Сандокан приказал Джиро-Батолу снова взяться за весла и повернуть нос в направлении Ромадес, группы островов, расположенных ближе к югу. У него уже был готов план, как обмануть командира.
Через десять минут канонерка подошла к их лодке. Это было небольшое судно с низкой кормой, вооруженное всего одной пушкой, установленной на платформе. Его экипаж не превышал тридцати или сорока человек.
Капитан велел замедлить ход, а потом и вовсе остановиться всего в нескольких метрах от пироги.
– Стой, или я пущу вас ко дну!.. – приказал он, склонившись через борт.
Сандокан живо встал.
– За кого вы меня принимаете?.. – сказал он на хорошем английском языке.
– О! – с изумлением воскликнул офицер. – Сержант сипаев!.. Что вы делаете здесь, вдали от Лабуана?
– Иду на Ромадес, сударь, – ответил Сандокан.
– А с чем?
– Должен отвезти приказы на яхту лорда Гвиллока.
– Оно находится там, это судно?
– Да, капитан.
– И вы идете туда на пироге?
– Не смог найти ничего лучшего.
– Будьте осторожны: вблизи рыщут прао малайцев.
– Ах так! – воскликнул Сандокан, с трудом сдержав радость.
– Вчера утром я видел два и предполагаю, что они шли с Момпрачема. Если бы у меня было на несколько пушек больше, не знаю, держались бы они сейчас еще на плаву.
– Спасибо за предупреждение, капитан.
– Вам ничего не нужно, сержант?
– Нет, сударь.
– Счастливого пути!
Канонерка взяла прежний курс на Лабуан, а Джиро-Батол сориентировал парус на Момпрачем.
– Ты слышал? – спросил его Сандокан.
– Да, мой капитан.
– Наши суда бороздят море.
– Они все еще ищут вас, капитан.
– Они не верят в мою смерть?
– Конечно нет.
– Вот будет сюрприз для Янеса, когда он увидит меня. Мой добрый и верный товарищ!
На заре только сто пятьдесят миль отделяло беглецов от Момпрачема – расстояние, которое они могли покрыть за двадцать-тридцать часов, если ветер не ухудшится.
Малаец извлек из-под своего сиденья на пироге старый глиняный горшок с провизией и предложил Сандокану, но тот, во власти своих воспоминаний, даже не ответил ему.
– Его околдовали, – повторил малаец, качая головой. – Если так, горе англичанам!..
В течение дня ветер несколько раз падал, и лодка, тяжело переваливаясь по волнам, зачерпнула воды. Однако к вечеру поднялся свежий юго-восточный ветер, быстро увлекая ее к западу, и дул до следующего дня.
На закате малаец, стоявший на ногах на носу, заметил впереди темную полоску, которая выступала над морем.
– Момпрачем!.. – вскричал он.
Услышав этот крик, Сандокан, который все еще сидел в задумчивости на корме, рывком поднялся.
Мгновение – и это был уже совсем другой человек: всякая меланхолия исчезла с его лица. Глаза его метали молнии, губы твердо сжались.
– Момпрачем! – воскликнул он, выпрямляясь во весь рост. – Мой Момпрачем!..
И остался стоять, жадно глядя на этот дикий остров, оплот его силы и власти, который он с полным правом называл своим. Он чувствовал, что вновь превращается в прежнего пирата, неукротимого, неистового Тигра Малайзии.
– Мой Момпрачем, наконец-то я вижу тебя!
– Мы спасены, Тигр, – сказал малаец, сияя от радости.
Сандокан посмотрел на него с улыбкой.
– Заслуживаю ли я еще это прозвище, Джиро-Батол? – спросил он.
– Да, капитан.
– А все-таки я думаю, что не заслуживаю его больше, – прошептал Сандокан, вздохнув.
Ближе к полуночи, никем не замеченные, они причалили к большому молу на острове. Сандокан спрыгнул на берег и остановился у первых ступенек извилистой лестницы, которая вела в его дом.
– Джиро-Батол, – сказал он, обращаясь к остановившемуся малайцу, – возвращайся в свою хижину, предупреди пиратов о моем возвращении, но скажи им, чтобы они оставили меня в покое пока. Мне надо поговорить там наверху о таких вещах, которые не для всяких ушей.
– Хорошо, капитан. Я страшно рад, что вернулся сюда. Один я не добрался бы, наверное. И знаете, капитан, я не только готов лечь костьми за вас, но, если вам понадобится человек, чтобы спасти даже англичанина или англичанку, я на это готов.
– Спасибо, Джиро-Батол! Спасибо… а теперь уходи! – И, взволнованный воспоминанием о Марианне, невольно вызванным малайцем, он поднялся по ступенькам, растворившись в густой темноте.
Глава ХIV
Любовь и опьянение
Добравшись до вершины утеса, Сандокан остановился и еще раз обернулся на восток, к Лабуану.
– Великий Боже! – прошептал он. – Какое расстояние отделяет меня от нее! Что она делает сейчас? Оплакивает меня, как мертвого, или грустит, как о пленнике.
Он вдохнул ночной ветер, как если бы вдыхал далекий аромат своей любимой, и медленными шагами пошел к своему дому, где еще светилось одно окно.
Он заглянул сквозь оконные стекла и увидел человека, сидящего за столом, в задумчивости обхватив голову руками.
– Янес, – прошептал он, грустно улыбнувшись. – Что он скажет, когда узнает, что Тигр вернулся побежденным и околдованным?
Он сдержал вздох и тихо-тихо открыл дверь, так что Янес не услышал его.
– Ну что, дружище, – сказал он громко. – Не забыл ты Тигра Малайзии?
Он еще не закрыл рот, а Янес уже стиснул его в объятиях, восклицая в изумлении:
– Это ты?.. Черт возьми, это ты, Сандокан!.. Ах!.. Я думал, что ты погиб!..
– Нет, как видишь, я вернулся.
– Но, дружище, где же ты пропадал? Уже четыре недели, как я жду тебя, теряя надежду. Что ты делал столько времени? Ты ограбил какой-нибудь султанат, или это Жемчужина Лабуана так околдовала тебя?
Его веселье и радость, однако, не затрагивали Сандокана. Пират стоял перед ним в молчании, с грустным взглядом и потемневшим лицом.
– В чем дело? – спросил Янес, удивленный этим молчанием. – Почему ты так смотришь? И что это за форма на тебе? Случилось какое-нибудь несчастье?
– Несчастье! – воскликнул Сандокан хриплым голосом. – Ты, значит, не знаешь, что из пятидесяти человек, которых я повел с собой на Лабуан, вернулся один только Джиро-Батол? Все они пали у берегов этого проклятого острова, а мои суда покоятся на дне моря. На этот раз я разгромлен и побежден.
– Побежден – ты!.. Это невозможно!
– Да, Янес, я был побежден и ранен; мои люди уничтожены; а сам я возвращаюсь смертельно больной!..
Понурившись, Сандокан подошел к столу, сел, одним духом опрокинул стакан виски и прерывающимся хриплым голосом рассказал все, что случилось с ним: и о прибытии на Лабуан, и о встрече с крейсером, и об отчаянном сражении своих прао, и про ночной абордаж, рану, полученную при этом, про то, как плыл, истекая кровью, к берегу.
Но стоило ему заговорить о Жемчужине Лабуана, весь его гнев испарился. Голос, до этого яростный, гневный, стал мягким, нежным и страстным.