Читать интересную книгу Пиво, стихи и зеленые глаза (сборник) - Михаил Ландбург

– А как сегодня?

– Сегодня, думаю, всю ночь!

– Тогда приду к вам ночью!

– Но…

– Я женщина свободная… Я смогу…

– Мне, право, неловко…

– Зато, когда весь мусор выгребем, то сможем, наконец-то, вместе позавтракать! Почему вы молчите?

Я на минуту отвлёкся, раздумывая над вечной загадкой женского мышления..

– Почему вы молчите? – повторила женщина.

– Оставайтесь на месте, – прошептал я, – иду к вам!

– Когда?

– Немедленно!

– Выходит, мы сможем вместе пообедать?!

– А то что же ещё? – не понял я и, скользнув виноватым взглядом по рукописи, кажется, покраснел.

Женщина – не такая… мужчина – не такой…

Так много вздоха было в ней,

так мало – тела.

Марина Цветаева

Звонил хозяин дома для престарелых:

– Доктор Грин, завтра на работу, пожалуйста, не выходите!

– Меня увольняют? – спросил я.

– Временные меры… Повсюду бастуют, скверно с доставкой самого необходимого, неважно с пациентами, да и с…

– Доходами? – подсказал я.

– И с ними… Но всё это временно… Вы же знаете…

– Разумеется! – ответил я и опустил трубку.

Я послушал, как за окном шумел зимний ветер, а потом, когда к подоконнику опустилась тёмная наволочь неба, вдруг ощутил тоску. «Прогнать темень никогда не удавалось», – подумалось мне, и в тот же миг крупные дождевые струи суетливо забегали по стеклу окна.

Я отвернулся, взглянул на немую коробку телефона: «А что, если… Нет, пожалуй, нет…»

Зашёл в ванную комнату, решив наполнить ванну горячей водой.

«Всё временно…» – подумал я о немощных, уходящих из жизни людях, о длящихся более месяца забастовках, о звонке хозяина дома для престарелых, и снова о медицинской сестре Алисе, у которой был широкий нос и плохо причёсанные волосы.

Алиса снимала комнатку в доме напротив, а своего у неё не было ничего: ни семьи, ни постоянной работы, ни даже ванной… Как-то, стоя возле здания почты, мы немного разговорились, и она записала на клочке бумаги свой телефон. Я мысленно отметил, что у неё некрасивые руки.

Я посмотрел, как льётся из крана горячая вода, и, подумав, что у меня есть хотя бы своя ванна, вернулся к телефону.

– Привет, Алиса, это говорит доктор Грин!

– А, доктор!

– Ты чем-то занята?

– Сижу!

– Просто сидишь?

– Сижу на стуле и пытаюсь ни о чём не думать!

– И я… Я тоже пытаюсь… Тебе не холодно, Алиса?

– Терпимо! Правда, у меня небольшой насморк.

– Это ужасно! Насморк может привести к самым печальным последствиям…

– И даже?..

– И даже!..

Алиса немного помолчала, потом весело спросила:

– Доктор, как вы считаете, мой нос могут отрезать?

– Ни в коем случае!

– Но как же быть с моим насморком?

– Я уже принял меры!

– Приняли меры?

– Я приглашаю тебя к себе, в ванну!

– В ванну?

– А почему бы нет? Знаешь, когда за окном темень и дождь, то нет ничего лучше, чем…

– Но, доктор…

– Что, Алиса?

– Мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, что…

– Что, Алиса, о чём я не должен подумать?

– Понимаете… Я женщина вовсе не такая…

– Конечно, Алиса! Ты женщина вовсе не такая… Так ведь и я мужчина вовсе не такой…

– Ладно, доктор, я подойду… Ради моего носа…

– Конечно, Алиса, подходи! Дверь я оставлю открытой…

…Алиса нагнулась, потрогала в ванной воду и, не глядя на меня, быстро разделась.

«Какая худая, – подумал я, – худая и некрасивая!»

– Вы только не подумайте, доктор… Я женщина не такая… – заговорила Алиса. – Знаете, доктор, когда жизнь столь несправедливая и когда приходится месяцами получать пособие по безработице, то иногда ты готов упрятать себя даже в ванне с водой… Знаете, доктор…

– Знаю!.. – я увидел, как от горячей воды и от пара раскраснелись её плечи, и подумал, что ничего об этой женщине не знаю и ничего знать не хочу. – В холодильнике я припрятал вино!

– Предлагаете пить вино? – спросила Алиса.

– Почему бы нет? – ответил я. – Мы сможем сидеть в ванной, наполненной горячей водой и пить холодное вино!

По лицу Алисы скользнула тень озабоченности.

– Доктор, я никогда не пила холодное вино в ванной.

– Когда жизнь такая несправедливая и когда приходится месяцами не работать, то… – я вышел на кухню, чтобы принести бутылку портвейна и два бокала.

– За что пьём? – спросила Алиса.

– Не знаю! Просто будем сидеть в горячей воде и пить холодное пиво.

