Но вот одним жарким, душным августовским утром в моей судьбе произошел поворот. Все привычные нити, связывавшие меня с Вин и ее домом, разом оборвались.
В то утро старушка Вин не спустилась, как обычно, на кухню готовить завтрак своим постояльцам. Маленькая служанка, которая помогала ей по дому, с испуганным лицом вошла ко мне в комнату и сказала, что миссис Коулз нашли мертвой в постели. У бедной милой Вин был тромбоз, но ни мы, ни она об этом даже не подозревали. Тромб закупорил сосуд мозга, и мир для нее навсегда перестал существовать. Для миссис Коулз это был легкий и быстрый конец, а для меня ее смерть означала вечную печаль и потерю одного из лучших и самых дорогих мне людей.
Я горько плакала вместе с ее друзьями, которые, как и я, скорбели о ней. Мы устроили ей пышные похороны, было много красивых цветов. Вокруг Вин всегда собирались люди, привлекаемые ее радушием, добротой и бесчисленными щедрыми знаками внимания. Я и сегодня с грустью продолжаю вспоминать ее и часто думаю, что бы она сказала о наших с Ричардом отношениях. Я уверена, что он бы ей понравился, хотя она и не «одобрила» бы всего этого. Ей всегда хотелось, чтобы ее «маленькая» Рози вышла замуж за достойного человека.
Тут я бы ее разочаровала. Но я не смогла бы принадлежать никому в мире, кроме Ричарда.
Доходный дом в Эрлз-Корте перестал быть моим домом, каким он был эти два так многому научивших меня года. Права на аренду дома и та небольшая сумма денег, которую Вин удалось скопить, перешли к племяннику ее мужа. А он продал дом, и я не смогла оставаться там при новых владельцах: мне было так хорошо у старушки Вин, и каждый пустяк слишком напоминал бы мне о ней. Поэтому я предпочла сразу же уехать.
Так закончился еще один период жизни Розелинды Браун.
8
Хотя смерть Вин и была для меня настоящим горем, думаю, в каком-то смысле было даже к лучшему, что я не осталась в этом доме навсегда. Я бы никогда ничего не достигла; наверное, я так на всю жизнь и осталась бы в страховой компании, куда меня направили монахини из монастыря Святого Вознесения и где я выполняла трудную работу за гроши, слишком медленно поднимаясь по служебной лестнице.
Первые две недели, после того как я уехала из Эрлз-Корта, который так долго был моим домом, превратились для меня в настоящую муку. Я наняла комнату в другом пансионе. Его рекламу я увидела в газете «Кенсингтон ньюс». Хозяйкой была некая мисс Пардью. В доме было грязно и убого, а кормили просто отвратительно, и я поняла, что перестану уважать себя, если останусь там. Все это было так не похоже на бедный, но добрый дом Вин: не было вкусной пищи, не было теплой, уютной гостиной и постояльцы были довольно неприятные типы, включая мерзкого вида мужчину, чья хитрая улыбка доконала меня.
Когда я сообщила хозяйке о своем решении выехать из пансиона, мисс Пардью – женщина со злой физиономией, похожая на хорька, – критически осмотрела меня с головы до ног и сказала:
– Ха! Я полагаю, вы думаете, что слишком хороши для моего дома?
И я честно ответила:
– Да, мисс Пардью, именно так я думаю. Я могу примириться с бедностью, но с грязью – никогда.
Она пришла в ярость, и ее злобный голос, осыпавший меня всеми немыслимыми оскорблениями, преследовал меня, пока я собирала вещи и выходила из дому.
В то утро я шла в контору подавленная. Ничто меня не радовало: ни приобретенные знания, ни любовь к прекрасному, ни мой небольшой литературный талант, ни моя красота, на которую многие обращали внимание.
Я превратилась в одинокую несчастную девушку без каких-либо надежд на будущее.
Большие помещения конторы страховой компании, к которым я уже привыкла, всегда казались мне такими же холодными, неприятными и враждебными, как и монастырский приют. Сегодня же они были еще более ненавистны. Я с ненавистью смотрела на свой стол и машинку; глаза мои болели от переутомления, потому что я не могла заснуть в удивительно неудобной постели в доме мисс Пардью. Я просто не представляла, как я смогу работать в то утро. А внизу, в одной из гардеробных, лежал небольшой чемоданчик со всеми моими пожитками. Сегодня вечером, когда я выйду из конторы, мне негде будет переночевать. В таких ситуациях я с горечью вспоминала свое детство и свою легкую, защищенную от всех трудностей жизнь. Боже мой, как же изменилась жизнь для взлелеянной моей бедной мамой «изнеженной куколки»! Но мне еще только предстояло узнать, насколько права испанская пословица: «Если закрывается одна дверь, то открывается другая».
К нам в контору поступила новая машинистка, девушка чуть постарше меня. Она-то и заметила мою бледность, покрасневшие глаза и то, как я все утро клевала носом над машинкой. Я думаю, она также заметила, как я украдкой смахиваю слезы. Признаюсь, я чувствовала себя такой несчастной, что каждую минуту готова была разрыдаться.
И вдруг эта девушка по имени Кэтлин Уокер подходит ко мне и приглашает перекусить вместе с ней в ближайшем кафе, куда мы, машинистки, частенько забегали в обеденный перерыв. Поблагодарив ее, я согласилась.
Кэтлин буквально спасла мою жизнь.
Когда она впервые пришла в контору, я не обратила на нее никакого внимания. Но потом, во время нашего совместного обеда, я поняла, что она очень милая и доброжелательная девушка. Кэтлин было около двадцати четырех лет, на мир она смотрела веселыми голубыми глазами, а такой красивой белозубой улыбки я не видела никогда. Казалось, Кэтлин не боялась никаких опасностей, которые могли подстеречь ее на жизненном пути, и у нее были для этого все основания, потому что было на кого опереться в трудную минуту. Она много рассказывала мне о своем доме, о маме, о младшей сестренке, которая жила дома, и о своем обожаемом брате, который был в отъезде. У Кэтлин не было никакой необходимости работать. Она устроилась в нашу контору потому, что терпеть не могла бездельничать и хотела заработать немного лишних денег, как она сказала, «себе на шпильки». Ее отец был дантистом и оставил матери довольно приличное состояние. Поэтому им было действительно не о чем беспокоиться.
Кэтлин сообщила мне, что работает в конторе временно, в ожидании места личного секретаря у одного писателя. Она надеялась получить работу в конце месяца, когда этот писатель вернется из Египта.
– Ненавижу я эту конторскую жизнь, – сказала она. – Гораздо лучше будет каждый день ходить в хороший дом, писать под диктовку и печатать интересные труды талантливого писателя.
Я согласилась с ней. И неожиданно в моей душе затеплилась новая надежда.
– Кэтлин, а почему бы и мне не поискать работу личного секретаря? – спросила я.
Она улыбнулась.