Гилэйн вскакивает так стремительно, что ее волосы взлетают, словно от порыва ветра.
– Вот бы все поменялось! Я хочу новую жизнь. Совсем другую, по-настоящему удивительную. Подальше от них всех!
– Если ты уверена… – начинает Вдова.
Но девочка абсолютно уверена. Она так и знала, что Вдова – ведьма.
В следующее мгновение луч солнца падает прямо на нее, и взгляд Гилэйн проникает сквозь покровы, будто их никогда и не было. Гилэйн хочет закричать, но из горла не вырывается ни звука. Ноги подкашиваются, она падает, и куры разбегаются, возмущенно кудахча. Им нет никакого дела до божества, которое, как оказалось, было с Гилэйн все это время.
С тех пор как Вдова отошла в мир иной.
Вчера.
На закате.
Бергетт плетется куда глаза глядят, пока не спотыкается о гигантский корень. Падение выбивает из нее весь дух.
С трудом поднявшись, она осознает, что не имеет ни малейшего понятия, где находится. И все из-за Гилэйн.
Слезы текут ручьем, но девушка даже не пытается их остановить. Да, это все Гилэйн подстроила. Они с матерью давно хотели избавиться от Бергетт. Мать всегда ее ненавидела, а вот сестру любила, та ведь куда симпатичнее: тонкая, как молодое деревце, с волосами и кожей, будто позолоченными солнцем. Бергетт и сама себя ненавидит. Ей до безумия хочется разорвать что-нибудь на части. Или кого-нибудь. Гилэйн, например.
Она поднимает взгляд и наконец замечает в прорехе листвы яркое полуденное солнце. Его лучи словно прорезают вечный лесной полумрак.
Бергетт сосредоточенно размышляет. Итак, солнце встает вон там, полчаса назад оно было вот тут, тогда восток находится здесь, а ей отлично известно, в какую сторону идти.
Спустя минуту она уже медленно ковыляет к хижине Вдовы – на ушибленную ногу больно наступать. Мерзко горланят птицы. Вот бы посворачивать им шеи, одну за другой! На ветке над ее головой извивается пятнистая змея. Бергетт шипит проклятья в адрес всего, что видит, и ее глаза приобретают все более ядовитый цвет, а зрение затуманивается. Внезапно она оказывается в самой чаще, которую двойным кольцом окружают мрачные ели.
Бергетт замирает. Стоит полдень, но ее колотит от холода. Дрожат и сами ели – будто нечто невидимое бродит по их вершинам.
Бергетт сбивчиво читает молитву, но, конечно, ничего не меняется. Чтобы молитвы подействовали, нужно искренне раскаяться в своих грехах, а если она сознается хотя бы в одном из них, то ни один бог не захочет ей помогать.
И все из-за Гилэйн. Все, все это! Пусть только попадется на глаза…
Храбрясь, Бергетт запевает песню, всего пару первых строф:
Замуж я выйду за рыцаря славного,Рыцаря юного, рыцаря статного,За мною приедет в серебряных латах,На палец наденет колечко из злата.Меня к алтарю поведет как невесту,В любви проживем мы с ним до смерти вместе…
Она больше не хочет петь, но слова сами слетают с языка.
Среди листвы такой зеленой латыГорят, как ярким пламенем объяты…
В реальности же лес черен, будто самой глухой ночью. Черен, как черные чернила. Небо заволокло тяжелыми тучами, пахнет грозой. Вот-вот должна сверкнуть молния и прогреметь первые раскаты грома. Этого не происходит, но Бергетт все равно в бессилии опускается на землю и начинает рыдать.
– Прошу тебя, я вовсе не хотела трогать твои яблоки, – скулит она.
Неужели слишком поздно?
Из узкого просвета между еловыми стенами появляется фигура. Такая же мрачная, как деревья. Такая же угрюмая, как предгрозовое небо. Бергетт различает темную одежду, темные волосы и, наконец, темные глаза…
И узнает.
– Так это вы, – хрипло произносит Бергетт, когда старая ведьма наклоняется к ней.
– Кто это я? – спрашивает Вдова.
Бергетт стрелой пронзает жуткое понимание.
Она ошиблась. Это не Вдова.
– Я не хотела… Правда не хотела!
– Но ты их взяла.
– Я была дурой.
– Да, была.
– Пожалуйста… Пожалуйста, скажи, как все исправить?
– И это все, что ты хочешь мне сказать? Подумай еще.
Бергетт срывается на отчаянный крик:
– Тогда помоги мне! Как я могу быть доброй с такой жизнью? Вот если бы все поменялось!.. Я хочу новую жизнь, совсем другую, по-настоящему удивительную! Подальше от них всех!
В испуге она едва понимает, что говорит, – а если бы понимала, то крепко задумалась бы над собственными словами.
– Где носит этих дурных девчонок? – возмущается в пустоту мать, расхаживая по грязной лачуге, которую и домом-то нельзя назвать. Даже мышам он не по нраву, а ведь у них просторное (и совершенно бесплатное!) жилье в стенах.
Стоит сказать, что далеко не каждая шлюха так отвратительна, как эта женщина. Она непрестанно совершенствовала врожденный талант вызывать неприязнь и достигла в этом необычайных высот.
Да и с чего бы ей прекращать злиться? Пекарь не объявился до сих пор, и мать лениво размышляет, не угоститься ли ей, раз так, самой яйцами. Когда их наконец-то принесут.
Вот неблагодарные паразитки! Пора их уже пристроить к делу. Сидят на дармовых харчах, да еще и с собственной постелью на чердаке, а толку никакого.
Она никогда не хотела детей.
Во всем виноват лес – любому известно, какое это ужасное место, где опасности и искушения подстерегают на каждом шагу. Лес и те два красавца-дровосека.
Само собой, оба они были обычными сельскими мужиками, путь даже и из другой деревни – она не интересовалась какой, а те не рассказывали. Но тогда они не казались обычными деревенскими увальнями – напротив, производили впечатление господ образованных и остроумных. Особенно первый, отец Бергетт. Что ж, с легким отвращением думает мать, она практически влюбилась. Дважды. И потому забыла обо всех предосторожностях.
Дважды.
За стенами протяжно воет ветер. В неравной борьбе с ним трещат деревья. Небо совсем черное… Вот-вот начнется дождь, и сквозь дырявую крышу снова начнет сочиться холодная вода.
Как только поганки вернутся домой, мать хорошенько пройдется по их спинам крепким кожаным ремнем.
Предвкушая расправу над Гилэйн и Бергетт за все те беды, что случились в ее жизни, она даже не думает о другом своем желании.
Желании избавиться от обеих дочерей.
Которое, кажется, наконец-то сбывается.
Когда Гилэйн приходит в себя, настоящая ночь уже ступает по лесу – мягко, будто большая кошка. От ужаса девочка вскакивает на ноги.
Как она вообще умудрилась заснуть? После всего, что случилось? Наверное, бог погрузил ее в сон. Убаюкал словом или песней, так, как умеют только существа из древних легенд. Или она просто потеряла сознание от изумления и страха. Воспоминания заканчиваются на том, как она стоит прямо здесь и рассказывает о своем самом сокровенном желании. Что именно она говорит, как назло, вылетело из головы. Зато ей едва ли удастся забыть, какой облик принял бог.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});