везут. Нужны они мне, твои подарки, как гармошка попу. Поп, он с кадилой проживет, а мы без твоих хромовых сапог обойдемся.
– Ну, тять… я не знаю. Я хотел как лучше…
– «Лучше»… Умные люди делом занимаются – вот это лучше. А ты дурочку валяешь. И не совестно? Сильный, дак иди вон лес валить – там нуждаются. Кто ее тебе дал, силушку-то? Где ты ее взял?.. Здесь? Здесь и тратить надо. А ты – хвост дудочкой и завеялся в город: смотрите, какой я сильный! Бесстыдник! Дед твой был бы живой, он бы тебе показал силу. Он бы тебя в узелок завязал с твоей силой, хоть и старик был. У его вот была сила! Дак его добром люди споминают, не зря прожил. А ты только людей смешить ездишь по городам. «Культура тела»! Он вот зря не хочет стукнуться с тобой, – Ермолай показал на Степана, – а то бы ты улетел со своей культурой тела… в воду вон.
– Ну, хватит. – Степан поднялся. – Тять, пошли домой.
– У тебя деньги есть? – спросил тот.
– Есть. Пошли.
Старик поднялся и не оглядываясь пошел первым по тропке, ведущей к огородам.
Игнат и Степан шли сзади.
– Чего он? – Игната не на шутку встревожило настроение отца…
– Так… Ждал тебя долго. Сейчас пройдет. Песню спой с ним какую-нибудь.
– Какую песню? Я их перезабыл все. А ты поешь с ним песни?
– Да я ж шутейно. Я сам не знаю, чего он… Пройдет.
Опять шли огородом друг за другом, молчали. Игнат шел за отцом, смотрел на его сутулую спину.
– У него, что, слушай, – действительно одно плечо ниже или пиджак так идиотски пошит? – спросил Игнат тихонько.
Степан посмотрел на отца, пожал плечами.
– Не знаю. Что-то не замечал.
…Утро. Степан с отцом вкапывали на дворе большой воротный столб.
Подошли плотники с топорами и ножовками за поясами.
Поздоровались.
– Чего это вы? – спросил один из плотников. – С утра пораньше…
Ермолай нахмурился и ничего не сказал. Степан усмехнулся.
– Братень вчера силенку пробовал.
– Неужели выдернул? Не может быть…
Ермолай строго посмотрел на него, кто усомнился.
– Может, попробуешь поборешься с ним?
– Из меня борец…
– Он с женой приехал?
– С женой, – ответил Степан. – Жена мировая.
– Здорово гульнули вчера?
– Маленько гульнули, – хотел соскромничать Ермолай и тут же добавил: – Ефим Галюшкин на карачках домой ушел. Седня прибежал похмеляться, говорит: все руки вчера отдавили.
Посмеялись.
– Ну-ка, помогите.
Взялись за столб, подняли насколько можно и всадили в ямку.
– Будь здоров, Игнаха, – сказал при этом один из плотников. – Валяй на здоровье городских силачей, чтоб знали наших.
Ермолай разгладил бороду.
– У его шешнадцать орденов одних, – сказал он. – Вчера фотокарточку показывал.
– Медалей, – поправил Степан.
– Ну – медалей. Какого-то немца так, говорит, приложил – у того аж в пояснице что-то хрустнуло. Весь в меня, подлец. Я в парнях когда был, одного Сосняковского мужика задел, подрались чего-то с ними, – он весь свой век одним ухом не слышит. А счас вот…
– Ну, доделаешь тут, – сказал Степан. – Пойду. – Он пошел в дом за топором.
– Красивая, говоришь, жена?
– Да им глянется, а мне что?.. Восемьдесят рублишек ухнули вчера, – опять вернулся Ермолай к волнующей его теме. – Было дело.
– А где жена-то работает? Тоже циркачка?
– А шут ее знает, я не спросил. Ничто, уважительная бабенка. Меня – «папаша», «папаша»… Весь вечер от меня не отходила. Одетая с иголочки. Спят ишо. – Ермолай кивнул на дом.
Вышел Степан. Улыбался.
– Проснулся. Рассол дует.
Еще когда мужики только подошли, из дома вышла немая Вера, увидела посторонних, вернулась, надела вчерашнее дареное платье и прошлась по двору, вроде по делу. Потом ушла в дом, опять сняла его и пошла на работу в своем обычном.
…Шли по улице неторопливо. Разговаривали.
– Про Москву-то рассказывал? – все пытали Степана.
– Говорил маленько…
– А вот чо, правда или нет, говорят, на Кремле-то часы величиной с колесо? – спросил один невысокий, болезненный на вид мужичок.
– Я слыхал – больше, – возразил другой.
– Дык тогда какую же надо пружину, чтоб они ходили?
– Может, они не от пружины ходют. Может, специально движок какой-нибудь есть.
Немая, которая шла с ними вместе, свернула в переулок.
Под селом, из-за гор, вставало огромное солнце.
Там и здесь хлопали калитки, выходили на работу…
Ночью прошел небольшой дождик. Умытая земля парила под первыми лучами, дышала всей грудью.
Идут улицей плотники – строить.
Странные люди*
Чудик
Рано утром Чудик шагал по селу с чемоданом.
– К брательнику, поближе к Москве! – отвечал он на вопрос, куда это он собрался.
– Далеко, Чудик?
– К брательнику, отдохнуть. Надо прошвырнуться.
При этом круглое мясистое лицо его, круглые глаза выражали в высшей степени плевое отношение к дальним дорогам – они его не пугали.
Но до брата было еще далеко.
Пока что он благополучно доехал до районного города, где предстояло ему взять билет и сесть в поезд.
Времени оставалось много. Чудик решил пока накупить подарков племяшам – конфет, пряников…
Зашел в продовольственный магазин, пристроился в очередь. Впереди него стоял мужчина в шляпе, а впереди шляпы – полная женщина с крашеными губами. Женщина негромко, быстро, горячо говорила шляпе:
– Представляете, насколько надо быть грубым, бестактным человеком! У него склероз, хорошо, у него уже семь лет склероз, однако никто не предлагал ему уходить на пенсию. А этот без году неделя руководит коллективом – и уже: «Может, вам, Александр Семеныч, лучше на пенсию?» Нах-хал!
Шляпа поддакивала.
– Да, да… Они такие теперь. Подумаешь – склероз! А Сумбатыч?.. Тоже последнее время текст не держал. А эта, как ее?..
Чудик уважал городских людей. Не всех, правда: хулиганов и продавцов не уважал. Побаивался.
Подошла его очередь. Он купил конфет, пряников, три плитки шоколада и отошел в сторонку, чтобы уложить все в чемодан. Раскрыл чемодан на полу, стал укладывать… Что-то глянул по полу-то, а у прилавка, где очередь, лежит в ногах у людей пятидесятирублевая бумажка. Этакая зеленая дурочка, лежит себе, никто ее не видит… Чудик даже задрожал от радости, глаза разгорелись. Второпях, чтобы его не опередил кто-нибудь, стал быстро соображать, как бы повеселее, поостроумнее сказать в очереди про бумажку.
– Хорошо живете, граждане! – сказал громко и весело.
На него оглянулись.
– У нас, например, такими бумажками не швыряются.
Тут все немного поволновались. Это ведь не тройка, не пятерка – пятьдесят рублей, полмесяца работать надо. А хозяина бумажки – нет.
«Наверно, тот в шляпе», – сказал сам себе Чудик.
Решили положить бумажку