Читать интересную книгу Сеул, зима 1964 года - Сын Ок Ким

Вчера вечером, проходя под виадуком, я услышал грохот проезжающего над моей головой поезда. Я торопливо вышел из под виадука и снизу посмотрел на поезд. Он исчезал в темноте. Я понял, что этот поезд едет в мои родные края. Проливая яркий свет из каждого окна, поезд мчался на юг. Я стоял до тех пор, пока в темноте не скрылся красный фонарь последнего вагона. Если сесть на этот поезд, то завтра утром я уже буду дома. И там на юге будет тепло. Ну почему же только я остаюсь среди этого холода! Я встряхнул головой. На завтра у меня назначена встреча с Ёни. Из-за этого я и остался здесь. И завтра и послезавтра и после-послезавтра мы договорились встретиться с Ёни. Однако завтра наступило, а я лежу, отрешённо уставившись в стенку. Так как всё моё мужское достоинство впало в спячку. Из-за этого и все мои стоны. Нет. Нет, не из-за того. Так отчего же я стенаю? Все мои стоны из-за страсти бедняка. Даже когда потерял всё, почему же страсть-то остаётся… у бедняка. Та самая страсть, что стучится во все двери и остаётся с бедняком, даже и не думая уходить. Давай поразмышляем, не спеша. Что же всё-таки делать с той стеной? Почему она выглядит так убого, нарушая общий вид… Чемодан — это просто чемодан, полка — всего лишь полка, стена — всего лишь стена и ничего больше. Так как же ты собираешься задействовать там Мондриана? Вот только на такие измышления и способна страсть бедняка! Презренная страсть. И всё же, давай подумаем. Чемодан — конечно же чемодан, но в то же самое время не прямоугольник ли он? И полка — хотя и полка, но при этом и прямая тоже… Стена, конечно же, всего лишь стена, но и квадрат одновременно. Я человек, и в то же самое время?.. Некая неровная плоскость, которую невозможно описать. Словно женщины Матисса на фоне великолепного пейзажа: в комнате с красивыми шторами, пышными цветами и окном, сквозь которое виднеется небо, всё это устроившая женщина остаётся совершенно чистым листом бумаги. Надо попробовать подняться и прилепить на ту стену круг. У меня ведь получится? «Ну, давай же!» — говорю я самой дорогой для меня навязчивой идеи.

1964, август

ЧЁРСТВОСТЬ

Утром я обнаружил, что в городке царит хаос после вчерашнего налёта партизан, которые скрывались в лесу. Пришедший домой отец возбуждённо сообщил нам с братом, что, слава богу, на рассвете партизаны отступили обратно в лес, а всё из-за того, что гарнизон, оставленный для охраны нашего городка, был оснащен не хуже прифронтовых частей и обладал достаточным количеством людей, однако город, всё же, подвергся серьёзным разрушениям.

Дом наш стоит на возвышенности, благодаря чему окружённый со всех сторон лесом наш небольшой городишко виден как на ладони. На центральных улицах до сих пор то там, то здесь виднелись объятые пламенем дома. А кое-где на выгоревших дотла площадках курился, будто туман, синий дым. Каждое утро, поднявшись с постели и выйдя во двор, я мог видеть, как там, внизу, в центре города, под лучами восходящего солнца стоит, отсвечивая золотом, словно какой-то ослепительный дворец, великолепная муниципальная больница, а сегодня утром от неё ничего не осталось — она превратилась в груду обгорелых развалин. К северу от больницы, там, где располагался штаб части, охраняющей город, всё ещё бушевало пламя, и было видно, как две пожарные машины борются с огнём. В нашем городке кроме этих двух машин других не было, вот и выходит, что все противопожарные силы были стянуты к горевшему штабу.

Штаб располагался в усадьбе, где раньше жил какой-то неслыханный богатей, она была просто огромной, но самое главное — там было много деревьев, поэтому издали усадьба напоминала густо заросший живописный парк.

В позапрошлом году, когда началась гражданская война, войска Севера, оккупировавшие эту территорию, использовали особняк как штаб-квартиру и оборудовали её соответственно, а после того, как их вытеснили, то охраняющая наш город часть устроила там свой штаб. А раньше, ещё до войны, в этом доме никто не жил, и он попросту пустовал, ветшая от времени, став для нас, детей, местом для игр. Дом был настолько просторным, что даже если бы в нём собралась вся городская детвора, то она могла бы запросто играть там безо всякого стеснения, к тому же в нём была куча всего интересного. Слепленные меж собой камни затейливой формы из пересохшего пруда образовывали небольшие гротики, в которых мне, маленькому, вполне можно было спрятаться. Было там и нагромождение надворных построек светло-серого цвета со множеством дверей; открываешь одну дверь, а за ней ещё одна, затем ещё и ещё — следующие одна за другой, они были украшены разнообразными штучками. А ещё там стоял высоченный каменный фонарь, напоминающий рослого европейца, свеча в нём не гасла даже на ветру. Однако больше всего мне запомнилась просторная спальня, пол в ней был застелен почти истлевшим татами. Нет, не сама спальня, а сумрачный подпол, что скрывался под крышкой в деревянном полу, обнаружить которую можно было, приподняв угол циновки у восточной стены спальни. О, где те времена, когда мы с замиранием сердца забирались в это подполье и сутки напролёт играли во всевозможные игры…

