— Да. И три «нет», отвечает он гораздо твёрже прежнего. — Только игра не их. Игра, по сути, моя собственная. То есть я согласен был рисковать до последнего предела, но не ради денег. И не для своей компании. Для вот них.
На последних словах я почувствовала в осеннем воздухе нечто. И вскинула голову.
Они выступили из-за каждого ствола. Нет — вышли из древесных стволов: тонкие, как двумерные тени, которые плавно разворачиваются в трехмерную проекцию. Тёмные кавалеры в старинных костюмах времён Регенства и светлые дамы в кружевных корсажах и фижмах поверх кринолинов.
— Я немного лукавил, говоря про людей, — проговорил Нобиру Тагноль. — Хотя, по правде говоря, мог бы ожидать, что вы поймёте.
Белый Длиннокот Нобиру и Чёрный Длиннокот Тагноль. Призраки интернациональных имиджборд. Белокот и Чернокот. Белобог и Чернобог. Чёрная Кошка и Белый Кот режиссёра Кустурицы. И Которёк — Великая Шутейная Битва добра и зла, которая закончится воцарением вселенской гармонии.
Кажется, я в благоговейном восторге прикоснулась ладонями к щекам.
Предки нашего племени — или оплотнившиеся воспоминания о них?
Но тут рациональная половина моей бретонской натуры взяла верх над иррациональной.
— Похоже, логры Арморики с лихвой вернули себе прежнее влияние, — проговорила я. — Несколько пошатнувшееся в связи с разгромом альбигойцев, клеветой на тамплиеров и поголовным атеизмом эпохи всеобщего просвещения. И дошли до того, что хитростью выманивают на себя отколовшийся род, пожелавший обрести независимость.
— Четвёртое «нет», — сказал мой как-бы-клиент. — Мы ждали лишь возможности предъявить себя так, чтобы вы все уверились в нашем реальном — и вовсе не иллюзорном существовании. Кому как не вам, друидесса Каменных Деревьев, говорившая некогда с духами древнейших, могут быть доступны такие вещи!
— Так вы в самом деле один из Древних? — спросила я в замешательстве.
— Я состою в их братстве, но как простой смертный, — улыбнулся он. — Таких становится всё больше. Возможно, глобальная Сеть виновата — она ставит знак тождества между плотным бытием и тонкими материями.
Он помолчал, наблюдая, как призраки дриад мягко скользят за кулисы, откуда появились.
— И что — я их больше не увижу? — спросила я.
— Сегодня — точно, — ответил человек с глубокомысленной кличкой. — Потому что нам с вами предстоит доделать нашу работу. Я так думаю, большая-пребольшая куча монет не повредит даже тем, кто овладел легендарными сокровищами Соломона. Видите ли, я неточно выразился насчет детей. Мне наследует старшая дочь — она скорее логр, чем людское исчадие. Оттого я испытываю к ней большое, всепоглощающее уважение. Ну, а с моей страхолюдной конторой и её махинациями можно разобраться и не на таком высоком уровне.
…Я, еле передвигая ноги от усталости, но спокойная и довольная, шагала к выходу из парка. Гладкошёрстый пепельный котяра с белой манишкой на груди, разделённой черным галстучком, некоторое время следовал за мной по пятам, но мало-помалу отстал и, наконец, скрылся в кустарнике под заполошные вопли воробьёв.
Счастливой ему охоты…
12. Этельвульф
Что такое оборотничество, спрашивает себя аноним по кличке Благородный Волк, как не умение кровно родниться со всем живущим? Сущность не замыкается в оболочке, которую предписывает социум, оболочка не превращается в жёсткий кокон. Умение в идеальном пределе стать всем — значит понять и принять всё: поток и дерево на его берегу, воздух и ястреба в чистом небе, море и дельфина, огонь камина и саламандру, жреца и жертву, убийцу и убитого. Только на монолитном фундаменте всеобщности всего сущего можно позволить себе стать изменчивым и пересчитать собой все формы. Только будучи в идеале таким же причастником вечности, как наша родная планета, можно излить себя в сосуд, безупречно повторяющий тело её царя-самозванца.
Я повторяю — безупречно. Когда никакая из проб на отцовство-материнство не уловит малости, отличающей неподвластного произволу смерти от того, кто полностью этому произволу подвластен.
Дирга от того, кто всю свою краткую жизнь мается от кабальной зависимости.
Сверхразумное существо — от разумного человека, с какого-то неизреченного Божьего бодуна одарённого свободой воли.
Как сказал мой учитель жизни, мысль о самоубийстве — могучее утешение, с ней проживаешь много трудных ночей. Акцент на «много». Отчего-то народ считает, что всё то неисправимое рачьё, которое нагружает треды культурными вопросами о доступных способах суицида, заигрывает с маскотами в виде пи, тау или глаголя, скелета, подвешенного на верёвочке, опрокинутого черепка с серебряной окантовкой по краю или, наоборот, свечой на костяной лысине, — так вот все эти самовлюблённые битарды, судя по всему по этому, нехило озабочены проблемкой самовыпиливания (лобзиком по фанере, ага). Вот уж нет. Они погружены в одну-единственную проблему — попасть на выживач и впустить туда все имеющиеся в наличии корневища.
Рождение трагедии из духа блатной музыки.
Несерьёзно это, посоны. Даже если их кривлянье на мотив suicide a-la mode приведёт к реально значимым результатам.
Только не говорите, что я моралфаг. Когда я слышу «мораль», «духовность», «евроцивилизованность» и «активная гражданская позиция», моя рука тянется к вишмейкеру.
Ибо желание индивидуума гордо свалить на волне всеобщего бегства — голимый дебилизм и лишь доказывает его сугубую и неисправимую стадность. Так же и даже куда хуже, чем по-самурайски распороть себе пузо краем конверта или на манер проигравшего или отказанного в сатисфакции офицера пробуравить дурой-пулей остатки своего серого вещества.
Почему хуже-то? Да потому что буси хотя бы сражается с болью, офицер — со скотским инстинктом. Оба спасают фантом сословной чести от забвения — и оба же имеют в прикупе хорошую порцию БДСМ.
А модник полагает, что ему со всего того получится одна сплошная приятность. И от чифиря с ремантадином знатный кайф с глюками, и траектория прерванного полёта угодит прямиком в стратосферу. Тут он зафейлит, прямо вам говорю. Так же, как те, кто умирает за фатерлянд, что давно уже выполнил свою единственную функцию: создал декорации вокруг твоего роддома. Едва вылупленных рачков уверяют, что это святое, — помереть за отчизну. До жути героично: кормить собой пещерную дикость лозунгов, доставшихся нам в наследство от борьбы первобытных племен. Вперед — и ихняя земля, жратва и бабы станут нашими. Нарожаем деток и с их поддержкой никому не отдадим ни пяди! А как же ностальгия, говорите? Всего лишь отсутствие привычных феромонов. Кто-нибудь из вас, непроходимая школота, читал стих Майкова о полыни, так и называется — «Емшан»? О том, как заблудшему кочевнику, который, заметьте, дослужился до звания шаха или там султана, дали понюхать пучок родимой травы, и он — представьте себе! — вернулся пастушить в степь. Ах, не читали классику? Ваши личные проблемы. Но, во всяком случае, настоящая родина не требует от вас ни оседлости, ни защиты от пришельца, ни расширения границ. Это не место для произрастания, тем более не почва, накрытая тенью государственного флага, но лишь исходная точка Великого Кочевья.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});