Читать интересную книгу Мост через бездну. Импрессионисты и XX век - Паола Волкова

Для Пикассо война – это выпадение из жизни, выпадение из всего. Финиш, финал, конец – даже не конец цивилизации или человечества, а просто возвращение мира к хаосу. Потому что те мифологические герои, которых он выводит, – это дети хаоса, это хтонический облик хаоса. Наступает время хаоса. Логоса, который выстроила античность, логоса, который выстроила цивилизация, не будет больше, он исчезнет. Мир снова уйдет в состояние хаоса, погрузится в безвременье.

Такие прозрения, такие осмысления без последствий остаться не могут. И дело не в том, какое количество копий было сделано с «Герники» (копия «Герники» даже висит в Организации Объединенных Наций). Дело в том, что когда миру предъявляются такие вещи, то сознание должно их воспринимать адекватно. Да, мы, конечно, очень любим свои вкусы в отношении искусства: это нам нравится, это нам не нравится. У нас над всем преобладает эта, так сказать, эстетическая гастрономия: это он пишет хорошо, это он пишет плохо… Между прочим, чтобы убедиться в том, что Пикассо умел писать и рисовать все, достаточно посмотреть его рисунки, особенно рисунки, связанные с античностью. По ним можно увидеть, каким он был классическим рисовальщиком, равным Никола Пуссену или Симону Вуэ, то есть вообще высшей французской классике. Но он выбирает тот язык, который ему нужен для того, чтобы показать, что война XX века – это распад материи и возвращение нашего мира к хаосу. А мы до сих пор, как те зрители 1937 года, поворачиваем к этому обстоятельству спины.

У Иосифа Бродского в серии «Кентавры» есть строки, которые очень точно описывают это состояние:

Местность цвета сапог, цвета сырой портянки. Совершенно не важно, который век или который год. На закате ревут, возвращаясь с полей, муу-танки: крупный единорогий скот.

Все переходят друг в друга с помощью слова «вдруг».

Глава 8

Тот, кто слышал дыхание вселенной

Художники рубежа двух столетий часто слышат дыхание вселенной. Дмитрия Плавинского никто научить этому не мог. Его не учили этому в детстве, его не учили этому в училище… Наверное, этому Дмитрия Плавинского не учили и его друзья, его современники. Именно современники, а не его поколение, потому что поколение предполагает возрастную характеристику, а современники – это близкие духовно люди, и возраст тут значения не имеет. В этом смысле современником Дмитрия Плавинского является Лев Николаевич Гумилев, который оставил нам очень целостную теорию. Конечно, нельзя путать теорию Гумилева с произведениями Плавинского, но цельность и масштабность присуща им обоим.

Это качество, умение слышать дыхание вселенной, вообще свойственно поэтам – в большей степени, чем писателям. Поэты каким-то странным образом выходят за пределы земного притяжения. Им свойственна эта тоска блуждания по вселенной, слышание музыки сфер. Из последних поэтов, несомненно, самая большая фигура здесь – это Велимир Хлебников. Из наших современников это Бродский, у которого было очень обострено чувство целостности. И, конечно, Марина Ивановна Цветаева с ее великой неизбывной вселенской тоской, предчувствием. Что уж говорить о Пушкине! Но на самом деле таких имен очень мало.

Дмитрий Плавинский – это художник античности или Средних веков, в том смысле, что ему каким-то образом присуще нечто самое главное, и как человеку в жизни, и как художнику в творчестве. Это, как всем известно, не всегда полностью совпадает, но у него, по счастью, как-то совпадает. Ему присуще представление о неразрывности, о единстве.

Как это описать словами? О картине можно рассказать, когда сама эта картина – рассказ. Только в этом случае мы можем найти подходящие слова для ее описания. В Третьяковской галерее это самое обычное дело: экскурсоводы просто поют, когда они оказываются перед Суриковым, Перовым или Саврасовым. И люди, которые стоят и смотрят на эти картины, улыбаются и кивают головами. Просто все совпадает: то, что говорит экскурсовод о картине, совпадает с тем, что они видят, и с их переживаниями. Это очень гармоническое зрелище. И люди говорят: «Как хорошо, как много мы сегодня узнали об искусстве!» Об искусстве, конечно, на этих экскурсиях узнают очень мало, но создается самое страшное, ложное представление о том, что ты все-таки узнал об искусстве. Потому что это просто описание – и все совпадает. Вот бедные дети сидят, вот гроб везут, как всех жалко! Их всех всегда жалко. И боярыню Морозову, и луну, которая на черном небе торчит одна, одинокая, и все это лунным светом освещает, и березу, которая клонится. России вообще свойственно это очень глубокое лирическое переживание, которое возникает просто при взгляде на ромашку или на березу. И это очень всем понятно. Это описание эмоции, которая очень близка всем.

