Читать интересную книгу Подмены - Григорий Ряжский

Она тогда растерялась, Ваша мама, словно удар был не у него, а у неё самой. Отец Ваш – недвижим, с несвязной, едва разборчивой речью, то и дело ходящий под себя, не помнящий никого, слепо глядящий в потолок и пускающий слюни в подушку. Вот так! Я же, как лечащий врач, была при нём практически неотрывно. Не знаю, что заставило меня поступать именно так, ведь в ту пору мы едва были знакомы. Знали разве что друг про друга нечто: оба из столиц – он из главной, я из северной, Ленинграда. Он женат, я разведена. У него сын, я бездетна. Ну и улыбались иногда при случайной встрече в доме общих знакомых, таких же эвакуированных, какими были все мы. Тот к ним тоже ходил, когда звали, снабженец, уралмашевский. Улыбался всё, похохатывал, будто всегда доволен жизнью. А из ушей вечно волосы торчали, я не могла смотреть просто. Она к нему ушла потом, Ваша мама, когда с отцом всё случилось. Не сразу оставила его, но и не так чтоб долго раздумьями мучилась. Но об этом чуть потом.

Спросите, почему не на фронте оказалась, коль скоро врач? Просилась. А только в приказном порядке в тыл отправили, ещё до блокады: сказали, мол, те, кто танки выпускает, не меньше фронту нужны, чем обычные бойцы. Один толковый танковый инженер взвода пехотинцев стоит, если не целого даже батальона. И поддержка их работоспособности и здоровья стране важны не меньше, чем воюющим солдатам. Вот и поехала поддерживать и лечить военных тыловиков, таких как Наум Ихильевич. Ко мне же его и доставили, как только удар тот случился…»

Моисей отложил письмо, не в силах читать дальше: гортань свело судорогой, глаза намокли, буквы, расползаясь, уходили в расфокус. Пальцы рук слушались едва-едва, с трудом сгибаясь в суставах. Он уже всё знал. Понял, ещё не достигнув места, на котором оборвал чтение. Башка плохо подчинялась, мысли метались между двумя мёртвыми и равно дорогими ему стариками – матерью и отцом. Кто для него отныне становился кем и отчего так случилось, в этом, если по-хорошему, теперь ему следовало разбираться не спеша. Но чувствовал, не будет на это сил, не станет он, не захочет. Подержит какое-то время в себе, ни с кем не делясь, а потом видно будет. Главное, что ему делать теперь со старухой-вдовой, этой удивительной врачихой, которую он совершенно не знал, и, откровенно говоря, даже минимально не напрягался, чтобы хотя бы как-то узнать. Да и отец его к тому никак не подталкивал, делая вид, что ему всё равно. Теперь же она пережила любимого, и нет сильней одиночества, чем такое.

Дверь приоткрылась, Лёка, сунув голову, протараторил:

– Пап, мне на проявку бы, а? Хочется побыстрей напечатать. Где у тебя взять?

– В прихожей, в плаще поищи, – не оборачиваясь, отозвался Моисей.

– Угу, – буркнул сын и исчез.

Следом за ним в дверном проёме возникла тёща и тоже справилась, уже о своём:

– Там Веруня фаршу свежего принесла, с охлаждёнки, с говяжьей. Так на сегодня котлет нажарить вам или до завтра подержать? Ты как, Моисей?

– Мне всё равно, – снова не обернувшись, через полусжатые губы бормотнул Дворкин, – хоть сейчас, хоть никогда.

– Чегой-то так, – насторожилась тёща, – на работе, что ли, чего?

– Дверь, пожалуйста, закройте, Анастасия Григорьевна, – отчётливо произнёс он, стараясь унять подступающее раздражение, – я вам уже ответил. И дайте мне работать.

Та, полная недоумения, исчезла.

«Одиночество… – вдруг подумалось ему. – Я понял… это же так просто… Это когда снаружи больней и гаже, чем внутри… Главное, научиться не получать от этого удовольствия, иначе – труба, увязнешь и начнёшь казниться, даже не успев осознать причин… Говорят, всякий, кто любит одиночество, или Бог, или дикий зверь. Кто же я в таком случае? – продолжал размышлять Моисей, уткнувшись глазами в исписанный вдовой листок. – На Бога явно не тяну, да и звериного за собой не замечал. Может, просто неудачник? Заурядный мудель, продавщицын муж, возомнивший о себе невесть чего? И может, они верно мне метку эту кинули, чтобы знал место и перестал быть клиническим идиотом?»

Надо было дочитывать, но что-то удерживало его, не хотелось расставаться с так поразившим его началом рукописного текста, но в то же время не желал он и столкнуться с любым непредсказуемым финалом. Чувство было сильным, очень. Подобное волнение он испытал разве что, когда ему намекнули, что он, гвардии капитан Дворкин, только что поимел невинную девушку. И ещё – когда та, под страхом смерти, обесчещенная им, удаляясь, выкрикивала проклятия. Которые, как выяснилось уже потом, вполне работают.

