Читать интересную книгу Убийца теней - Джей Эм

Он метался, как между двух огней. Или, точнее, сгорал одновременно на двух огнях.

Встав с постели и ёжась – в нынешнем году в кельях и летом холодно – Лорк подошёл к окну. Окно его кельи выходило не во двор, а в сад, и это Лорка всегда радовало. Особенно весной, потому что можно видеть цветущие деревья и слушать пение птиц. Но даже в этой малой радости как будто таилось что-то недозволенное и неподобающее. Святому брату следует не предаваться праздному созерцанию, а размышлять о печальной судьбе мира, оказавшегося между Двух Берегов, и думать, как спасти свою душу от нечистых влияний левобережных духов, которые в невоплощённом виде подстерегают повсюду.

Но Лорк ничего не мог с собой поделать – ему нравилось смотреть в сад. Он никому не поверял этой тайны, потому что опасался, как бы отец Воллет, узнав о том, не перевёл его в келью с окном во двор.

А ночной сад?.. Наверное, о нём и вовсе сказали бы, что это одно сплошное искушение. Сегодня ночь ясная, и посеребрённые светом луны деревья шепчут что-то своей листвой на ветру… Где и скрываться невоплощённым злым духам, как не среди них?

Мысль про невоплощённых духов навела Лорка на другую, про вполне воплощённого оборотного зверя. Может, кто и испугался бы этой ночи, в которой бродит – возможно, где-то рядом – эта тварь, которая убила уже трёх человек. Но Лорку не было страшно. Он часто ловил себя на мысли, что почти не боится смерти. Даже наоборот. Не лучше ли было бы, чтобы для него всё раз и навсегда закончилось? Раз уж такие, как он, недостойны жить, как твердит отец Воллет… Но если отец Воллет в этом так убеждён, пускай бы в своё время обошёлся с Лорком, как подобает. Не иначе, как из одного тщеславия помиловал выродка, чтобы всем своё милосердие показать. Помиловать-то помиловал, да до седых волос в младших братьях, в учениках то есть, продержит. Другие-то, вон, лет в восемнадцать придут в обитель, год-два походят в младших, и уже – старшие, братья-священники. А ему, Лорку, священства, похоже, вовек не видать, хотя он-то не два года тут, а все пятнадцать. Нет, лучше бы не было бы ничего этого, совсем ничего, никаких противоречий, никаких греховных склонностей и бесконечного из-за них раскаяния…

О, да что это с ним? Ну, когда прежде такое бы в голову пришло – отца Воллета в тщеславии подозревать? И молитвы такого утешения, как раньше, не дают…

А все эти его мысли о смерти – это не всерьёз. Привязан он на самом деле к жизни. Как все… Даже к такой презренной жизни, как его, крепко привязывается человек. А на дорожку, от которой отец Воллет его столько лет уберечь старался, свернул уже… Сначала книгу стащил, теперь вот собрался ещё раз увидеть Талвеона Эйрского. Завтра. Завтра пойдёт к нему. Ну да, не удержится, пойдёт, чего себя-то обманывать?

Утром, сразу после молитвы и завтрака, постарался Лорк незаметно для всех исчезнуть. Побродил немного в саду, а потом потихоньку ушёл из обители. Отец Воллет в любой момент кого-нибудь из братьев в тюрьму для беседы с Талвеоном послать может… Надежды на то, что как раз сегодня никого не пошлёт, мало. А хорошо бы… Чтобы лишних вопросов не возникло. Хотя, возможно, и не всполошится тюремная стража, если двое за один день к Талвеону придут. К еретику-то чем чаще ходить, тем лучше. Главное, чтобы прямо там, в тюрьме, с другим братом не столкнуться. Вот тогда не избежать неприятностей.

Выждать бы, намеренно пойти попозднее. В этом случае стражники все лишние замечания, вроде «Да ведь беседовали сегодня уже с отступником» – ему, Лорку, адресуют, а не другому, который после того явится, как Лорк побывает в тюрьме. Но он чувствовал, что ждать не хватит выдержки. Тюремный стражник проявил к нему не больше внимания, чем в прошлый раз. Так же обыскал, но больше – ничего. Что это значит? Никто ещё не приходил к Талвеону? Или – никто сегодня и не придёт? Лорк на всякий случай со стражником говорил, капюшона рясы на плечи не опуская, но не слишком надеялся, что это, в случае чего, поможет. Не натянешь же до самого носа капюшон, чтобы лицо совсем скрыть.

Опять эти тесные коридоры – прямо ощутимо давят, на плечи, на грудь. Идёшь – а рёбра как будто в лёгкие впиваются, и голова – точно в тисках… И запах этот – пыль, сырость плесневая, грязные камеры, человеческими испарениями пропитанные. Как тут жить? Как живут люди? Как он уже целый год терпит?..

Вот и камера Талвеона. Стражник, как накануне, в сторону отошёл.

– Я тебя ждал, святой брат.