А как говорить о картине, которая сама и есть эта информация, но в ней нет рассказа, который мог бы дать нам зацепку? Ты понимаешь все, что здесь изображено, но как это передать словами? Художник не дает тебе никакой зацепки, не бросает тебе никакого каната или веревки, чтобы ты мог за что-то ухватиться, для того чтобы понять, хоть сколько-нибудь приблизиться к тому, что видишь.

Но начнем с другого. Не с того, что изображено, а с того, как это изображено. Это и есть самое главное, потому что чем сложнее внутреннее пространство или чем сложнее эмоциональное пространство картины, тем более сложного, неповторимого и индивидуального языка (который и есть язык художественный) она требует. Поэтому абсолютно все картины Плавинского – это прежде всего разговор не о том, что написано, а о том, как это написано.

Дмитрий Плавинский. Рождественская Черепаха. 2009

Посмотрим на его «Черепаху». Здесь хочется говорить именно о том, как это написано. Черепаха – один из самых любимых героев и персонажей Плавинского. Сквозной персонаж, сквозная тема в его творчестве. И чем больше вы смотрите на этот холст, тем больше вы видите удивительного – с точки зрения того, что есть бесконечность и безграничность живописного содержания холста. Именно живописного, а не описательного, не словесного содержания. Что такое живописное содержание? Это то, о чем очень много писал Кандинский: он писал, что живопись начинается там, где вы можете бесконечно долго проводить время перед холстом, и чем дольше вы перед ним находитесь, тем больше и больше вам открывается, вы видите все больше и больше.

И еще важно то, чего Плавинский очень хотел добиться и что ему удалось: каждый элемент картины по ценности живописного содержания равен целому. Поэтому картины Плавинского надо смотреть, все время как бы переходя с целого на деталь, а с детали на целое. При этом вы не можете понять, как меняется живопись, цвет. Сначала вам кажется, что это одно состояние, но чем больше вы смотрите, тем сильнее меняется это живописное состояние: оно становится богаче, оно раскрывается. И невозможно понять, как это сделано. Если здесь есть беспредельность пространственновременная, здесь есть и беспредельность живописная, иначе не будет первой. Если не будет конечной – не будет и основной.

Это живопись, которая помимо безграничной описательности, имеет еще и то, что мы называем словом «фактура». Это не просто живопись – как мазок на холсте, как отпечаток кисти на холсте. Чем больше вы всматриваетесь, тем больше вы понимаете, что это этот мазок на холсте превращается на ваших глазах в живописный барельеф. Живопись меняет фактуру. Как она ее меняет? Так же, как природа меняет ландшафт. Это ландшафтные картины. И Плавинский пишет ландшафтную живопись. Не потому, что он просто изображает ландшафт, а в том смысле, какой мы вкладываем в понятие ландшафта, потому что в ландшафте – все. Ландшафт разнообразен: там есть вода, там есть земля, там есть пригорки, там есть деревья… Это очень ландшафтная живопись, потому что она необыкновенно разнообразна по своей живописной растительности, по всей своей фактуре. Попробуйте сосчитать, глядя на его картину, количество вариантов и сочетаний этих живописно-пластических форм.

По-другому Плавинский писать не может. Так же, как любой очень большой художник, он может писать только свою теорию. Собственно говоря, любой художник пишет только одну картину на протяжении всей своей жизни. Эта картина отражает степень его посвященности, степень его способности передать нам некое послание. И все картины Плавинского – это его послание. Разные варианты одного и того же послания.

У Плавинского есть работа под названием «Испанская черепаха». Щитки панциря у этой черепахи сдвинуты так, что она напоминает космический корабль. Космическое послание. И все щитки разные, все по-разному написаны. Черепаха изображена на черном фоне, и в этой черноте несется таинственный знак космоса и вечности. Одна пластинка этого панциря сдвинута, и оттуда хлещет какой-то неземной свет.

Дмитрий Плавинский. Старая черепаха