Алиса пожала плечами. Она пила вино маленькими глотками, и её нос стал, кажется, ещё шире, а на её плече, чуть вздрагивая, весело перекатывались капельки воды. Наклонившись к плечу, я слизал несколько капель.

– Ты плачешь? – спросил я, заметив возле широкого носа Алисы слезинку.

– Нет, – сказала Алиса и закрыла глаза, – никогда!

Я молча взял из её руки недопитый бокал и поставил его на пол возле ванной.

– Я вам нравлюсь? – вдруг спросила Алиса.

– Не знаю, – признался я. – Над этим не думал.

– Думали! Вы знаете!..

– Что я знаю?

Алиса открыла глаза и проговорила:

– Вы знаете, что я вам не нравлюсь.

Я не ответил.

И вдруг Алиса спросила:

– Доктор, как вы считаете, сочувствием насытиться можно?

– Наверно! – сказал я. – Наверно, в какой-то мере…

– Вы так считаете?

– Да!

– И я – да! И я так считаю…

Я поднял голову. Под потолком покачивалось серое облачко пара.

– Отогрелась? – спросил я.

– Конечно! Мне, пожалуй, уходить пора… – Алиса одевалась так же торопливо, как и раздевалась.

Я подумал: «Всё, что ни скажу этой женщине, всё, что сейчас ни сделаю – всё будет походить на бессмысленный поиск цветка в поле, которое давно уж залито асфальтом».

Перед дверью Алиса резко остановилась.

– Поцелуйте меня, доктор! – сказала она.

Я поцеловал и спросил:

– Ну, как?

– Терпимо! – ответила она.

– Ты ведь не думаешь, что я…

– Нет, доктор, я не думаю, что вы…

– Так уж, Алиса!..

– Да, доктор, – Алиса коснулась дверной ручки, – так уж!..

Мальчики и девочки

Давиду Юделявичусу

Лихорадочно прижимаю лицо к подушке, опасаясь упустить сон о птицах, но сон вдруг исчезает, а, вместо него, возвращается боль в спине и постоянное напоминание о моей сиротливой жизни. Когда умерли родители, я этого не ощущал; ощущение сиротливости пришло позже, когда не стало моего сына. Он был замечательным парнем и чудесным сыном. Он был тридцать четыре года чудесным сыном. Когда самолёт с моим мальчиком разбился по пути в Индию, мы с женой пытались сделать такого же парня снова, но через два месяца опухоль сожрала у жены печень.

Проглатываю обезболивающую таблетку и иду на кухню, где у плиты возится мой квартирант Рон. У него сыновей нет, у него одна лишь дочь, которая живёт с мужем в Канаде. Лет сорок назад Рон учился в американском колледже и, играя в бейсбольной команде, славился тем, что был единственным белым и единственным евреем одновременно. Потом он много лет работал экономическим советником в крупной фирме по изготовлению сыров и вновь прославился, на этот раз тем, что сумел довести фирму до полного разорения.

– Привет! – говорю я Рону.

– Жри! – в ответ отвечает он и ставит передо мной тарелку с чем-то непонятным.

– Это мне? – уточняю я.

– Жри! – повторяет Рон. Всю свою жизнь он страдал недержанием: в юности – недержанием мочи, позже – спермы, а постоянно – недержанием языка. – Прожёвывать не обязательно!

– Выходит, мне подавиться?

– Если не можешь иначе…

Приподнимаю тарелку и сбрасываю её содержимое в мусорный пакет.

– Лучше выпьем! – предлагаю я.

И тут в дверях возникает Эвелина. Она живёт этажом ниже, и у неё тело беспредельной ширины.

– Мальчики, – сообщает она, – я влюбилась!

– Снова? – вздрагивает Рон.

– Что значит «снова»?

– Год назад ты влюбилась в усатого гитариста! – напоминает Рон.

– Я оставила его, как только обнаружила, что усы он подкрашивал…

– А полгода назад ты влюбилась в меня!

– Это была досадная ошибка…

– Вся твоя биография – это бесконечная цепь досадных ошибок…

– Мальчики, на этот раз моё сердце… – Эвелина, подхватив мою руку, кладёт её к себе на грудь. – Вот, убедитесь!..

– Колотится! – говорю я, долго не убирая руку.

– Я такая счастливая! – шепчет Эвелина, грубо сбрасывая с себя мою руку.

Рон, скорбно склонив голову, выдавливает из себя:

– Позволь выразить мое искреннее…

– Спасибо, мальчики! – говорит стоящий в дверях монумент. – Вечером спуститесь, пожалуйста, ко мне – я устраиваю смотрины… Кстати, будут девочки. Некоторые даже ещё свободны…

Мы низко кланяемся, и я мысленно пытаюсь определить размер Эвелининых трусиков.

– Ну, – говорю я, возвращая Рона к столу и доставая из буфета рюмки, – за дело!

Первая рюмка за то, чтобы ночи не казались нам такими длинными, а потом мы пьём за счастье Эвелины.

Вдруг Рон считает нужным сообщить, что любовь – это всего лишь то, что, случайно застряв в глазах, позже вытекает из той штуки, которая под животом.