Наше появление было неожиданно и эффектно — мы запоздали против назначенного срока на несколько дней, и к тому же никто не ждал сразу двух аэропланов, которые один за другим спустились в уединенную лагуну, в течение трех лет не видавшую ни одного чужого человека.
Мы провели на острове меньше суток, и это время протекло и для колонистов, и для нас в состоянии какого-то странного возбуждения, так что трудно дать протокольный отчет о последовательности событий.
Из общей массы людей, встретивших нас на берегу, наибольшую энергию проявил начальник острова, т. Минеев, небольшой человек с рыжеватой бородкой, заботливый и хлопотливый. Сегодня для него выдался горячий день — надо было сразу разрешить столько вопросов — кого и что вывозить, кому остаться на острове, чтобы обеспечить метеорологические наблюдения и большое хозяйство острова.
Эскимосы, основные жители острова, настолько здесь акклиматизировались, что не испытывают желания вернуться на родину, на материк.
Здесь живется гораздо лучше чем в бухте Провидения — климат почти такой же, а охота несравненно лучше. В то время как на материке в этом году было мало моржей — например за лето на мысу Северном не убили ни одного моржа, а на Ванкареме только двух — здесь моржей сколько угодно. Т. Ушаков, облетев в 1926 г. с летчиком Кальвицем остров, видел на льдах у северного побережья десятки тысяч моржей. Да и здесь, у южного берега, все время видны высовывающиеся из воды круглые головы моржей. Как нам говорит тов. Минеев, если нужно к завтраку печенку — выезжаешь на лодке, через короткое время убьешь двух-трех моржей, и от каждого получишь 25 кг первоклассной печенки.
Этой моржевой печенкой нас сейчас же угостили. Она ничем не отличалась от говяжьей, и даже Страубе, с которым в Уэлене делались чуть не судороги от моржевых котлеток, — уплетал ее с удовольствием.
Врангелевские эскимосы живут в ярангах и палатках, русские колонисты, в здании радиостанции на косе и в жилом доме на склоне горы. Рядом стоят еще две постройки — склады, лежат бочки с керосином и бензином, лодки, кучи мамонтовых бивней, головы моржей с громадными желтыми клыками. По косе лениво бродят собаки, но они даже не смотрят на моржевые головы: не то что в Уэлене, где на каждый кусочек мяса сбегались целые стаи.
Русские колонисты, уже привыкшие к здешней жизни, охотящиеся наравне с эскимосами (метеоролог Званцев, например, убил несколько десятков медведей) испытывают все же тоску по материку, и большая часть их хотела бы уехать.
Льды, которые мы видим вокруг острова, конечно не пропустят „Совет“ и нам надо вывозить с острова всех, для кого четвертая зимовка тяжела.
По последним телеграммам „Совет“ стоит вблизи кромки льда, к югу от острова Геральда (маленький островок, утес среди льдов, к востоку от Врангеля) и готов принять самолет.
Все на острове убеждены в том, что мы полетим к „Совету“, и у нас не хватило духа настаивать на нашем более осторожном плане — вывезти всех на мыс Северный.
Вечер прошел в бесконечных оживленных разговорах: — колонисты были как пьяные от избытка новых впечатлений и от лихорадочных сборов.
На острове решили остаться два промышленника, Павлов и Старцев, уже проведшие здесь 6 лет и начальник острова т. Минеев с женой т. Власовой, который не мог бросить все большое островное хозяйство.
К сожалению мне не удалось спокойно посидеть у них в их уютной комнате, сплошь заставленной полками с книгами, „расспросить о трехлетней зимовке—мне пришлось весь вечер провести на радиостанции в переговорах: сначала с „Советом“, уславливаясь, где и как мы завтра встретимся, затем с Колымской экспедицией и с „Сибиряковым“, который в это время шел с запада от Колымы к мысу Северному. Только ночью я пришел в дом, где мои спутники уже спали.
Жилой дом состоит из четырех комнат; в одной из них кухня и столовая, в остальных в каждой комнате живет одна семья. В комнате у Минеева, кроме людей, живут еще воспитанники: две ручных полярных совы и лемминги. Белые пухлые совы с любопытством и недоверием смотрят на посетителей, и широко открывают желтые рты, когда к ним протягиваешь руку: но это не от злости, как их дикие собратья — а из любезности, вероятно. Маленькие рыжеватые лемминги, заменяющие на севере полевых мышей, поблескивают из клетки своими бисеринками — глазами.
Но кроме этих домашних воспитанников на острове есть и полудикие: на столбе в клетке сидят две взрослые дикие совы, которые сердито шипят на проходящих, а в пристройке возле склада одиннадцать белых медвежат. Это результаты зимней охоты — за 3 года колонистами убито всего более 200 медведей; нынешней весной медвежат оставляли, чтобы увезти на пароходе на материк, в зоологический сад. Теперь им, наверно, предстоит пойти на мясо и шкуры.
Сейчас они маленькие, толстые и очень забавные. Увидев человека, прячутся вглубь клетки и лезут вверх по задней решетке, но потом с любопытством выходят вперед, вытягивая черные морды.
С острова нам предстояло вывезти восемь человек — двух радистов, метеоролога Званцева, одного промышленника, доктора Сенатского с женой-эскимоской и ребенком, родившимся здесь, и повара Петрика, — душевно-больного. Повар был взят в Петропавловске. Он уже раньше не был вполне здоровым; к концу пребывания на острове у него наступил рецидив, но к счастью болезнь его протекала в довольно спокойной форме. Самое неприятное последствие ее было сожжение всей одежды, которую он считал непригодной для поездки на материк. Его, конечно, надо было вывезти в первую очередь, и главным образом для этого, и для доставки продуктов, Минеев и вызывал нас.
Но наш самолет был достаточно грузоподъемен, чтобы забрать всех людей и даже часть пушнины; мы могли поднять не менее тонны.
На острове было довольно много ценной экспортной пушнины — плод трехлетней охоты: тысяча песцов и более двухсот медведей. Медвежьи шкуры слишком тяжелы — в плохо выделанном виде сто шкур весят почти тонну, но песцы весят очень мало, и пугали нас только своим объемом. 1000 песцов — это 25 больших кулей. Нам придется забить весь самолет. Надо было рассчитать груз так, чтобы вывезти
все в один рейс. Мы и так сильно рисковали машиной, садясь между льдов у „Совета“ и если мы повторим несколько раз эту операцию — мы в несколько раз увеличим и риск. А самое главное — у нас было горючего всего на 3 ч.
До „Совета“ около 50 миль — туда и обратно 1 ч. 20 м., да на материк самое меньшее 1 ч. 40 м., всего в обрез на 3 часа, даже без законного навигационного запаса на случай встречного ветра или вынужденного возвращения.
С мыса Северного мы не могли взять горючего — в лагуне больше не было, а доставка новых бочек задержала бы нас еще на двое суток: надо было громадные бочки тащить два километра на нартах по тундре, и затем десять километров пробираться вдоль берега между льдов в кожаной байдаре.