Сегодня сразу Талвеон около решётки сел, и спокойно, по-дружески, по-доброму посмотрел на Лорка. Надо же – после года в этой клетке способен так на людей смотреть, по-доброму… И даже то, прежнее, мелькнуло на его лице – мечтательная улыбка, далёкая. Словно на миг сила воображения его из грязной тюремной дыры в другое место перенесла, в такое, где цветущие деревья, и птицы поют, и нет ни обвинителей, ни тюремщиков.

– А откуда вы знали, что снова меня пошлют к вам?

– Знал, что не пошлют. Но что придёшь – не сомневался. Только впредь уж не ходи, не рискуй. – Почти просящие ноты в голосе. – Обо всём, о чём хотел бы я с тобой поговорить, всё равно не получится за короткое время, а больше-то не увидимся. Поэтому возьми вот…

Лорк оторопело хлопал глазами, поняв, что, затевая это опасное дело, самовольное свидание с Талвеоном, толком не знал, зачем оно ему нужно. Теперь он изо всех сил старался сообразить, с какой целью пришёл сюда и чего ждёт от этого человека. И что тот собирается ему дать?..

– Придвинься поближе к решётке, с увещеваниями как будто, что ли, – подсказал Талвеон.

Как ни растерян был Лорк, но для чего нужна такая предосторожность, ему было ясно: чтобы стражник не заподозрил неладное. Он приблизился к решётке, и одной рукой, той, что ближе была к стражнику, сделал жест, словно в чём-то убеждает Талвеона или что-то ему доказывает. Широкий рукав рясы заслонил тюремщику обзор. А Талвеон тем временем сунул Лорку в другую руку тонкую трубочку, бумажную на ощупь. Лорк тут же скрыл её в рукаве.

– Я это для тебя написал, – тихо сказал Талвеон. – Для тебя и, может, для кого-то ещё… Прежние рукописи, которые в моих вещах при аресте нашли, все забрали. Или уничтожат их, или запрут где-нибудь навсегда. Мне хотелось бы написать для тебя больше, но время… Знаешь, в Роноре в одной мастерской работают над изобретением, которое позволит делать оттиски текста на бумаге во многих экземплярах. Ох, если бы хотя бы эти листки отпечатать с помощью такого устройства… Но нет, – как бы спохватился, очнулся от задумчивой мечтательности Талвеон, – забудь, что я сказал, не вздумай на себя лишнюю опасность навлекать. Лучше всего сожги рукопись после того как прочтёшь. Найти её у тебя ни в коем случае не должны. Да, кстати, не сердись, что «ты» говорю тебе. Хорошему человеку хочется, как другу, «ты» говорить.

– Что это вы меня хорошим человеком называете? Не знаете ведь совсем…

Талвеон улыбнулся в ответ:

– А мне эта клетка тюремная право даёт всем и всё напрямую высказывать. И хорошим… и не очень хорошим. Хорошим – потому что приятно, а другим – потому что хуже мне они уже не сделают. Убьют? Так я давно знаю, что рано или поздно убьют.

Лорк вздрогнул при этих словах, и Талвеон это заметил:

– Прости, не хотел тебя пугать… Ты о плохом не думай, прочти лучше, что я тебе дал. Случается, слова человеческие самого человека переживают… И пусть, хорошо это. А мне всё полегче будет – знать, что не все мои слова напрасно пропали, что кто-то прочитал… А насчёт того, почему я тебя хорошим человеком называю – если хочешь, того спроси, кому доверяешь больше.

«Знает, – невольно мелькнуло у Лорка в мыслях. – Про охотницу знает, что я к ней ходил. Но откуда, откуда?!»

– А я, может, вам и доверяю больше всех…

– Ну тогда имя мне своё скажи, как другу сказал бы.

– А вы не знаете разве? – по-глупому попытался поймать Лорк Талвеона. Узник опять улыбнулся – той своей улыбкой, которая без злой насмешки и без далёкой мечтательности, а просто добрая.

– Знаю или не знаю, это одно, а от самого человека его имя услышать – другое. Сделай бедному заключённому приятное, милосердный святой брат, немного ведь прошу…

– Лорк.

Молодой двухбережник дорого бы дал за то, чтобы как-нибудь по-другому, а не именем прославленного святого, называться. Сейчас вот Талвеон усмехнётся так же, как Ярла Бирг… Но Талвеон, даже если хотелось ему этого, воли усмешке не дал. А Лорк спросил поспешно, отчасти для того, чтобы от своего имени разговор увести, отчасти потому, что только теперь ему это пришло в голову:

– А откуда у вас чем и на чём писать есть?

Вот теперь усмехнулся Талвеон, да не просто так, а опять с той сумасшедшинкой, то ли показной, то ли действительной, которая в первое их свидание появлялась в нём. Приложил палец к губам и прошептал едва слышно:

– Я тебе про одного своего друга говорил? Он и позаботился чернила с бумагой доставить. Жалко, оставить их нельзя, обратно унёс. Обшарят камеру, найдут.