Читать интересную книгу Рождение бабушки. Когда дочка становится мамой - Анат Гарари

Нири обводит взглядом всех сидящих кругом женщин.

– Я представляю себе вас стоящими на беговой дорожке и получающими из рук своих матерей вымышленную эстафетную палочку, означающую, что на следующем отрезке дистанции ведущими в забеге являетесь вы. В семьях, где мать уже покинула этот мир, помимо боли и тоски по близкому, возможно, самому близкому вам человеку, вам предстоит свыкнуться с еще одним жизненным фактом – находясь на вершине пирамиды, вы уже никогда не будете маминой дочкой или бабушкиной внучкой, и они больше не смогут вас защитить.

– Что я могу вам на это сказать? – говорит Мики. – Я как раз чувствую себя абсолютно готовой перенять эстафету, несмотря на то, что моя мама жива. Может, потому что я всегда была самая сильная в семье – и среди моих братьев, и, уж точно, по отношению к моей маме. С тех пор как умер папа, все собираются только у меня, и я задаю тон, а не моя мама.

Никто не спешит возразить или поддержать Мики, все молчат, обдумывая услышанное. Тишину нарушает Орна.

– Я хочу вам сказать, – взволнованно обращается она к Маргалит, – что я нахожусь под впечатлением от вашего рассказа, как прошлого, так и сегодняшнего. Моя мама умерла полтора года тому назад в день рождения моей дочки Яэль. И я вас очень хорошо понимаю, когда вы вспоминаете себя счастливой от сознания, что вы любимая дочка и любимая внучка. У меня было то же самое, и с этим тяжело расстаться! Отказаться от мысли, что есть человек, который любит тебя больше всего на свете, что есть человек, который всегда думает о тебе и готов на все ради того, чтобы тебе было хорошо, на все! Очень тяжело расстаться с этой согревающей тебя заботой, оставить ее позади! В моем доме я та, которая волнуется за всех; и когда мама ушла, она забрала с собой ту особую тревогу, которую испытывают матери по отношению к дочерям. Я не особенно верю в мистику, но с тех пор как она умерла, меня часто охватывает чувство, что она там, наверху, устраивает мои дела. Я вдруг почувствовала себя уверенной и защищенной… Но от этого я не стала меньше скучать по ней, – еле слышно, почти шепотом добавляет она. – Моя мама умерла в возрасте девяноста восьми лет, и я была очень, очень к ней привязана. Может, поэтому я живу с чувством, что она оберегает меня, меня и всю семью, что она направляет мою жизнь, что она где-то по-прежнему существует, и… такая абсурдная мысль, что она заботится каким-то образом о том, чтобы все у нас было в порядке.

Орна вытирает глаза, остерегаясь размазать синюю тушь на ресницах.

– Таким образом, вы сохраняете вашу с ней связь, равно как и Маргалит, которая и в трудные, и в радостные минуты спешит на могилу матери, чтобы рассказать там обо всем, что с ней происходит, – замечает Мики.

– Да, мне ее очень не хватает, – подтверждает Орна. Ее глаза блестят от слез; по всему видно, что она очень взволнована, – но она продолжает жить во мне, в моих мыслях. Если честно, то уже несколько последних лет она не могла говорить. Последние годы она была больна и нуждалась в моей помощи, а я, со своей стороны, чувствовала, что должна быть рядом с ней. Затем был короткий перерыв, а сейчас во мне опять нуждаются, только теперь в качестве бабушки. Действительно, это как движение по спирали: один круг пройден, и теперь я выхожу на следующий виток.

– Вот именно так и должно быть! – вступает в беседу Рут. Она складывает руки перед собой в характерном буддистском жесте – ладони лодочками обращены одна к другой. – На этой неделе я не раз возвращалась к услышанному на прошлом занятии, и мне пришла в голову мысль, что не зря генеалогические схемы называют семейным деревом. И тогда я подумала: чем искать в кроне то, чего уже нет, не лучше ли опустить взгляд к земле, туда, где пробиваются молодые ростки, и радоваться сегодняшнему дню и новой зарождающейся жизни?! Хотя, возможно, мне легко говорить, потому что моя мама по-прежнему со мной.

Клодин задумчиво поглаживает браслеты на руке.

– Я тоже пережила очень тяжелый год, когда умер мой муж, – говорит она, поворачиваясь всем корпусом к Маргалит. – Страшно тяжелый! Когда я узнала, что дочка беременна, это стало для меня утешением, что вот, хотя бы у меня есть теперь что-то… не знаю, как это объяснить… У меня ведь есть еще маленькие дети, и все равно я чувствовала себя очень одинокой. Мой муж был для меня всем. Он ни на минуту не оставлял меня одну, заботился обо всем. И вдруг я совсем одна – одна, даже когда все дети в доме, например, в субботу или в праздники. Когда Лиат сообщила мне, что она в положении, у меня было такое чувство, будто мой муж вернулся. И она собирается дать малышу его имя! Для меня это огромное утешение, в доме опять будет звучать это имя! С этих пор я даже меньше плачу. Я жду не дождусь, когда она уже родит! Я только об этом и думаю; и все в доме только об этом и говорят: когда он уже родится, когда его уже, наконец, принесут к нам в дом…

– Да, это, действительно, утешение, – соглашается Маргалит. Ее голос больше не звенит от слез. – Наверное, и мой внук заполнит образовавшуюся пустоту, но, как видно, пройдет время, прежде чем я свыкнусь, а главное, смирюсь с переменами, которые происходят в моей жизни.