Когда я, умеющий рисовать лучше других, разрисовывал мелками оштукатуренную белую стенку в том подвале, а кто-то из ребят светил мне, держа огарок свечи, то остальные с восхищением и завистью в глазах следили за движениями моих рук и, глядя на мой рисунок, придумывали разные истории, без умолку болтая о том о сём. Они очень бережно относились к изображённому на стене, словно сами нарисовали, и даже, бывало, приводили ребят из соседнего посёлка, чтобы похвастаться. Среди ребят была одна девочка, которую я никогда не забуду. Та самая Миён, что частенько приносила мне в школу мелки и разрешала пользоваться своими карандашами и пеналом. Я точно не помню, но, кажется, это было, когда я учился в первом классе, так уж получилось, что в подвале остались только мы с Миён, и я неожиданно для себя вдруг изо всех сил прижал её к себе. Она испугалась — и давай реветь, я смутился и разжал руки, а Миён вдруг, протянула мне белый, именно белый мелок, который держала в руках, и попросила: «Нарисуй красивый цветок!» Тогда пришла моя очередь растеряться, ведь что можно нарисовать белым мелком на абсолютно белой стене…

Сейчас Миён, у которой были вечно красные щёки, нет. В позапрошлом году, когда началась война, они уехали далеко-далеко, аж в Японию, и до сих пор не вернулись. Дом Миён находится совсем недалеко от нашего дома, и сейчас он пустует, а на его воротах висит грязный обрывок бумаги с надписью «Продаётся».

Я мечтал, что однажды, в один из дней, когда последние войска покинут наш город, мы снова будем стоять друг напротив друга перед рисунком на той белой стене в нашем подвале. Поэтому этим утром я не мог не прийти в отчаяние от вида горящей усадьбы.

У меня было такое чувство, что весь город погружён в густую синеватую дымку, хотя это было совсем не так. Всё это сверху поглаживали слабые лучи солнца, и казалось, что вчерашняя оглушительная канонада, звуки разрывов ручных гранат, грохот полевых пушек и сегодняшний унылый утренний пейзаж городской площади — это всего лишь какие-то смутные воспоминания из прошлого. Я не испытывал ничего, кроме ощущения, что на наш город, укрывшийся в ложбине, внезапно опустилась осень и обесцветила всё кругом, а я всё это время даже и не подозревал об её приходе. Определённо, это была глубокая осень.

За завтраком отец объяснил, что красные отважились на штурм нашего городка в надежде захватить продовольственный склад, чтобы пополнить припасы в преддверии зимы. Недовольству старшего брата не было предела, мол, и чего это им вздумалось именно вчера вечером устроить налёт. Брат-старшеклассник вместе со своими друзьями уже которую неделю подряд строил планы путешествия на Южное море без копейки денег, а так как на сегодня был назначен день отправления, то возмущение брата вполне можно было понять. Я был свидетелем того, как они, набившись в тёмную комнату, словно сельди в бочке, бесстыдно кривляясь и выкрикивая «О, море, синее море!», с необычайным воодушевлением строили свои планы.

— А вы и правда поедете совсем без денег? — спрашивал я.

— А то нет! Когда молодой, можно ехать, куда захочешь… Однако ты, шкет, даже если вырастишь, не будешь на это способен. Вон, топай в свою комнату и рисуй себе козочек, ну, иди, иди… — гнал меня брат, и они продолжали перешёптываться меж собой.

Брат опасался, что из-за налёта партизан охрана усилится, и поэтому, как ни крути, далёкое путешествие будет осуществить невозможно. А отец лишь подлил масла в огонь, приведя нелепый довод, мол, я тебе, дуралей, с самого начала говорил не пускаться в такие авантюры, а ты заладил своё, вот партизаны и нагрянули…

В школе наверняка уже вовсю судачили о происшедшем. Моё сердце радостно билось, будто я уже видел перед собой без устали тараторящие рты одноклассников… Я проворно собрал узелок с книжками и что есть духу побежал вниз по дороге. На повороте я встретил Юни, которая училась в старших классах.