Он снова опустил глаза в бумажный листок:

«…Сначала в госпитале находился, под круглосуточной капельницей. Не помогало, не отпускал паралич: сковал так, сильней чего не бывает, поначалу одни лишь зрачки оставил и левую сторону губ. Остальное тоже, думаю, понимаете – трубка в мочеточник, глюкоза в вену, судно – неотъёмно, простите уж за такую непривлекательную подробность. Но это важно для понимания вещей. Тоже простите, но не сказать не могла.

Она сначала заходила, Ваша мама, руку щупала, щёку, лоб трогала. И уходила, совсем. Ей уже тогда главврач объяснил, что отец Ваш практически невозвратен. Особенно в тех примитивных условиях, сами понимаете. В общем, предложили забрать, додержать в домашнем пригляде – в любом случае, госпиталь был уже бессилен, положительного сдвига – ни одного…»

– И что? – вскричал Моисей, оторвав глаза от письма. В это мгновение он не заметил даже собственного крика, потому что уже понимал, к какому финалу идёт рассказ отцовской вдовы. Но всё ещё надеялся, хотя доподлинно знал уже, что – напрасно. И снова неслышно вскрикнул: – И что же дальше?

Будто услышав его, вдова продолжала излагать так же размеренно и подробно, отвечая ровно на его вопрос:

«…В общем, отказалась она, Ваша мама. Сказала, будь что будет, но забирать ей мужа некуда, да и не справится она со всеми этими трубками и суднами. Просто не потянет, ни по какому. Она уже в то время со снабженцем жила, в его квартире. Это, правда, чуть потом выяснилось. Как и то, что этот человек ультиматум ей поставил: или со мной, или будешь сидеть при нём неотвязно, весь остаток жизни вынося за паралитиком судно…»

– И? – невольно прошептал Дворкин. – Ну и?..

«…И тогда я решила, что заберу его. Подумала, справлюсь. Женщину в помощь подберу, из беженок, без жилья, и вдвоём – потянем. Одним словом, так и сделала. Перевезла к себе на квартиру, хорошую няню в помощь определила. И стала разговаривать с ним, часами. Поначалу тоже не надеялась, что оживёт, что сдвинется процесс с мёртвой точки, что постепенно отпустит паралич, хотя бы секторально: по кусочку, по частям, освобождая, растормаживая отдельные нервные окончания. И что Вы думаете? Утром как-то, на второй год этой спячки глаза открыл и говорит, со строгостью, как положено: мол, скажите им, чтобы не хитрили, а то они вечно ограничитель оборотов у движка подкручивают. Я им, говорит, не раз категорически запрещал такое делать, так и передайте, а что танк у них после пулей в горку влетает, так от этого двигатель портится, и это легко может произойти в обстановке боя, к гадалке не ходи. И больше не стану повторять, уволю с позором и с довольствия сниму, это ясно? Няня тогда была с ним, сама я в госпитале дежурила, так она всё на бумажку записала и мне передала, а сама, помню, как прочитала бумажку ту, так просто от радости вся светилась – извините, что сама же так да про себя.

Ну а потом пошло дело на поправку, просто семимильно понеслось. Сначала пошёл, с поддержкой, потом с палочкой, при ясном сознании и доброй памяти. А буквально за неделю до победы – всё! Палку отшвырнул, в голос рассмеялся и лёгкими перебежками вокруг нашего дома два почти что полных круга сделал. Как раз письмо в тот день от Вас пришло, где вы писали, что под Прагой стоите в ожидании, мол, самой последней атаки…»

– Ну да, – пробормотал Дворкин, потерев под глазами тыльной стороной ладони, – ну да… Отец на ноги подымался, а сын его в это время падал на самое дно.

«…Маму Вашу к тому времени уже похоронили. Я же и хоронила, сама. Они тогда уже не в Свердловске жили, переехали в Челябинск, тамошний Тракторный снабжать, кажется. И то ли человек этот пил, то ли сдержанностью не отличался, но только умерла Ваша мать не естественной смертью. Говорили, ножевое, в сердце, при выяснении отношений, где пьяный безумец потерял контроль. Его осудили, но они ведь так и жили до этого в гражданском браке, так что закрытый гроб с телом отправили сюда, по месту нахождения законного супруга. Потому и пришлось этим заняться мне, раз уж так получилось, – Наум всё ещё не приходил в сознание, это произошло незадолго до начала его возвращения к жизни. Так в закрытом гробу и похоронили, некому было смотреть. Но там место хорошее, и оградка приличная. Впрочем, Вы и сами видели, потому не думаю я, что станете обижаться.