– На прошлой неделе вы рассказывали про семинар, на котором вас попросили назвать одно событие, которое изменило вашу жизнь.

По всему видно, что Рут действительно неоднократно возвращалась к услышанному на предыдущей встрече; она помнит ее в деталях.

– Если я не ошибаюсь, у вас их было два: день смерти вашей мамы и, как вы выразились, день рождения бабушки. Какое в конце концов вы выбрали?

– Я выбрала рождение бабушки, – гордо улыбаясь, отвечает ей Маргалит. – Я думаю, что сделала свой выбор, благодаря тому, что присутствовала на родах. Я вряд ли смогу это объяснить, но я этого никогда не забуду, это потрясло меня до глубины души. Я чувствую, что что-то во мне сдвинулось; я думаю, что я «на правильном пути».

Она опять улыбается; вне всякого сомнения, ей стало намного легче.

– Скорее всего, именно поэтому моя дочка и записала меня в эту группу. Я ведь рассказывала на первом занятии, что это она увидела объявление, а я тут же согласилась. По-видимому, она пытается мне сказать, что хватит, пора браться за дело.

– Наверное, наши дочки это чувствуют, они точно знают, готовы ли мы уже или нет, – неожиданно вступает в беседу Анна, так и не отрывая глаз от пола. – Несколько лет я переживала, что моя дочка и думать не хочет о беременности. Не то чтобы я действительно знала, о чем она думает, но сам факт, что время идет, Наама выходит замуж, а о детях – ни слова. Может, это из-за того, что она, возможно, подсознательно уловила, что я еще не созрела, не освободилась для бабушки.

Анна наконец-то переводит взгляд на сидящих рядом с ней женщин и продолжает:

– Вы должны понять, что я просто дико занята, все держится на мне, у меня масса дел. Я не тот человек, который каждое утро отправляется в одно и то же место. Так это длится много лет, и этому нет конца. У меня нет ни минуты покоя. Но я это люблю. Честно говоря, – она заправляет за ухо непослушный локон, – ничего и не изменилось. Я не стала свободней. Мне пятьдесят лет, но если судить по тому, сколько часов в сутки я работаю и что успеваю, то мне двадцать восемь. Недавно в компании с еще одной коллегой-архитектором мы открыли новую контору, кроме того, я пою в хоре, и мы разъезжаем по всей стране. Иногда я смотрю на моих подруг и не могу понять, как они живут. Я понимаю, что это может звучать нескромно с моей стороны, и вообще, нехорошо судить, но как можно жить в одном месте двадцать лет и все это время делать одно и то же?! Вот так я и живу – молодая – старая – и это порой сводит меня с ума… но ничего не могу с собой поделать; наверное, я без этого завяну.

Рут ласково дотрагивается до ее колена.

– Я знаю тебя много лет, и ты всегда совершала поступки, которые не давали тебе состариться. Например, ушла от Амуса к Шаулю и родила от него еще двоих детей. Естественно, что тебе не горит стать бабушкой, ты хочешь оставаться молодой!

Она улыбается и поясняет:

– Муж Анны – латиноамериканец, такой же горячий, как и она – моложе ее на десять лет.

– Я тоже старше мужа на целый год! – гордо объявляет Мики.

– Сколько лет вашим детям? – спрашивает Анну Клодин, но Мики, решившая, что вопрос обращен к ней, отвечает:

– Моей дочке – тридцать, а сыну – двадцать семь.

Все вокруг улыбаются, и она, поняв, что произошло, начинает поспешно искать что-то в сумке, пока наконец не вытаскивает оттуда мятную карамель.

Анна же, возбужденная от собственной смелости (она не привыкла к такого рода откровенностям) и общего внимания, не заметила наступившей заминки.

– Наама самая старшая, ей – тридцать; Тамаре – двадцать пять, Майе – тринадцать и Адаму – одиннадцать, – перечисляет она. – Я не могу представить себя старой. Может, потому, что мои братья и родители намного старше меня, я всю жизнь чувствую себя маленькой. Один из моих братьев старше меня на двадцать лет, ровно на столько же я старше моей дочки. Так что я для всех – самая маленькая. Даже, когда мне будет восемьдесят, если я доживу, для себя я по-прежнему останусь самой маленькой. Настоящий возраст не имеет тут никакого значения. Я все начала очень рано: работу, материнство. Когда росли младшие дети, родители их сверстников в своем большинстве были младше меня, но и рядом с ними я часто ощущала себя девочкой. Это никак не связано с паспортом, по всей вероятности, я застряла где-то в шестидесятых. Анна, смеясь, разводит руками.