он смотрел ей в глаза. Не ей ли поручили положить? Слишком примитивно. Может, Леше? Этот годится, но тоже мелок. Вечером в моем кабинете разрешается сидеть «свежей голове» — у селектора. Но подложили-то до того, как я совсем уехал, — то есть мне! И, может, уже заметили, что я брал ее домой? Проклятье! Какая чушь занимает голову!

Макарцев остался один и, потирая щеки, напряженно думал, с кем посоветоваться.

Ягубов — человек не проверенный в совместных делах, а после сегодняшней истории — неприятный. Он, может статься, постарается использовать информацию в своих целях, если не сейчас, так после, и, стало быть, отпадает. Полищук? Он, конечно, никому не скажет. Ну что он может посоветовать со своим комсомольским задором? Тут должен быть найден простой ход. Простой, но точный, как попадание шара в лузу. Иначе — недоверие. А что может быть страшнее, чем недоверие?

Но ведь вовсе не обязательно советоваться именно в редакции. Мысль стала завиваться по более широкой спирали. Первый, о ком он подумал, был Фомичев. Он выслушает, покурит — и, возможно, скажет дело. Но Фомичева нет. То есть вообще он есть, но сперва надо преодолеть отчуждение, а это потребует времени. Кто еще?

Сравнительно недавно Макарцева нашли школьные товарищи, и он, тряхнув стариной, поехал в Ленинград на вечер встречи, который организовали в банкетном зале гостиницы «Московская». Больше трети класса собрали, остальные исчезли в тюрьмах и на войне. Крепко выпили, стали по очереди, выхваляясь перед пожилыми одноклассницами, рассказывать кто чего достиг. Вышли в деятели, позащищали докторские, кто полковник, кто директор, у многих машины. Один даже до руководства Тем Светом добрался: командовал похоронами ответработников Ленинграда. Но, конечно, выше Макарцева никто не сиганул. Поэтому он говорил скромнее всех. Все материки объехал, повидал экзотики. Вот книжку уговаривают написать, да некогда. Завидовали. Не знают, как тяжела шапка Мономаха. Отужинали тогда, и кто-то тихо запел:

Уходят, уходят, уходят друзья,

Одни в никуда, а другие — в князья.

И, улыбаясь, на него посматривали. Нашли место, где это петь. Им что! А у Макарцева — идеология в руках. Из одноклассников только Володя Безруков ничего не добился, молчал, сидел в потрепанном пиджачке. А ведь за одной партой просидели шесть лет! Безруков блистал эрудицией, одно время учился в университете с Макарцевым, дважды сидел за ревизионизм, был приговорен к расстрелу, после лагерей работал токарем на заводе, сейчас живет по Шопенгауэру: счастье внутри, внешние блага суть ублажение мелкого честолюбия. Макарцев приглашал Безрукова в Москву, обещал помочь. Тот отказался наотрез… Жить по Шопенгауэру — не всякому под силу. Пьяные одноклассники договорились встречаться регулярно и тут же об этом забыли. Какие от них советы?